— А если что посущественней? — спросил Левич, устремившийся к двери.
— Тем более тащи.
— Понял.
Как только Левич скрылся за дверью, веселое выражение покинуло лицо Комаровского, уступив место озабоченному. Размолвка с женой не давала ему покоя. Приходилось признать, что личная жизнь у него не задалась. И все же он нисколько не жалел, что избрал карьеру военного.
Левич все не шел, поделиться мыслями было не с кем. Развинтив флягу, генерал сделал маленький глоток и медленно выдохнул, стоя с закрытыми глазами. Усталость отступила, на душе стало легче. Но совсем легко, понимал Комаровский, станет, когда будут обезврежены террористы, в руках которых находится остаток тромонола.
Глава двенадцатая
Боевые товарищи
Воскресенье, 26 мая
Бойцы отряда «Оса» собрались в назначенном месте без опозданий. Местом сбора был выбран военный аэродром, охраняемый достаточно тщательно, чтобы ни одна посторонняя живая душа не проведала про специальное задание.
Дроздов и Орлов явились самыми первыми и, оживленно переговариваясь, занялись амуницией и оружием. Было заметно, что предстоящее задание им по нраву. Лучше всего на свете они умели воевать и всякий раз, когда им предоставлялась такая возможность, чувствовали себя как вырвавшиеся на свободу птицы, которым наконец-то удалось расправить крылья.
Вскоре к ним, расположившимся прямо на траве перед вертолетным ангаром, присоединился старший лейтенант Рыбаков. Поскольку его РПГ находился пока под замком, он извлек из вещмешка какую-то книжицу в серенькой обложке, раскрыл ее и погрузился в чтение, не замечая, как вьется над ним луговая мошкара. Лицо его было сосредоточенным, сидел он в так называемой позе лотоса, со скрещенными и подвернутыми под себя ногами, так что походил на йога, неизвестно зачем обрядившегося в камуфляжную форму.
Потом подтянулся старший лейтенант Архипов, все еще раздраженный после утренних разборок с сестрой, у которой он жил.
— Достала, — доверительно сказал он Рыбакову. — Пилит и пилит.
— На предмет?
— Требует, чтобы я девушку хорошую нашел и срочно женился.
— Зачем?
— Откуда я знаю, Рыбак! Требует, и все.
— Запомни, Архип. Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому в ней есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит. Женщины не способны к дружбе, как кошки и птицы. Или в лучшем случае коровы.
— Ни хрена не понял, но это ты здорово закрутил, — восхитился Архипов.
— Это не я, это Заратустра, — скромно признался Рыбаков. — Вернее, Фридрих Ницше его устами.
Архипов опять ничего не понял, а потому зауважал приятеля еще сильнее.
— Женщины не способны к дружбе, — доверительно сообщил он подошедшему Лазареву, — точно так же, как кошки, птицы и коровы.
— Может быть, — согласился пулеметчик, — но женщинам лучше этого не говори.
— Почему? Это не мои слова. Ницше.
— Плевать им на Ницше, — ответил Лазарев, демонстрируя тем самым, что ему тоже не чужд философский подход к жизни. — С кошкой женщину сравнить еще можно, но с коровой… Она этого никогда не простит.
— Кто о чем, а они о бабах, — вмешался в беседу Фомин, поочередно протягивая всем руку.
— Мы о жизни, — стал отнекиваться от чего-то покрасневший Архипов. — Философствуем понемногу.
К его облегчению, в коллектив влились Лихачев с Черновым, давая возможность сменить тему разговора. Оба, перебивая друг друга, принялись с ходу врать про то, какого здоровенного сома выудили вчера днем, но сержант Соболев их уличил, заявив, что видел офицеров в уличном кафе, где сомы, как известно, не водятся. Наблюдательного сержанта тотчас прогнали вон, и он нашел утешение в неспешном диспуте с Мухиным о достоинствах и недостатках ручных гранат различных систем.
Когда подали вертолет и капитан Захаров построил личный состав, в отдалении появился то бегущий, то переходящий на быстрый шаг майор Кузьмин. Возможно, впервые в жизни он опаздывал к моменту отправления на операцию, и это его добивало. Не стоило, эх не стоило проведывать стареньких родителей в Солнечногорске. Ни им, ни ему от этого лучше не стало…
С тех пор как Кузьмин развелся с женой, он ни разу не появлялся в родительском доме, потому что не хотел объяснений и разбирательств. Даже звонить постепенно перестал матери с отцом, а они, вместо того чтобы лишний раз напоминать о себе, затаились, умолкли.
Зато проснулась совесть и с каждым днем все сильнее терзала Кузьмина, обзывая его неблагодарным сыном и бесчувственным чурбаном. Наконец, не выдержав, он подкачал колеса своей «Нивы» и покатил в Солнечногорск. Расчет был прост: предстоящая командировка не оставит лишнего времени на лишнюю болтовню, так что визит можно будет свести к минимуму.
Входя в подъезд, Кузьмин засек время. «Полтора часа, — сказал он себе, — и ни минутой больше».
Звонок прозвучал коротко и резко, даже чересчур резко. За дверью послышалось шарканье. Посопев немного, отец настороженно спросил:
— Кто там?
— Свои, — откликнулся Кузьмин.
— Леня?! — В возгласе прозвучали какие угодно эмоции, только не восторг.
— Я, папа, я, — подтвердил Кузьмин извиняющимся тоном.
Шагнув через порог, он окунулся в море полузабытых запахов, среди которых главенствовал неистребимый аромат трубочного табака.
— Здравствуй, папа, — сказал Кузьмин, прижавшись щекой к прокуренной отцовской бороде.
— Здравствуй, сын.
Отец стал совсем сухоньким, маленьким, седой хохолок на его макушке доходил Кузьмину до подбородка. Со своей бородой, в пижаме, он походил на сказочного гнома. Кузьмину приходилось смотреть на него сверху вниз, и радости в этом было мало. Лишнее подтверждение тому, что детство проходит безвозвратно, а старость наступает бесповоротно.
В прихожую, оклеенную ромашковыми обоями, вошла мать. Она щурилась в полумраке после яркого солнечного света, и казалось, что ей больно смотреть на сына.
— Ох, Ленечка, Ленечка! — воскликнула она, отыскивая ладонью сердце. — Что ты с нами делаешь? Разве так можно? Запропастился неизвестно куда, не даешь о себе знать…
Несмотря на то что утро было по-летнему жарким, мать выглядела озябшей в своем халате, накинутом поверх ночной рубашки. От нее пахло валерьянкой. «Приходит время, когда уже ничего не греет и не лечит, — подумал Кузьмин, приобнимая мать за плечи. — Даже запоздалая сыновья ласка».
— Мог хотя бы позванивать, — заметил отец. — Чай, не чужие.
— Настроение в последнее время не ахти, — признался Кузьмин. — Не хотел вас расстраивать.
— Он не хотел нас расстраивать, слышишь? — спросил отец у матери. — Какого мы заботливого сына вырастили.
— Хватит язвить, папа.
— Он не язвит, — заступилась мать. — Он просто немного нервничает. Мы так за тебя волнуемся, сынок.
— Это вы зря, — сказал Кузьмин. — Я взрослый человек. Сам строю свою судьбу.
— Может быть, может быть. — Отцовский голос был преисполнен сомнения. — Только почему-то она у тебя не складывается, судьба.
— Давай сегодня не будем об этом, папа.
— Действительно, Ваня, — пристыдила отца мать, после чего не замедлила перейти на трагический тон: — Твоя бывшая звонила, денег предлагала. Мы пока отказались.
Слово «пока» резануло слух, но не сильнее, чем уточнение, сделанное отцом:
— Никогда не знаешь, как повернется жизнь. Сейчас нам денег хватает, а что будет завтра?
— Пенсию не повышают, — пожаловалась мать, ни к кому конкретно не обращаясь. — Обещали повысить, но пока что сдвигов нет. А тут очередная реформа жилищно-коммунального хозяйства… Ты-то как? Платят хорошо?
— Более чем, — ответил Кузьмин.
— Ты у меня такой непритязательный, Ленечка, такой неприхотливый…
Они по-прежнему стояли в прихожей, сгруппировавшись под развесистой хрустальной люстрой. Хотелось сорвать ее и грохнуть об пол, но она ни в чем не была виновата, как не были виноваты перед Кузьминым родители. Одну руку он положил на плечо отцу, другой приблизил к себе мать и сказал:
— Простите меня, что редко звоню. И не переживайте, ладно? Все будет хорошо, вот увидите. Не совсем же я пропащий.
— Ты у меня самый умный, самый лучший, самый красивый, — всхлипнула мать, пряча лицо на его груди. — Но слишком уж доверчивый, слишком неприкаянный. Ну к кому, к кому ты обратишься за помощью, когда нас не станет?
— Мы не вечны, — сказал отец. — Старость не щадит никого, а уж смерть и подавно. Стыдно родителей забывать, Леонид, стыдно. Мы тут на ладан дышим, а он знай себе куролесит. Эгоист, и только. И в кого такой уродился?
— Ваня! — укоризненно воскликнула мать. — Ленечка сейчас, как никогда, нуждается в нашей помощи, а ты со своими нотациями.
