На Яшку глядело перекошенное злобой знакомое лицо. Бандит, взглянув на Яшку, вдруг усмехнулся.
— А, чумазый. Вот ты какой стал? Что, завоевания революции защищаешь?
Яшка вздрогнул. Генка с Екатерининской, сын пристава! На брюхе заставляли ползать… грязь жрать.
Эта картина из детства, уже, казалось, забытая, промелькнула перед Яшкой с отчетливостью почти фотографической. Ну да, это он, Генка!
— А ну, ложись, стерва! — крикнул он Генке каким-то не своим голосом. — Ложись, говорю!
Яшка щелкнул затвором. Наглая усмешка Генки сразу сменилась каким-то раскисшим, гадливым выражением. Яшка орал, не помня себя:
— Ешь землю! Ешь, гадюка! — Дуло винтовки уперлось в Генкину спину.
— Да я… Да что ты?
— Ешь, гад! Ешь! В последний раз говорю, стрелять буду! — захлебываясь от злобы, орал Курбатов.
Действительно, лицо у Яшки перекосилось; в бешенстве он был готов на все и еле сдерживался, чтобы не выстрелить.
Генка губами ткнулся в жидкую грязь двора, пахнущую помоями и навозом. Яшка скомандовал: «Ползи!» — и Генка пополз.
Яшка не слышал, когда его окликнул начальник пробегавшего мимо патруля. Он все еще орал: «Ешь!.. Ползи!.. Ешь!.. Ползи!..» Первым патрульных увидел Генка. Он теперь был согласен на что угодно, лишь бы скорей вырваться из рук озверевшего Курбатова.
— Спасите! — крикнул Генка.
* * *
Когда Генку привели к Чугунову, черному от копоти, с опаленными волосами, и подробно рассказали обо всем, Чугунов только коротко бросил ему:
— Ну?..
Но Генка уже пришел в себя. Осмелевшим, плаксивым голосом он закричал:
— Я официально… требую записать в протокол допроса, как вот этот чум… этот товарищ…
Яшка оборвал его:
— Зверь и тот к тебе в товарищи не пойдет. Сука ты продажная!
Подскочив к Генке, он с силой ударил его кулаком по скуле, и тот сразу осел на пол. Чугунов схватил Яшку за плечо жесткими, как клещи, пальцами:
— Прочь! Белогвардейщину разводить вздумал? Не ты судья, а трибунал…
Генка пошел к двери, все еще держась за скулу. Шел он боком, пугливо косясь на Курбатова.
9. Злая Сухона
Во время пожара умерла Марфа Ильинична, Клавина бабушка. Хотя горел и не алешинский дом, старуха бросилась помогать соседям и не добежала — остановилось сердце. Она сделала еще несколько шагов, подняв руки к сухой, желтой, морщинистой шее, а потом рухнула на дороге, приложившись щекой к земле, будто прислушиваясь к топоту сотен людей…
О пожаре еще ничего не знали на запани. Не знали и о том, что погибло более двадцати человек. Кому-то надо было ехать на запань, и Курбатов заявил Чухалину:
— Поеду я. Ребята здесь справятся…
Это был первый и необдуманный порыв; хотя Чухалин, которому сейчас было не до Яшки, и махнул рукой — ладно, езжай! — Яшка, выйдя на улицу, разозлился: «От трудного уходишь… Дурак. Лобзик поедет». И пошел будить Лобзика, который только утром вылез из болота, продрогший и голодный, и сейчас отсыпался на кровати Вали Кията.
Растолкать его оказалось делом нелегким. Лобзик брыкался, отмахивался обеими руками и бормотал своей обычной скороговоркой, не открывая глаза:
— Да иди ты к лешему… Хорошему человеку поспать не дают… Ей-богу, сейчас драться начну.
Наконец он сел, с трудом раздирая слипающиеся, тяжелые веки.
Яшка коротко рассказал ему, что нужно сделать на запани. Главное — ничего не говорить сразу, подготовить ребят: у некоторых погибли родители.
— Клаве тоже поначалу ничего не говори… Понял? Так, походи вокруг, поболтай, о чем хочешь… Любила она старуху-то. И, как лес разберут, — часу не сидите, приезжайте на плотах.
Лобзик, уже совсем очнувшись, зябко ежился, обхватывая руками острые, костлявые плечи и, зевая, повторял:
— Это я-асно…
Яшка, провожая его до проходной завода (буксир «Богатырь» стоял сейчас у заводского причала), думал — послать ли ему с Лобзиком записку Клаве, но решил, что лучше не посылать: правду писать нельзя, а веселого все равно ничего не напишешь. Тронув Лобзика за рукав, он только попросил:
— Клаве привет передашь. Понял?
— Ясно, — снова протянул Лобзик, — Ждет, скажу, и страдает…
Яшка вспыхнул.
— Не говори ерунду. Что ж, парень с девушкой дружить не может?
Лобзик приехал на запань в конце дня. Здесь, вдали от чадного завода, пахнущих гарью улиц, дышалось легче, хотя ехал Лобзик и неохотно: все комсомольцы были мобилизованы на работы в поселке.
Проходя мимо домов, выстроившихся над запанью на высоком юру, Лобзик увидел большой плакат, написанный красным и синим карандашами.
Товарищи рабочие запани!
Сегодня в 6 часов вечера кружками комсомольской
ячейки завода имени Свердлова будет дан большой
концерт.
ПРОГРАММА
1. Драматическое представление «О лодыре, дезертире и белом гаде адмирале Колчаке».
2. Спортивные выступления и пирамиды.
3. Разнообразный дивертисмент на местные темы.
Концерт состоится на лугу у конторы.
Просьба не опаздывать.
Прежде чем идти дальше, Лобзик прислушался; издали донеслись смех, хлопки, и он, стараясь казаться беззаботным, пошел туда. Сначала он увидел людей, сидящих полукругом прямо на траве, а потом помост, на котором ребята двигались и что-то говорили, очевидно — смешное, потому что смех не затихал.
Помост — сцена на лугу была построена самими ребятами. Декораций не было. Когда Лобзик подошел и, никем не замеченный, сел позади всех, спектакль «О лодыре, дезертире и белом гаде адмирале Колчаке» уже подходил к концу.
В пьесе рассказывалось о том, как лодырь не хотел работать на Советскую власть, как дезертир не хотел воевать за Советы, но пришел белый адмирал Колчак и заставил несознательного лодыря работать на него по двадцать часов в сутки, а дезертира — воевать против Красной Армии.
Лобзик похлопал ребятам вместе со всеми и, нетерпеливо вертясь, ждал, когда же кончится этот, совсем некстати затеянный, концерт. Но ждать ему пришлось долго: сразу после пьесы начались спортивные выступления.
Рабочие запани видели спортсменов впервые. Когда на сцене появились ребята в трусиках и девчата в шароварах, послышались возгласы:
— У, срамники бесстыжие, беспортошные!
— А глянь-ко! Да это девки! Чисто светопреставление! Смотри, и они в портках!
— Ой, ой! Что делают-то? Верхом на ребятах ездят!
Девушки краснели, но программа спортивных выступлений была проведена до конца.
Устькубинским мужикам и парням — сезонным рабочим — все это, видимо, понравилось; зато женщины плевались:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
