выиграла Гринкарту (право постоянного проживания в США) – и для себя, и для братца. А так же без лоера оформила документы на сына – то есть, выполняла – иногда – некоторые… ну чего уж там – мелочи жизни…
Одно злило, зачем она об этом поминала: не давала забыть! Почему не могла заткнуться, не могла дать им – обоим (в этом Митя был солидарен с дядькой) – хоть чуточку уважения за то, что они: «всё же мужики»! И это – по крайней мере – звучит гордо!
Но нет, мамашка и сестра в одном лице – постоянно вела себя так, что им обоим хотелось её наказать. Указать на её зашкаливающее чувство превосходства, будто бы она «одна только всё знает» – «самая умная в белом пальто»…
Её комариный руль – нюхом – всегда устремлялся в их микроскопические, но очень болезненные прорехи! Мелкие несовершенства… Или в тайные грешки, и кусал… и снова кусал.
В целом: дядька с племянником дружили против мамашки. Но при этом она занимала вообще очень не малое место в их мыслях.
Особый раздел касался её творчества. Маманя шила никому не понятные картины и писала никому не нужные рассказы. Иными словами – мама у Мити была слегонца ебанашка, но с повышенным Чувством Превосходства над остальными «муравьишками», – так она довольно противно частенько называла всех уменьшительными именами.
Она занималась самопознанием и постоянно всем и вся ставила диагнозы неосознаваемых ими болячек. Причём – в такой манере, что это больше смахивало на либо присасывающихся мёртвой хваткой к горлу пиявок, либо – на клизмы из кипятка.
Митя отлично понимал дядьку, потому что материнские «клизмы» достаточно испытал на своей шкуре.
Временами Митя и дядя Борис вместе квасили. Дядьку звали Борис, – по-американски с ударением на первом слоге.
Он отличался наличием седой бороды. А маманька всю молодость нянчилась с косой почти до колен. Принадлежали оба к прошлому поколению, и – родственно с матерью – Борис тоже был достаточно отмороженным. Иногда Митя находил схожесть Бориса с бобром: волосы цвета ежа – подстрижены коротким бобриком, и – постоянно чего-то жевал… Попеременно – то жевал без всякой меры, наращивая живот, то равно без меры – голодал.
Однажды Митя видел его, когда тот голодал уже сорок дней, причём первые пять всухую, без воды… Зрелище не для слабонервных! Дядька к тому времени уже разговаривал строго шёпотом, видать, экономил силы. И называл это Праноедением.
А когда они втроём поехали на пляж, то Митя – грешным делом – глянул на лежавшего с закрытыми глазами родственника, да и забеспокоился, шепча матери подозрения…
Щёки у дяди Бориса запали, щетина торчком, нос загорбатился и заострился в небо, нижняя челюсть расслабленно отвисла, открыв рот… кадык: что тот штык из-под пожелтевшей кожи! В целом, как есть покойник! И глазные яблоки – под веками, в коричневых чашках глазниц – словно обтянутые кожаной плёнкой варёные желтки…
Митя с матерью понимающе переглянулись, и мать растолкала братца, чтобы убедиться, не помер ли тот часом, разморившись на солнышке…
Но нет, дядька не помер, а уже вечером начал есть.
После сорокадневного голодания – как ни в чём не бывало, – минуя стадию постепенного возвращения в жизнь. В первый же вечер мать у него едва не отняла кусок жареной рыбы… Но тот не отдал, а сообщил, что всё пучком – не стоит волноваться. И через пару дней уже разговаривал нормально, и начал набирать вес. И скоро они с Митей уже напару выпивали винишко из пятилитрового короба…
Такой вот мамашкин братан…
Весь год ходил в шортах и резиновых шлёпанцах, разве только в особо морозную зиму натягивал брючата и боты. Только в Москве. А когда жил в США, то ни ботинок, ни брюк не носил.
Бомжевать любил. В промежутках между рейсами. Трудился он дальнобойщиком. Получил в США права, разрешающие водить траки с гигантскими прицепами, и перегонял фуры по городам Америки и Канады. Отдельные выходные или отгулы проводил, заруливая к кому-нибудь в гости или бомжуя по городам и весям.
Когда Митя навещал мать в Нью-Йорке, то они вместе ездили погостить к Борису в палаточный городок свободных граждан Америки, иными словами – людишек, вкушающих единственную свободу-достояние Соединённых Штатов – свободу от средств к существованию.
Кто, если американец и ежели вдруг не желает отчислять Дяде СЭму – могут сосуществовать в штатах строго в виде бомжей. Для иных на этой земле свободы от пашни на дядю Сэма попросту не предусмотрено. Плата за крышу над головой повышена таким образом, чтобы вынудить человека добывать оплату круглый год.
В общем, гостили они среди бомжей в живописном местечке на реке. Отлично провели время. Делали шашлыки, плавали на каяке…
Борис собирался заехать, посидеть-выпить, и забрать для матери кое-какие вещи, поскольку протусовавшись в Москве несколько месяцев, собирался возвращаться в штаты работать.
Звонок в дверь прервал мысли о дядьке.
– А вот и я! – лёгок на помине – нарисовался на пороге жизнерадостный гость. В красной майке якобы Дед Мороз с позвякивающим стеклянной тарой пластиковым мешком и притаившимися в нём главными подарками души русской.
– Добрался? Как там на улице, не сильно тебя промочило?
– Да что со мной будет, чай не сахарный – не растаял! – и засуетился, стягивая мокрые шлёпки и намереваясь проходить босиком мокрыми ногами.
– Да вот, возьми тапки! – Митя достал домашнюю обувь, но дядя отказался.
Упрямый, ему удобнее было высушить ноги об ковёр, но Митя не стал спорить, а пригласил гостя на кухню.
Волосы мокрые: привычно – коротким бобриком, бороду подстриг, лицо красное, глаза голубые, майка тоже мокрая, и тоже красная.
Майку Борис согласился поменять.
И они расположились за столом, разложив принесённые закуски.
В развёрнутой бумаге нарезанный сыр; колбаса; стеклянная банка мелких солёных огурчиков; банка шпрот. Митя рыбу не ест, но дядя, по ходу, позабыл. В отдельном пакете готовые котлеты из кулинарии. И хлеб, конечно, куда в России без хлеба. Митя выставил рюмки и пару бокалов для сока. Сок из Белоруссии, вполне не плохой, и, конечно, бутылка Столичной.
Привычно хлопнули по одной. Закусили, расслабляясь и переваривая первый приход. По обычаю налили по второй…
– Так когда летишь? – спросил Митя, попутно сооружая бутер с колбасой и сыром поверх неё, втиснув ломтик огурца в серединку.
– Через неделю, ты приготовил, чего хотел? – и Борис засопел, тщательно орудуя челюстями.
– Да, уже завернул, передашь в этом же пакете, она там сама посмотрит что к чему. Скажешь,
