глазах, услышал шепот, гул одобрения, испуганные возгласы возражения, не дожидаясь ничьего ответа, подошел к стене, к надписям на немецком
ACHTUNG! и
VERBOTEN![50], локтем выдавил стекло и вынул пожарный топорик.
– Отойдите-ка, – скомандовал я сидящим у окна.
Они взяли своих детей, отползли подальше, а я размахнулся топориком и вдарил по стеклу сначала тупым концом, но окно было на удивление прочное, я неуклюже переместился, все так же держа тебя в переноске, появилась крошечная трещинка, я жахнул сильнее, в центр трещинки, и она раздалась, обнаженной грудью я чувствовал твое тельце, я ударил снова, и еще раз, и услышал, как кто-то кричит, сразу несколько голосов, нечленораздельным гортанным звуком, что-то вроде ЙИА-А-А, или ВУЭ-Э или просто Э-Э-Э-Э-Э-Э, и этот звук подтолкнул меня вперед, я стал бить по окну еще и еще, пока оно не начало выдавливаться и несколько кусков не отстали, у меня пошла кровь из нескольких царапин на локте, но я почти на замечал этого, запахло Стокгольмом и поздним летним вечером.
– Дидрик…
Через вагон ко мне спешно пробирался тот крупный мужик, он был весь в поту, лицо красное, сквозь зазор защитной жилетки виднелись большие расползшиеся пятна в подмышках белой рубашки, запах лосьона после бритья, смешавшись с потом, приобрел горьковатые нотки.
– Немедленно прекрати.
В ответ я помотал головой.
– Это недопустимо, – повторил я еще раз. – Людям нечем дышать.
– Из-за того, что ты делаешь, поезд не сможет поехать дальше, – произнес он, тяжело дыша, и потянулся за топориком. – Будет аварийная остановка. Мы так никогда, на хрен, до места не доедем.
Я поднял топорик, покачал в руке, ощущая его надежную тяжесть.
– У вас было тридцать лет на то, чтобы построить планы на случай этой катастрофы, а у нас даже нет исправных поездов? – ответил я. – Почему, черт возьми, кого-то должно заботить, что ты там говоришь?
Он снял с ремня рацию, но чья-то рука выхватила ее, это был папа-эмигрант в очках, он что-то кричал на своем языке, другой мужчина взял его за руку и оттащил от меня, к нему протянулись еще руки, полуголые потные тела обступили его, мужик в жилете завопил, когда женская рука с ногтями вишневого цвета ухватила его за седые волосы, я снова обернулся к окну, ударил и вытолкнул остатки стекла краем лезвия, ощущая влажную тяжесть твоего крошечного тела.
По толпе пробежал шепот об опасном напряжении, но несколько храбрых пап помоложе вылезли первыми и осторожно спустились на рельсы, они стояли там, внизу, и осматривали рельсы, один из них аккуратно прикоснулся к ним носком кеда, но ничего не произошло, так что мы все по очереди выбрались наружу, помогая друг другу, беря на руки детей друг у друга; пока мы сами вылезали на мост, приехала «Скорая» забрать грудных младенцев, потерявших сознание; нас окружили полицейские машины и сотрудники службы охраны, поначалу казалось, будто они собираются вмешаться, но нас было много, к месту подоспели телекамеры и демонстранты, а сверху кружил вертолет.
Журналисты выкрикивали вопросы, кто-то накинул на нас плед, я слышал, как меня зовут по имени, но стало темнеть, и мы растворились в мигающих огоньках, сиренах, фотовспышках, толпе кричащих детей и плачущих мам.
Мы попросту растворились.
И я отправился вместе с тобой в город.
* * *
Когда я был маленький, мы мечтали о будущем. В садике хвастались друг перед другом, кто будет полицейским и пожарным, в школе – как будем исцелять болезни, что-то изобретать, строить мосты, дороги, дома или просто о том, что будем богаты, о том, что у нас будут деньги на поездку в Таиланд, будет бесконечно много возможностей и путей в большой мир.
Но теперь все это пропало.
– Тебе нужно бежать, – прошептал я тебе, сидящей в рюкзаке-переноске. – Я научу тебя, как надо. Ты будешь одной из тех, кто спасется бегством.
Мы миновали летние террасы кафе, где люди сидели, наслаждаясь жизнью при свете свечей, влюбленные парочки целовались, стоя у лестничных пролетов, мы шли рядом с прохожими, которые подсвечивали себе путь мобильными телефонами вместо карманных фонариков, и я вспомнил, как бегал здесь вместе с ней однажды ночью, у нас был романтический ужин в темном углу одного маленького кабачка, рассчитанного на туристов, а потом мы играли, носясь по переулкам, скользили от тени к тени, смеясь, целуясь, шепча друг другу грубости вместо нежных слов, и теперь, оказавшись в этом месте вместе с тобой спустя тысячу лет, я почувствовал укол зависти к тем, кто так беспечно, так легкомысленно скользил мимо нас сейчас, словно этот кошмар их не касался, словно они жили на планете, все еще пригодной для жизни.
А потом я забыл, что будущее существует. Было только сегодня, был только этот момент, я держал тебя как щит, старинная булыжная мостовая под моими оголенными ногами, ты в переноске-кенгуру, ножки у тебя прикрыты пледом, я в одних трусах, мы идем в сумраке, сумка-органайзер бьется об спину, в левой руке у меня топорик, все хорошо, именно так, как должно быть.
Для большинства встречных я был просто одним из многих прохожих, но изредка кое-кто обращал на нас внимание, и тогда я устремлял пристальный взгляд на их лица, продолжая смотреть даже после того, как они отводили глаза, ведь я хотел, чтобы они увидели меня, узнали, поприветствовали, я ждал поощрения, но его так и не последовало.
2. Китайский иероглиф для слова «кризис»[51]
Перед большим универмагом раскинулся красивый парк с аллеей японской сакуры, и в пору цветения вся аллея словно превращается в облако восхитительных светло-розовых цветов. Обычно так бывает в апреле, но в зиму моего переезда в Стокгольм сакура начала распускаться уже в январе, просто погода стояла чуть теплее, чем всегда, деревья неверно оценили ситуацию, решив, что пришла весна. Мне нужно было в кафе, но было еще рановато, и меня потянуло сделать кружок по парку, насладиться розовым, почти вишневым чудом, которым природа одарила нас посреди серой и унылой дождливой зимы, это не было похоже на Швецию, казалось, вокруг цветут бугенвиллеи, плюмерии или подобные им цветы, которые порой видишь в новостной ленте у знакомых, отправившихся в отпуск на Карибы или Занзибар. Сделав несколько снимков – хотелось запомнить этот момент, мои первые дни в большом городе, – мне пришло в голову побаловать себя стаканчиком латте, который стоил неподъемно дорого даже со скидкой, положенной сотруднику, и то скорее хотелось чуть согреть руки, которые мерзли, несмотря на сносную погоду. А еще мне хотелось быть частью этого произведения,
