«Не самая лучшая погода для женщины с идеальной прической, — подумала Эльвира Павловна. — Может, вернуться за зонтиком? Как же я могла его забыть?»
Она была в растерянности: вернуться — плохая примета, а не вернуться — через десять минут будешь похожа на мокрое чучело. Двинувшись вперед мелкими перебежками — от дерева к дереву, она, в конце концов, остановилась и с досадой посмотрела на небо. Оно, затянутое густыми низкими серыми облаками, не оставляло надежды: дождь зарядил надолго.
«Все же лучше вернуться», — решила Эльвира Павловна и резко развернулась на каблучках. Но не успела пройти и трех шагов, как неожиданно над ее головой раздался щелчок раскрывающегося зонта. Она на ходу обернулась и увидела мужчину, который, догнав, поравнялся с нею и теперь, держа над ее головой на вытянутой руке зонт, семенил рядом, стараясь попасть в такт ее шагов.
— Кажется, вы забыли зонт? — сказал он. Его улыбка была мягкой, застенчивой. На нее невозможно было не ответить.
Эльвира Павловна мило ответила:
— Да. Так всегда случается, когда торопишься. Придется возвращаться.
— Возвращаться — плохая примета.
— Да. Но что поделать? — вздохнула Эля. — Не мокнуть же!
— Это да, — согласился он. — Красоте мокнуть негоже.
— Да что вы! — Эльвира Павловна смутилась. — Скажете тоже! Конечно же, это приятный комплимент, но красота давно в прошлом.
— Не скромничайте. Это не комплимент. Это объективный взгляд профессионала.
— Профессионала? — внезапная мысль заставила Эльвиру остановиться: «Все ясно — мошенник и вор!» — И что же это за профессия такая? — спросила она, окинув недобрым взглядом попутчика. — Сутенер?
Мужчина остановился. Вопрос его удивил, но не обидел:
— Боже упаси! — он засмеялся. — Я художник!
— Художник? — переспросила Эльвира Павловна и скептически повела бровью. — Разве это профессия?
— А почему нет?
— Не знаю, но если художник хороший, то он непременно нищий, а если так себе, то все равно нищий.
— У вас очень приблизительная информация об этом роде деятельности, — мягко улыбнулся мужчина.
— Да, конечно. Я никогда не имела дела с художниками. А если честно, то и на художественных выставках я практически не была — всего два раза в жизни, да и то в молодости.
— Каждому свое. А вы чем занимаетесь?
— Я — бухгалтер, — ответила Эльвира и отчего-то смутилась.
— Бухгалтер? — переспросил мужчина, и в его голосе прозвучали нотки уважения.
— Да, — кивнула Эльвира Павловна и добавила: — Главный, — и опять смутилась.
— О! Для меня вообще непостижимая профессия. Как можно разбираться во всех этих дебетах-кредитах, у меня бы через десять минут мозг взорвался!
Эльвира Павловна засмеялась. Ей было приятно общество этого случайного попутчика. Она даже поймала себя на мысли, что ей уже не кажется столь важным и срочным разговор с начальником Кадика. Ничего страшного, если этот разговор состоится не с самого утра, а где-то ближе к обеду.
— Вот здесь я живу. Пойду поднимусь за зонтиком. Спасибо вам за укрытие, а то бы моей прическе не уцелеть!
Мужчина мягко улыбнулся:
— Ну что вы, не стоит благодарности, мне это было приятно. Можно я вас подожду?
— А вы не торопитесь?
Взгляд мужчины стал слегка отстраненным:
— Я же художник. У меня в кармане вечность.
— Хорошо. Тогда я мигом, — ответила Эльвира Павловна, и в ее глазах вспыхнул веселый огонек.
Дома она схватила зонтик, в прихожей у зеркала поправила прическу, освежила губную помаду. Ей показалось, что от мрачного настроения уже не осталось и следа: жизнь продолжается!
Мужчина ожидал ее недалеко от подъезда. Эльвира Павловна раскрыла свой зонтик и, слегка прищурив глаза, как следует рассмотрела своего неожиданного попутчика.
«Конечно же, он художник. Только художник может позволить себе выглядеть так: тонкие закрученные усы, борода-эспаньолка, длинные волосы, но зато сложен хорошо и опрятен. Парфюм терпкий, возбуждающий. Наверняка бабник. А может, все же альфонс? Нет. Альфонсы на улицах не знакомятся. А он, кстати, и не знакомился. Не спросил, как зовут, да и сам не назвался… Может, на самом деле я ему понравилась. Почему нет?»
Мужчина сделал несколько порывистых шагов навстречу Эльвире:
— Мы, кстати, не познакомились. Валерий Олегович. Можно просто Валера. Близкие меня зовут Ферзь.
— Эльвира Павловна. Можно Эля.
— Очень красивое имя. Да и вообще, вы красавица.
Эльвира Павловна опустила глаза:
— Не смущайте меня. Я отвыкла от комплиментов.
Они медленно пошли по безлюдной улице. На сером, уже успевшем изрядно намокнуть асфальте пестрела желтая листва, как будто напоминая о том, что маленькие яркие мгновения способны украсить скучную вечность. Ветер затих, подарив ветвям деревьев недолгий покой. Капли дождя стали крупнее и звонко забарабанили по зонтам: «Тук, тук-тук, тук-тук-тук. Так бьется твое сердце: тук-тук-тук?»
— А почему вас зовут Ферзь? — спросила Эльвира Павловна после долгого молчания.
— Это длинная история. Жалко на нее тратить время. Если честно, то я со страхом думаю о той минуте, когда вы скажете: «Ну вот мы и пришли».
— Ну вот мы и пришли, — засмеялась Эльвира Павловна и остановилась. — Мне нужно в это здание.
— Вы работаете главным бухгалтером в этом институте?
— Нет. Это длинная история. Жалко на нее тратить время.
— И что, вы сейчас вот так просто возьмете и исчезнете?
— А есть другие варианты?
— Есть. Я предлагаю вам попить кофе в уютном кафе. Возможно, успею сделать пару портретных набросков. Мне бы хотелось написать ваш портрет.
— Вы шутите?
— Нет. Нисколько.
— А если я соглашусь?
— Согласитесь, пожалуйста!
— Ну хорошо. Пожалуй, у меня найдется часок.
— Здесь недалеко кафе «Веселый Краковяк», там для нас сварят превосходный кофе.
— Для нас? А что, превосходный кофе варят не для всех?
Ферзь улыбнулся:
— Да. Всем варят хороший, но нам сварят превосходный.
— Я не очень хорошо разбираюсь во вкусе кофе.
— Тогда вам придется поверить мне на слово.
Глава 53
Случайное свидание
«Веселый Краковяк» только открылся, и Ферзь с Эльвирой Павловной были первыми посетителями.
Валерий Олегович был необыкновенно галантен, а Эльвира с невозмутимым спокойствием принимала его ухаживания. И хотя такое откровенное внимание со стороны незнакомого мужчины вызывало в ее душе приятное чувство возбуждения, которое все же не могло совсем заглушить боль от переживаний, связанных с семейными событиями. Но эта боль уже перестала быть невыносимой, она как будто спряталась и только время от времени напоминала о себе уколом тонкой иголки в сердце. В конце концов, любому страданию есть предел, а целая ночь страданий — это весьма серьезное испытание.
