Это уже не тупоумие, амнение ! Своя оценка событий, напрочь расходящаяся с официальной…
Де Рюльер подробно описывал свои наблюдения сразу после переворота: «Солдаты удивлялись своему поступку и не понимали, какое очарование руководило их к тому, что они лишили престола внука Петра Великого и возложили его корону на немку. Большая часть без цели и мысли была увлечена движением других, и когда всякий вошел в себя и удовольствие располагать короной миновало, то почувствовали угрызения. Матросы, которым не льстили ничем во время бунта, упрекали публично в кабаках гвардейцев, что те за пиво продали своего императора, и сострадание, которое оправдывает и самых величайших злодеев, говорило в сердце каждого…»
С полным текстом воспоминаний де Рюльера читатель сам ознакомится, заглянув в Приложение. Скажу лишь, что Екатерину его книга форменным образом взбесила …
А ведь, пока велись такие разговоры, Петр был еще жив! Рюльер подметил точно: «Пока жизнь императора подавала повод к мятежу, тут думали, что нельзя ожидать спокойствия». Его дополнял граф де Дюма, хотя и не очевидец событий, но долго при Потемкине служивший в России: «Следует помнить, что она (Екатерина — А. Б.) неизбежно должна была погибнуть и подвергнуться той же участи, если бы это убийство не совершилось».
В гвардии и армии слишком много было обделенных — и попросту недовольных происшедшим. А ведь здесь же, в Петербурге, имелись и недовольные вельможи ! Тот же Никита Панин, человек крупный и влиятельный, практически не скрывал, что лично он видит на престоле не Екатерину, а малолетнего Павла Петровича (и себя в качестве главного министра)…
Буквально через пару месяцев после переворота в том самом Измайловском полку произошла какая-то загадочная история, подробности которой нам уже никогда не узнать точно. Осталось лишь донесение английского посла Кейта в Лондон: «Со времени переворота меж гвардейцами поселился скрытый дух вражды и недовольства. Настроение это, усиленное постепенным брожением, достигло таких размеров, что ночью на прошлой неделе оно разразилось почти открытым мятежом. Солдаты Измайловского полка в полночь взялись за оружие и с большим трудом сдались на увещевания офицеров. Волнения обнаруживались, хотя и в меньшем размере, две ночи подряд, что сильно озаботило правительство; однако с помощью отчасти явных, отчасти тайных арестов многих офицеров и солдат выслали из столицы, через что порядок восстановлен, в настоящую минуту опасность не предвидится».
Это описание ничуть не похоже на искаженный молвой и дошедший до англичанина через третьи руки рассказ о достопамятном ночном визите измайловцев в гости к императрице, когда они зигзагом ползли «спасать матушку от похитителей-пруссаков». По срокам не совпадает совершенно. Тут определенно что-то другое, серьезнее…
Уже после смерти Петра, в том же 1762 г. было раскрыто два самых настоящих заговора, направленных против Екатерины. Первый, «дело Гурьева и Хрущова», выглядел крайне серьезно. Под предводительством этой парочки составилась партия, собиравшаяся возвести на престол то ли Павла, то ли узника Иоанна Антоновича. Ходили слухи, что настоящие предводители — князь Голицын и Никита Панин.
Иные биографы Екатерины это именуют «нелепой болтовней среди немногих офицеров». Однако реакция властей на эту болтовню была скорая и жестокая: Гурьеву и Хрущову быстренько отрубили головы, еще несколько офицеров отправили на каторгу. Причем следствие велось в величайшей спешке, и главарей на допросах не пытали — то ли из гуманизма, то ли не хотели копаться слишком глубоко: мало ли какие имена могли всплыть, а на престоле Екатерина себя чувствовала еще крайне неуверенно и с вельможами ссориться никак не могла. Гурьев с Хрущовым-то мелочь, поручики…
Второй заговор 1762 г. как раз похож был на ту самую «нелепую болтовню немногих офицеров». В нем участвовали всего трое — Ласунский, Раславлев и Хитрово. Обделенные участники переворота, считавшие, что за участие в столь великом свершении получили слишком мало. Детали толком неизвестны, но с троицей обошлись гораздо мягче, чем с Гурьевым и Хрущевым — всего-то навсегда устроили словесную взбучку. Екатерина письменно поручила передать означенным нытикам, что стыдно им требовать денег, поскольку они помогали ей взойти на престол «для поправления беспорядков в отечестве своем». Мол, коли цель была самая благородная, то денег требовать стыдно…
(Кстати, разоренным кабатчикам тоже заплатили лишь какую-то мелочишку. Екатерина наложила на их прошения резолюцию: поскольку казна кабаки грабить не велела, то и оплачивать убытки не обязана…)
Еще весной 1763 г. французский посол доносил в Париж: «Никогда еще Двор не был так терзаем партиями, они растут с каждым днем, а императрица показывает только слабость и неуверенность, недостатки, ранее не показывавшиеся в ее характере».
Месяц спустя он же писал: «Боязнь потерять то, что Императрица имела смелость взять, так ясно заметна в ее ежедневном поведении, что всякий, хотя и не много имеющий власти, чувствовал бы себя сильнее ее. Удивительно, как эта принцесса, которая всегда слыла за храбрую, слаба и нерешительна, когда нужно решить какой-нибудь малейший вопрос, который может потерпеть поражение внутри страны. Ее тон высокомерный, гордый, чувствуется только в вещах, находящихся извне, потому что как только опасность не ее личная, она надеется нравиться ее подданным».
Да, Екатерина и через неполный год после переворота чувствовала себя неуверенно. Взойдя на престол, она раздала в качестве платы почти миллион рублей, не считая чинов, орденских лент и крепостных душ — но ведь на всех не напасешься. Да и не в деньгах дело: мотивы Панина, например, никак не упираются в деньги, у Панина идеи, а это еще опаснее. И, наконец, некоторыми движет просто-напросто примитивная зависть к Орловым: три брата из пяти получили графские титулы, Григорий и вовсе обнаглел, на каждом углу треплет, что вот-вот обвенчается с «Катериной» и тогда вообще всех за пояс заткнет, всем покажет кузькину мать…
Ага, вот именно. В 1763 г. на заседании Государственного Совета был озвучен проект о возможном бракосочетании императрицы с Орловым. Нет сомнения, что самому Григорию эта затея нравилась чрезвычайно. Никита Панин был против и свою точку зрения высказал тут же:
— Императрица может делать, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет русской императрицей…
Наш старый знакомый, бывший канцлер Бестужев (возвращенный Екатериной из ссылки и осыпанный милостями) идею с замужеством поддерживал активно (уж не хапнул ли от Григория приличную деньгу? Опыт у него в таких делах богатейший).
Именно с его подачи отправился к отошедшему от всех дел и мирно живущему в Москве Алексею Разумовскому, законному супругу Елизаветы, Воронцов. Как-никак прецедент, господа! Коли уж одна императрица заключила в свое время законный брак с простолюдином Разумовским, то и Екатерина преспокойно может поступить тем же образом.
Разумовскому за содействие предлагалось возвести его в сан «его императорского высочества» со всеми привилегиями и почестями. Но бывший свинопас, послушав гостя, взял да и шарахнул пожелтевшую церковную бумагу в огонь… То ли не хотел попусту трепать память покойной супруги, то ли не любил Орлова…
А может, Екатерина постаралась. У меня есть сильнейшие подозрения, что против идеи с замужеством была в первую очередь она сама. Не для того она все это затевала, чтобы становиться «мадам Орловой», чтобы над ней получил некую законную власть как муж субъект не самого великого ума и не самого благонравного поведения…
Тут, кстати, вынырнули наши старые знакомые Рославлев, Ласунский и Хитрово: снова они что-то плетут ! Пошли разговоры, что в гвардии ведется этой троицей агитация — уже не в пользу Иоанна Антоновича, а двух его братьев — что в заговор замешаны опять-таки Панин и вездесущая княгиня Дашкова, крайне обиженная тем, что она так и не стала правой рукой императрицы…
И на сей раз с троицей поступили достаточно мягко. Камер-юнкера Хитрово выслали в его имение, а капитанов Измайловского полка (снова этот строптивый полк!) Ласунского и Рославлева вышибли в отставку. Тем и ограничилось. Но прожект касаемо «мадам Орловой» похоронили раз и навсегда…
К чему я все это веду? Да к тому, что живой Петр вопреки уверениям иных романтиков-идеалистов представлял для Екатерины нешуточную угрозу. А его смерть от «апоплексии» снимала множество проблем и приносила известное облегчение. Как в похожей ситуации выразился Троцкий: «Не годится оставлять им живого знамени».
Вот Екатерина возможным мятежникам живого знамени и постаралась не оставить… Разумеется, не было не только письменного приказания, но даже устного. Однако в таких делах преспокойно обходятся и вовсе без прямых указаний — нетрудно сообразить, чего хочет матушка… и в чем ее государственный интерес.
