Чтобы хоть временно отвлечься от мыслей, причинявших мне столько боли, я начала рассказывать ей о своей недолгой свободной жизни, а она мне — о своем выздоровлении. Искренне жалея, что не была с ней тогда рядом, я сказала об этом, на что Мойра только улыбнулась — она простила мне побег еще до того, как я убежала.
Как оказалось, я проспала гораздо больше половины дня, и теперь с удивлением смотрела, как за окном темнело…
Вдоволь наговорившись, Мойра потащила меня в гардеробную. Комната была заполнена самой шикарной одеждой. Моего размера. И это не были мои вещи из дома родителей.
— Откуда все это? — спросила я, уже зная, каким будет ответ.
— Кристоф, — привычно улыбнулась Мойра.
Я не стала спрашивать, зачем. Было и так ясно — любимая кукла должна быть одета в красивые платья. Горькая улыбка тронула мои губы…
Желание остаться одной было уже почти невыносимым.
Мойра, конечно же, заметила мое подавленное настроение и поинтересовалась, хорошо ли я себя чувствую. В ответ, призвав на помощь все свое актерское мастерство, я стала жаловаться на то, каким нервным оказался вчерашний день (что, в целом, было правдой), объяснять, что ужасно спала в непривычной обстановке (что представляло из себя наглую ложь) и пр.
Наверное, я говорила слишком много, потому что проницательная Мойра смотрела на меня уж чересчур внимательно. Но своего я все же добилась — с улыбкой попрощавшись, она оставила меня одну.
Ждать ночи не получилось.
Едва услышав звук закрывшейся двери, я упала на кровать и беззвучно затряслась от судорожных рыданий…
То, что Кайл заплатил жизнью за мой побег, не было неожиданной вестью. В глубине души я давно это знала. Об этом шептали те, полные безнадежности, сны о нем, приходившие ко мне в тихом городке. Об этом уверенно говорила холодная логика событий: Кристоф, несомненно, сразу понял, кто единственный мог мне помочь, и, потеряв мой след, первым делом помчался наказывать виновного. Об этом кричали почти болезненные прикосновения рук Кайла во время нашего прощания — я чувствовала, что мы больше никогда не увидимся…
Но все равно было невыносимо больно.
И я оплакивала его, омывая его тело слезами, отрывая его от себя с кровью, прощаясь с ним навсегда…
Если в мире был бог, он в ту ночь находился в смятении: я то проклинала его за бездушную жестокость к нашим едва зародившимся чувствам, то благодарила за то, что дал нам хотя бы такое ничтожное время…
Обессилев от спазмов, сотрясавших мое тело, я падала в тяжелое забытье, а, просыпаясь, обнаруживала слезы, все еще текущими бесконечным потоком…
Я не знала, который час или время суток. Я не хотела есть или пить. Я не слышала присутствия Кристофа. Я не видела никого…
Очень долго.
** ** **
Меня разбудила Мойра.
— Диана, дорогая, вставай! — ворвался в мои смутные сны ее звонкий голосок. — У нас сегодня очень напряженный день.
Открыть глаза не получалось, бесконечные рыдания оставили для взгляда одни узенькие щелочки. Но мой распухший нос все-таки смог уловить запах кофе, хорошего крепкого кофе, который, как мне иногда казалось, смог бы поднять меня даже из могилы.
Осторожно, не доверяя своему измученному телу, я села.
На крошечном стеклянном столике стояла большая дымящаяся чашка, полностью завладевшая моим вниманием. Рука сама потянулась к ней…
Мойра с непосредственностью очаровательного ребенка играла с шелковой занавесью — подбрасывала вверх ее край и, пока та зависала в воздухе невесомым куполом, кружилась под ним, задевая рукой изящные цветы, заставляя их раскачиваться… Иной художник отдал бы полжизни за возможность нарисовать это…
В ту же секунду я поняла, что Мойра пыталась развлечь меня, и душу захлестнули самые противоречивые чувства. От раздражения (она такое же чудовище, как и Кристоф!), до благодарности за поддержку и вины, что игнорировала ее так долго. …Кстати, хотелось бы узнать, как долго?
— Ты знаешь, Диана, я тебя очень люблю, но сегодня твой запах даже меня держит на расстоянии, — она продолжала танцевать, ни единой нотой голоса не выдавая оценок моего состояния. — Тебе следует принять душ, и срочно!
Чувствуя, как жар стыда заливает мое лицо, я неосознанно понюхала себя и скривилась. М-да… Это сколько же времени надо было… и я резко оборвала эту мысль. Вне зависимости от наших желаний, жизнь может идти только в одном направлении — вперед. Теперь я буду повторять это как можно чаще.
Пока я долго приводила себя в порядок в ванной, через дверь слышался переливчатый голосок Мойры — она пела какую-то красивую песню на незнакомом мне языке. Явно не из сегодняшнего мира.
И я снова почувствовала тепло — как же мне повезло с Мойрой!
Когда я вернулась в спальню уже больше похожая на человека, на том же столике был сервирован завтрак. От одного вида блюд у меня заурчало в желудке, и я бросилась на еду с совершенно неприличной жадностью.
Мойра смотрела, как я ем, с нежной улыбкой матери, любующейся своим ребенком.
А потом началась лекция, по-другому и не определишь. Сестра Кристофа долго знакомила меня с жизнью этого огромного дома. Казалось бы, за полтора года рабского труда, я изучила все вдоль и поперек, но мне никогда не приходилось смотреть на устройство быта здесь со стороны хозяйки. Теперь я должна была помнить сотни имен ответственных за готовку, доставку, починку, стирку, знать, к кому обратиться в случае поломки бытовой техники, отсутствия воды, электричества, болезней и т. д. и т. п. Очень скоро я поняла, что бездельничать мне особо не придется — понадобится много сил и времени, чтобы научиться дирижировать таким огромным оркестром.
И у меня забрезжила надежда, что может быть, это поможет наполнить мою жизнь подобием смысла, ведь пока я сама не могла понять, ради чего я так за нее цеплялась…
Мне не хотелось покидать комнату, где было хотя бы несколько моих, по-настоящему моих, вещей. Еще меньше мне хотелось кого-либо видеть. Но Мойра настояла, чтобы я прошлась с ней по всему дому.
Переходя из одной комнаты в другую, едва замечая изменения, на которые она указывала, я вдруг поняла, что, на самом деле, ей тоже было неважно, видела ли их я. Она просто приучала меня к мысли, что я теперь здесь хозяйка, а не слуга. Она заставляла меня высоко держать голову, не теряться перед поклонами и гордо шагать, принимая, как должное, раболепствующие взгляды тех, кто еще пару лет назад был мне другом.
В тот день я впервые осознала, что, как бы Мойра не любила меня, остальные слуги всегда будут для нее существами низшего порядка. Вековое высокомерие, скользившее в ее высказываниях, безошибочно указывало на их рабское место.
