Энлиль выглядел не лучшим образом, хотя шея была на месте. Как выяснилось из быстрого обмена репликами с прибежавшим и вставшим по-носорожьи Энки, командора потрепало на коротком пути с орбиты, причём неполадки начались в тот момент, когда точка невозврата на станцию была позади.
Оба замолчали, когда среди деревьев поплыл к ним силуэт дриады, к ветке припуталась светлая прядь. Дриада тишком ругнулась и заметив их, подпрыгнула и замахала.
Было удобно пойти к ней домой, если свернуть от речки, чьё сильное русло теперь было уложено в гранит и мрамор, к маленькому скверику, в котором будут репетировать Персиковый Пир, и пройти минуты три по небольшому пустырю позади коморки, где Энки свил себе диспетчерскую.
Там – резко на запад, к другому изгибу реки, и – готово. Беленький домик беленькой сестры.
Остались под навесом-козырьком, в комнаты не сунулись, чтоб не следить по полу.
Братья попросили воды. Энки пил из кружки так жадно, что вода стекала у него с губ. Он пил, не останавливаясь, запрокидывая голову, смуглая кожа натянулась на кадыке. Энлиль тоже очень хотел пить, он дважды перевёл дыхание, не отнимая край кружки от губ.
Нин, выдав воды, ушла в дом за старой книжкой о работе мозга, которая, как она считала, может помочь в починке взбунтовавшегося Мегамира. Энлиля это заинтриговало.
Навес был крохотный, с летним душем и тесно выросшими кустами бульдонежа. Его белые шары свадебным шатром нависали над узеньким коридорчиком. Влагоёмкая почва, любовно принесённая Энки в подоле строительного фартука, обрадовала скромную калину, и взращённая до первого листка в банке с водой, веточка с так называемой пяточкой, восхитилась душой и раньше срока выпустила сразу в кулак Энки невесомый сквозной шар. Снег невинности так шёл непритязательному дому сестры, что всем, кто видел, немедленно начинало хотеться бульдонежа. На край навеса Энки прилежно складывал бедных мышей, пойманных некоторыми из питомцев Нин. Хвостики свешивались, и Энки их подсчитывал.
За покачивающейся занавеской зрела тёплая вода в баке душа. Фрейлина Нин частенько пользовалась вёдрышком-другим, когда приносила некоторую работу на дом боссу.
Энки первым услышал за калиткой поступь сапог (явно не фрейлина), и глыба плеча с беззвёздным погоном его не удивила. Он указал кружкой, пытаясь отдышаться после принятия влаги в неистовом темпе.
– Здесь что, съезд кровников?
Хатор впихнул под перекладину огромную лапу с длинными пальцами и вскрыл задвижку. Он уже улыбался им. Энлиль, пристраивая кружку на край летнего окошка без рам, спешно оправился, вытянулся и шагнул навстречу. Внутри слышался кукольный топоток Нин и перестук книг на полках.
– Вот как встречают медвежатников. – Посетовал Энки.
Сир Хатор приветливо, даже слишком, поздоровался с их высочествами, сказал:
– Я здесь, потому что… Командор, вот удача, вы здесь, а не… А я слышал из бешено проехавшего грузовика…
Оба брата отметили, что все фразы так непринуждённо оборваны, что только дурак стал бы переспрашивать. Энлиль ни в коем разе значения уклончивости не придал. Маршал вправе иметь манеру разговора какую заблагорассудится.
– Он цел и невредим. Космос вернул нам его таким, как взял. Вы где были? Я не понял.
– Я не сказал?
Энки подбросил кружку.
– Вы ничего не сказали. Как какой-нибудь заговорщик с клинком у горла. Молодец.
– Посмотреть новое оборудование.
– Какое новое оборудование? – Спросил Энки, глядя на командора.
– Никакое. – Ответил тот. – Не понимаю, о чём толкует сир Хатор.
Хатор и сам уже не понимал. Совершенно спокойно, с достоинством он сказал:
– Словом, шёл мимо. А предлог придумать не просто для военной головы. Это вы, штатские, – глядя на Энки, – врёте, не задумываясь.
Энки согласился.
– Среда виновата. Окружающая. Стекающие капли и всё такое.
Показал на белые шары, на брата.
– Цветочки. … А я иду, кручу своё кино, а он навстречу.
Энлиль во имя братской любви и вонючей щетины Энки не поморщился. Хатор это приметил и примирительно прогудел:
– Куратор, командор не любит, когда так разговаривают.
Энки взъерепенился.
– Как так? Он народные… – повернулся телом в развёрстой куртке, дыша всей грудью – …народные поговорки не любит?
Энлиль стиснул губы, и вот этак, почти губ не разжимая, объяснил:
– Да говори ты как хочешь. Только сдвинься чутка и не дыши супом.
Нин, появившись в проёме двери, тоненько засмеялась. Чудо как хороша, сказал себе Хатор – и бульдонеж, умница, посадила.
– О мой командор. …Энки, – кончиком пальца тронула обломанный язык молнии, запутавшийся в растительности столь же богатой, как сад Энки, – благодарю, что заставил его так говорить. Это так…
Пока учёный мозг Нин искал слово, Хатор услужил:
– Волнующе?
– Верно. – Попробовала слово на вкус.
Энки заторопился.
– Как если бы он меня в губы поцеловал.
Энлиля приметно передернуло. Хатор еле слышно и музыкально мычал в вечно улыбающиеся зубы. Энки ткнул в сторону брата испачканным в траве большим пальцем.
– Оп-па. Его колбасит! Зашибись, Энлиль представил.
Выпучил мерзкие глаза, полез сбоку к тонкому профилю командора:
– Он – представил!
Толстяк хохотал со сдержанным наслаждением.
– Вот. – Нин протянула книгу, которую держала в тонких пальцах у бедра.
Энки навис, изогнув стан, и притронулся широким нечистым когтем к названию.
– Про то, что бывает, когда головой об песочницу ударился. Когда пирожки делал.
– Руки.
– Не, не, не думай, я такое уважаю. Для мальчиков очень полезное. Из чего только у нас сделаны мальчики?
– Главное, знаешь, что?
– Чтобы я не пел. Грубиянка. Я вот шпиону расскажу, что ты читаешь, как у него голова устроена.
– Не понимаю, о ком ты.
– Тот грудастый в таких с едва заметными полосочками двубортных костюмах.
– Сам с собой разговаривает.
– Брильянтин и загар, бильярд и фруктовый салат – он же прелесть, Нин. Ты бы прикинула…
– Отвяжись.
– А на подбородок можешь ему мелочь класть, пока в телефоне-автомате.
– Маршал, вы можете приказать ему лечь на капот машины?
– Красивый парень, надежный, хотя и шпион… хотя… Как бы его дедушка не повесил. – Обеспокоился Энки. – Кстати, он теперь почти первое лицо в госбезопасности. У дедушки-то.
– Не могу, леди Нин. Без особого приказа не могу, извините.
– Жаль.
И, Нин, подумав, не удержалась:
– Дивлюсь, ведь это он упустил того занимательного пирата.
– Шпион, вишь ты, раскрыл дедушке заговор среди высших чиновников, и прямо к какой-то дате. Потому, наверное, дедушка его простил и полюбил.
– Сир, – прервал семейное развлечение Энлиль, – вы шли мимо, ведь так? Боюсь, мы задержали вас суетной болтовнёй.
– Ухожу. – Молвил Хатор, улыбнувшись. – Пойду погуляю. Небо, холмы, колониальные чудеса.
Нин сказала, что ей нужно переодеться. Она уйдёт в комнату и не разрешает обсуждать её цвет лица. Энлиль рассмеялся и пообещал – дело в том, что в их общем детстве у Антеи и Эри доминирующей темой было то, что Нин «такая бледненькая».
Энки шумно прошептал:
– Переодевайся. Я, кстати, бачок, починил.
Нин некоторое время смотрела, потом подчёркнуто вежливо сказала:
– Спасибо.
Энлиль ещё говорил что-то насчёт того, что мужчину украшает такт, Нин уже хлопнула дверью, а Энки крикнул вслед:
– Можешь спасибо оставить в бачке. Он выдержит.
Он всё ещё улыбался рассеянно и озабоченно. Энлиль счёл, что пришло время.
– Они навязывают нам атомную станцию.
Энки стряхнул улыбку и произнёс несколько слов. Энлиль кивнул.
– Вот именно.
– Извини, что я выругался, конечно. Но они, что?..
Энки повторил тему с вариациями. Энлиль показал ладонь:
– Я всё понял. Я тоже так думаю.
– Ты вот такими словами? – Поразился Энки.
– В общих чертах. – Уклонился командор.
– Но это же старьё и опасное… только разве для курятника, в качестве моральной поддержки петуху.
– Но зато она дешёвая.
– Разве синергия не бесплатная штучка?
– Они говорят о средствах на установку и обеспечение бесперебойности. Это и правда, немало.
– Но она бесконечный источник, разве нет? Я, правда, не так хорошо разбираюсь, как некоторые с двумя высшими образованиями.
– Да… но оборудование, оно очень дорогое.
– Хо. А они думали, мы в пионерских галстуках будем плавать в океане. Вместо плавок.
– Наверное, они так думали. Но дома, знаешь, дела муть. Дед говорит, у него революция на носу.
– Где, где она у него?
– На носу.
– Стало быть, кроме ареста развратников и домогателей, у него и другие пометки в ежегоднике.
Энки подмигнул – вероятно, ободряюще. Энлиль замолчал. Энки начал беспокоиться, не обидел ли братка, тот ведь утончённая натура и потом, его в оковах держали, хотя офицерчиков Энки принципиально не жалел – зачем на военного выучились? Энлиль, оказывается, думал.
