Однако ничто не могло превзойти в их полнейшем великолепии красные оттенки неба. И по утрам, и по вечерам атмосфера была наполнена интенсивным красным светом. Казалось, что красный — самый богатый цвет и у него самое большое количество оттенков, начиная от бледного розового до нежного матового розового, от неясного красного цвета мальвы до резкого пожарного красного. Между ними были перламутровый красный цвет, красный цвет герани и ярко-алый, а между желтым и красным было бесчисленное количество градаций оранжевого.
Гораздо реже, чем красные, на небесах разыгрывались спектакли в фиолетовых тонах. Расплывчатый и мимолетный фиолетовый, который быстро тускнел до серого, напоминал поношенную тафту, но черноватый, плотный сине-фиолетовый казался зловещим и опасным. И были еще вечера, погруженные в пурпурно-фиолетовый цвет столь кричащий, что никто из художников не стал бы воспроизводить его.
Серые небеса бесконечно варьировались в оттенках. Они могли быть темными или холодными, смешанными с янтарным, темной охрой или жженой сиеной. Серый цвет Веласкеса, сизый голубиный, полностью невыразительный серый, как цвет бетона или стали.
Не считая серого, небо в основном было голубым. Великолепный насыщенный синий цвет над бурным морем, загнанный высоко вверх злыми порывами ветра: кобальтовая синяя бесконечность, лишенная штормовых туч. Иногда синий был настолько насыщенным, как краска индиго, растворенная в воде или зеленоватый лазурный синий, редкий и изысканный.
Цвета моря были столь же разнообразными, как и цвета неба: сумеречный серый, черный и бутылочный зеленый, фиолетовый и белый — и вечно меняющиеся в текстуре: шелковистый, матовый, рубчатый, подернутый рябью, покрытый зыбью, морщинистый, волнистый…
***
Подводная лодка U-A все еще шла с четырнадцатью торпедами и 120-ю снарядами для 88-мм пушки. Учебные стрельбы несущественно уменьшили запасы боеприпасов ПВО, а из наших запасов топлива в 114 тонн значительная часть была израсходована. Мы также были легче на значительную долю наших припасов.
До настоящего времени мы были бесполезным капиталовложением Верховного Главнокомандующего Германии. Нам не удалось нанести ни малейшего урона врагу. Мы просто стояли вахты, ели и переваривали пищу, вдыхали скверные запахи и сами производили их.
Мы не выпустили ни единой торпеды. Промахи по крайней мере дали бы больше места в носовом отсеке, но каждая рыбка все еще была на своем месте, за ними любовно ухаживали, тщательно смазывали и регулярно обслуживали.
***
По мере того, как темнело небо, темнели и обрывки воды, которые трепетали на штормовом леере при каждом погружении носа лодки в волны, напоминая серый цвет белья, выстиранного в мыле военного времени.
Мы пробивались навстречу волнам. Подлодка на килевой качке напоминала игрушечного коня-качалку, вверх и вниз, вверх и вниз. Напряжение от всматривания в бинокль стало пыткой. Серый свет казалось впечатался в мои глаза через марлевый фильтр. Серый густой туман не содержал ничего плотного, на чем мог бы остановиться глаз, а тонкие брызги воды делали серый свет еще более непроницаемым.
Если бы хоть что-то произошло! Я страстно желал короткого рывка на полной мощности — все, что угодно, что заставило бы U-A разрезать волны, вместо того, чтобы качаться на них в этой разрушающей душу рысце.
***
Как старейший обитатель носовых отсеков, электрик Хаген пользовался всеобщим уважением, и по его поведению было видно, что он это знает. Закрученные вверх концы его усов почти касались его бровей, а его лоб был скрыт за густой челкой. Его черная борода была густой и окладистой, потому что он оставлял её и на берегу. Любимый оборот Хагена в разговоре («Я не собираюсь хвастаться, но…») стал популярной присказкой в носовом отсеке. У него на счету было семь походов, шесть из них на другой подлодке.
«Ша!» — произнес Хаген, и все прекратили разговоры.
Хаген полностью насладился нашим ожиданием. Он важно вытер свои ладони о свою лохматую грудь и покачал кружку, затем отпил с невозмутимым наслаждением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Жиголо первый не вытерпел. «Давай, Хаген, не стесняйся. Говори, Господи, ибо слуги твои внимают тебе».
«Я как раз раздумывал», — начал Хаген.
«Он не собирается хвастаться, но…» — донеся голос с одной из коек.
Хаген повернулся и одарил говорящего взглядом, выражавшим театральное презрение. «Эта непотребная погода напомнила мне о том случае, когда они чуть было не поймали нас в бристольском проливе. Дюжина кораблей охранения наверху, а под килем не так уж много воды. Никакой надежды уйти под водой. Полная безнадега…»
Он набрал полный рот чаю и шумно погонял его пару раз между зубами, прежде чем проглотить.
«У меня множество отказов — закорачивания на корпус повсеместно… Британцы как раз околачиваются рядом, поджидая, когда мы всплывем. Тогда бы мы точно оказались в Канаде со следующей партией лесорубов».
«Оптимист», — произнес кто-то.
Хаген проигнорировал его. «Наступила вторая ночь, и мы сделали по-своему: всплыли как чертова пробка, а затем убрались оттуда в полупогруженном состоянии. На следующий день мы прикончили эсминец. Почти столкнулись с ним в тумане — пришлось стрелять в него с расстояния плевка».
Хаген погрузился в глубокую медитацию. Жиголо снова сыграл роль повивальной бабки: «Ну хорошо, приятель, давай рассказывай».
«Мы заполучили его на дистанции прямой наводки». Хаген проиллюстрировал позицию при помощи двух спичек. «Вот это вражеский эсминец, а это мы». Он расположил их лоб в лоб. «Я не собираюсь хвастаться, но я заметил его первым».
«Вот он снова начинает!» — послышался голос с койки. «Ну что я вам говорил?»
Хаген резко закончил свой рассказ. Безмолвно он проиллюстрировал атаку сдвинув спички. «Он пошел ко дну за считанные секунды».
Он подобрал спичку, изображавшую британский эсминец и переломил её пополам. Затем он поднялся и раздавил её ногой для полной убедительности. Каждый мог видеть полную и непреклонную глубину его ярости. Жиголо произнес: «Encore!»[10]
«Манчжур» Бенджамин сделал вид, что он переполнен эмоциями. Он стал смотреть на Хагена во все глаза и одновременно попытался похитить кусок хлеба, который электрик как раз только что намазал маслом. Хаген бдительно хлопнул его по руке.
«Руки прочь, малыш».
Манчжур нисколько не смутился. «Моя ошибка», — сострил он, «как ежик сказал ершу для чистки унитазов».
Турбо тоже было что внести в общее дело. Он вырезал сигару и сливу из иллюстрированного журнала, а затем склеил их вместе в виде непристойного монтажа, который он с гордостью пустил по рукам.
Это было три дня и три ночи спустя после того, как радиорубка перехватила хоть что-то, кроме передаваемых сводок о позиции с других подводных лодок. Никаких новостей о потоплении противника. «Самый худший месяц из всех, что когда-либо был», — так прокомментировал Командир. «Абсолютный нижний предел».
***
Волны бурлили и кипели. Повторяющиеся порывы ветра срывали массы воды в воздух, исхлестывая поверхность воды до состояния серо-белой пустыни. Когда наш нос вырывался из волн, вода стекала с обоих боков, подобно сахарно-ледяной бахроме.
Командир был настолько задумчив за завтраком, что забывал жевать. И лишь когда появился дневальный, чтобы убрать стол, он всплыл из глубин размышлений и стал быстро работать нижней челюстью — в течение двух минут — затем снова впал в медитацию.
Он безразлично отодвинул свою тарелку и вернулся к реальности. Он взглянул на нас достаточно дружелюбно и открыл рот, чтобы что-то сказать. Ни слова не слетело с его уст. В конце концов он ретировался и скрылся за несколькими официальными заявлениями: «Погружение для дифферентовки в 09:00. Инструктаж гардемарина в 10:00. Держать заданный курс до полудня». Все та же старая песня…
