Нам удалось получить немного больше учебного времени, чем остальным, поскольку мы оказались «первыми в своем роде», то есть первой лодкой нового поколения субмарин, и нам предстояло выполнить более обширную программу испытаний, но все равно, весной 1942 года из Клайда в Гибралтар вышла не совсем готовая к боевым действиям субмарина. Большинство рядовых, старшин и офицеров, кроме специалистов машинного отделения, присоединились к нам незадолго до нашего отплытия. Порой им не хватало опыта, а то и знаний в своем деле, зато энтузиазм компенсировал эти недостатки. На недавней встрече старых товарищей один из них, Данком, электромеханик, напомнил мне о том, как я его принял. При первой нашей встрече я сказал ему, что меня очень мало волнует отсутствие у него знаний в настоящий момент, но мне нужны парни, готовые учиться и работать как проклятые, с утра до ночи.
Тогда меня мало заботил тот факт, что столь значительная часть экипажа пропустила даже тот небольшой период практики, который мы получили; да и не было нужды волноваться на этот счет. Для командира субмарины было вполне обычным делом верить в то, что его команда – лучшая в Королевском военно-морском флоте, а значит, и в целом мире. Больше того, мне кажется, что экипаж отвечал взаимностью. Во всяком случае, я твердо знаю, что на «Сафари», так же как раньше на «Силайон», мы жили одной большой дружной семьей, хотя должен признать, что порой команде приходилось со мной нелегко.
Помню, что после войны кто-то сказал мне:
– Разумеется, мы всегда знали, когда обстановка начинала усложняться.
Это высказывание задело меня за живое: я-то пребывал в твердой уверенности, что всегда сохранял внешнее спокойствие и хладнокровность, невзирая на свои истинные чувства. Поэтому потребовал дальнейших разъяснений.
– О, все очень просто, – услышал я в ответ. – В таких случаях вы неожиданно становились излишне вежливым.
Некоторые люди умудряются постоянно дурачить своих начальников, но никому еще не удавалось долго обманывать тех, кем выпала честь командовать. Думаю, меня можно простить за непонимание того факта, что мои подчиненные знали, когда тучи сгущаются над моей головой. Я не могу вспомнить ни единого случая, ни на «Сафари», ни на «Силайон», когда каким-либо образом дал понять окружающим, что обстановка выходит за рамки обычной службы и работы.
И вот наконец настало апрельское утро, когда мы сказали «до свидания» нашим женам и подругам, попрощались с товарищами по третьей подводной флотилии, помогавшими справляться с неприятностями и неувязками, и отправились в Средиземное море. Нам предстояло присоединиться к восьмой флотилии, базирующейся в Гибралтаре. В то время из-за германских бомбардировок нашим субмаринам пришлось перебазироваться с острова Мальта, и восьмая флотилия совершала длинный переход из Гибралтара, чтобы действовать у берегов Италии и Сицилии. В то же время первая и десятая флотилии действовали с восточного побережья Средиземного моря. До тех пор пока нам не пришлось покинуть Мальту, восьмая флотилия занималась главным образом тем, что наводила лоск, как технический, так и в обучении персонала, на только что прибывшие из дома субмарины, а затем отправляла их дальше на восток. Теперь же ей предстояло превратиться в самостоятельную крупную боевую единицу. В то время Гибралтарский пролив служил для британских субмарин своеобразным односторонним клапаном – немногие из них выживали при исполнении боевого задания и по окончании положенного срока – восемнадцать месяцев – возвращались к родным берегам. Но тогда мы, конечно, совсем не думали об этом.
На начальном этапе моей главной и самой трудной задачей стало убедить подчиненных, что каждую минуту, остающуюся после выполнения обязательных ежедневных задач, даже в ущерб сну, мы должны посвящать учебе и тренировкам на новом пока для нас оборудовании. Все рвались в схватку с врагом, а нудные повторяющиеся упражнения раздражали людей. С моей точки зрения, даже если команда этого не понимала, выход из Клайда в Гибралтар оказался необычайно ценным уроком, и мы прибыли на место гораздо более боеспособной субмариной, чем начали свой поход. Исключение составляла лишь орудийная часть, поскольку условий для практики в этой области пока не представлялось. Нам пришлось учиться в боевых условиях.
Оставалась надежда встретить на своем пути немецкое судно, прорвавшее блокаду: именно так годом раньше наша лодка «Ург» потопила одно из них. Но нам в этом отношении не повезло. Подобные суда оказались чрезвычайно редкими, проходили на очень большом расстоянии и друг от друга, и от нас, а в португальских портах я видел знакомые названия германских кораблей, о которых сообщала разведка. Они стояли там, когда два с половиной года назад наши лодки – «Силайон», «Салмон», «Шарк» и «Снаппер» – шли на север, чтобы начать военные действия. Тогда мы боялись, что, пока до нас дойдет очередь, война закончится. А теперь от всей этой компании осталась лишь одна «Силайон», а конца войне все еще не было видно. Восьмая армия занимала оборонительную позицию, Роммель угрожал Египту; Мальта находилась в осаде и испытывала острый недостаток в снабжении; и только наши субмарины могли действовать в Центральном Средиземноморье. Когда весной 1942 года Муссолини вынудил наши лодки уйти с берегов Мальты, он весьма опрометчиво похвастался, что выгнал их и из Центрального Средиземноморья; однако ему пришлось удостовериться в том, что он глубоко ошибался.
Гибралтар представлял собой своеобразный «край изобилия»: магазины ломились от изысканных вещей и продуктов, которые очень трудно было найти дома. Однако с точки зрения многих тысяч военных существовал один очень ощутимый дефицит: особы женского пола встречались на удивление редко. Членов женской вспомогательной службы ВМС и медсестер было мало, свидания они расписывали на много дней вперед и, наверное, мечтали о выходном дне, когда могли остаться дома, без приглашения на какую-нибудь вечеринку. Прибытие команды ENSA (ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих) вызвало куда большее оживление, чем могло бы вызвать появление вражеского соединения. Вспоминаю, что однажды один из воздушных налетов совпал по времени с приездом новой группы артисток: тогда стоило большого труда заставить людей принять всерьез первое из этих событий.
Иногда оказывалось возможным совершать набеги на испанский берег; в этих случаях проблема валюты решалась окольными путями. Итальянский консул в Альхесирасе, порте, расположенном от нас на другом берегу Гибралтарской гавани, снимал комнату в отеле «Королева Кристина», причем окна этой комнаты выходили на пролив. Это давало ему возможность наблюдать за всеми передвижениями судов по морю, как с заходом в Гибралтар, так и мимо него. Я вспоминаю свой воскресный набег на Альхесирас – вместе с двумя другими офицерами в перерыве между боевыми дежурствами. Там мы и наелись, и напились, а также неплохо развлеклись наблюдением за консулом через то самое окно, в которое он наблюдал за кораблями. Хотя, разумеется, сам он слишком привык к подобным демонстрациям, чтобы испытывать чувство неловкости. В целом же нейтральная Испания оказалась прекрасна. Мы старались не упустить ни одной доступной нам радости. Нужно помнить, что в это время Испания, Португалия, Швейцария, Турция и часть России оставались единственными местами на карте Европы, более или менее свободными от фашистской оккупации. Я не случайно говорю «более или менее», поскольку из всех Скандинавских стран захвачена была лишь Норвегия, однако наши друзья в Северо-Западной Европе не могли свободно и открыто поддерживать нас.
Я никогда не забуду увеселительную прогулку на испанский берег, которая подарила нам всем очень приятный день, но оказалась последним «выходом на сушу» для моих товарищей. На следующей неделе мы все выходили в море. Маккензи пропал без вести на субмарине «Р.222» где-то у берегов Неаполя, а Сэм Форд утонул в заливе Таранто на «Траваллере».
Нашей плавучей базой в Гибралтаре вновь оказался мой старый друг – судно «Мэйдстоун», и, к счастью, мне там опять досталась каюта в офицерском отсеке. В то время, когда база существовала отдельно от подводного флота, которому принадлежала, но не использовалась из-за малого числа субмарин, плавбаза принимала других постояльцев. Когда началась наша новая строительная программа, возобновилась поставка различного оборудования и вновь началось снабжение всем необходимым, а также когда вновь вступили в действие наши флотилии, эти люди съехали из кают, однако оставили после себя наследство. На судне стены кают были отделаны деревянными панелями, в которых весьма приятно себя чувствовали клопы, несмотря на все усилия капитана и корабельных плотников извести их. К этому времени я уже оказался самым старшим среди офицеров и по званию, и по возрасту, поэтому мне досталась лучшая на плавбазе каюта. В то время как другие страдали от того, что их каюты переворачивали вверх дном, поливали и окуривали всяческой химией, я наслаждался неприкосновенностью. Не стоит сомневаться в том, что в плачевном санитарном состоянии надо винить не сами каюты, а их жильцов. Когда я наконец освободил каюту, ее тут же занял ликующий преемник. Однако его быстро постигло разочарование. Я слышал, что он не выдержал и одной ночи: клопы совершили на него массированный налет. Очевидно, даже клопы имеют свои стандарты эпикурейской жизни, которым я по каким-то параметрам не соответствовал.
