Начинается следствие. Полицмейстер спрашивает:
- Где деньги?
- Да мы их тебе, батюшка, сами в руки отдали,- отвечают двое воров.
- Мне? - говорит полицмейстер, пораженный удивлением.
- Тебе! - кричат воры,- тебе.
- Вот дерзость-то,- говорит полицмейстер частному приставу, бледнея от негодования.- Да вы, мошенники, пожалуй, уверите, что я вместе с вами грабил. Так вот я вам покажу, каково марать мой мундир; я уланский корнет, и честь свою не дам в обиду!
Он их сечь - признавайся, да и только, куда деньги дели? Те сначала свое. Только как он велел им закатить на две трубки, так главный-то из воров закричал:
- Виноваты, деньги прогуляли.
- Давно бы так,- говорит полицмейстер,- а то несешь вздор такой; меня, брат, не скоро надуешь.
- Ну уж, точно, нам у вашего благородия надобно учиться, а не вам у нас. Где нам! - пробормотал старый плут, с удивлением поглядывая на полицмейстера. [33, с. 257.]
До Петербурга дошли наконец слухи о том, что творится в Пензенской губернии, и туда назначена была ревизия в лице сенатора Сафонова. Сафонов приехал туда вечером нежданно, и когда стемнело, вышел из гостиницы, сел на извозчика и велел себя везти на набережную.
- На какую набережную? - спросил извозчик.
- Как на какую! - отвечал Сафонов.- Разве у вас их много? Ведь одна только и есть!
Стр. 185
- Да никакой нет! - воскликнул извозчик.
Оказалось, что, на бумаге, набережная строилась уже два года и что на нее истрачено было несколько десятков тысяч рублей, а ее и не начинали. [138, с. 41-42.]
Административная машина того времени была так отлично налажена, что управляющему краем было чрезвычайно легко. Петербург поважнее Казани, да и то в старые годы градоправители его не находили никаких затруднений в исполнении своих многосложных обязанностей.
- Это кто ко мне пишет? - спросит, бывало, петербургский губернатор Эссен, когда правитель канцелярии подаст ему бумагу.
- Это вы пишете.
- А, это я пишу. О чем?
Узнав, о чем он пишет, государственный муж подписывает бумагу.
Бывали администраторы более беспокойные, как, например, эриванский губернатор князь Андроников. Этот все сомневался, не обманывает ли его правитель канцелярии, и придумал способ, посредством которого удостоверялся, что его не обманывают.
- Скажи правду, это верно? - спрашивал он правителя канцелярии, подносившего ему бумаги к подписанию.
- Верно, Ваше Превосходительство.
- Взгляни на образ, побожись!
Тот взглянет на образ, побожится; князь Андроников перекрестится и подпишет. [138, с. 33-34.]
В одной уголовной палате замечена была страшная медленность в ходе арестантских дел. Предписание за предписанием следовали одно за другим из министерства в палату о скорейшем решении дел. Спустя несколько времени после чего, председатель палаты приезжает в Петербург и с ликующим лицом является к министру юстиции, докладывая, что все дела в его палате решены.
- Как же вы это сделали? - спросил министр.
- Я, Ваше Сиятельство,- отвечал председатель-дворянин,- воспользовался особым случаем. В нашем
Стр. 186
губернском остроге содержится несколько весьма опытных чиновников: вот я и роздал им дела,- они мне живо написали все, что нужно.
Министр, граф Панин, услыхав это, всплеснул руками и удалился из приемной комнаты, не найдя ничего сказать. [138, с. 47.]
При переводе К. Я. Булгакова из московских почт-директоров в петербургские обер-полицмейстер (Д. И.) Шульгин говорил брату его Александру: "Вот мы и братца вашего лишились. Все это комплот против Москвы. Того гляди, и меня вызовут. Ну уж. если не нравится Москва, так скажи прямо: я берусь выжечь ее не по-французски и не по-растопчински, а по-своему, так что посде меня не отстроят ее во сто лет". [29, с. 190.]
Гр. Закревский ехал раз поздно вечером с дочерью Мясницким бульваром мимо одного свободного дома, известного в городе под именем "Варшависки". Вдруг из этого увеселительного заведения выскочили пьяные офицеры и подняли крик; граф остановился и, увидев квартального, спросил, что это. "Бордель, Ваше Сиятельство". Затем последовала пощечина, которою граф пожаловал квартального, внушая ему быть вежливее при дамах. Заведение было уничтожено, и за такой смелый подвиг Москва дала Закревскому почетное звание графа Варшавского. По этому случаю М. С. Щепкин сказал: "Один раз сказал квартальный правду, да и тут поколотили!" [70, с. 144.]
После несчастных событий 14 декабря разнеслись и по Москве слухи и страхи возмущения. Назначили даже ему и срок, а именно день, в который вступит в Москву печальная процессия с телом покойного императора Александра I. Многие принимали меры, чтобы оградить дома свои от нападения черни; многие хозяева . домов просили знакомых им военных начальников назначить у них на этот день постоем несколько солдат. Эти опасения охватили все слои общества, даже и низшие. В это время какая-то старуха шла по улице и несла в руке что-то съестное. Откуда ни возьмись мальчик, пробежал мимо ее и вырвал припасы из рук
Стр. 187
ее. "Ах ты бездельник, ах ты головорез,- кричит ему старуха вслед,- еще тело не привезено, а ты уже начинаешь бунтовать". [29, с. 96-97.]
Первая жена гр. Л. была женщина немолодая, некрасивая, ужасно худощавая, плоская, досчатая. (...) Граф Л. застает эту же сожительницу свою в преступном разговоре (также и здесь отсылаем читателя или читательницу к английскому словарю) с одним из своих адъютантов. "Поздравляю вас, любезнейший,- говорит он ему.- Я хотел представить вас к Анне на шею, а теперь представлю вас к шпаге за храбрость". [29, с. 259.]
Муж и жена были очень скупы; они жили в доме на двух половинах. Вечером общая приемная комната их никогда не была освещена. Когда докладывали им о приезде кого-нибудь, он или она, смотря по приезжему, т. е. его ли это гость или ее, выходил или выходила из внутренней комнаты со свечою в руке. Когда же гость мог быть обоюдный, то муж и жена, являясь в противоположных дверях и завидя друг друга, спешили задуть свечу свою, так что гость оставался в совершенных потьмах. [29, с. 259-260.]
У него (Г. X. Засса) проживал в доме старинный друг его, майор в отставке, курляндец по рождению, М. Однажды майору надоела вечная суета и тревога в доме и во дворе друга. Постоянные приезды лазутчиков, гонцов, князей и всего военного казачьего сброда. Вечное движение, шум, гам гончих и борзых свор и вся суета эта решили наконец майора уединиться в Ставрополь и расстаться с своим другом. Приближались святки, и майор получил приглашение от Засса приехать к нему погостить и отпраздновать Мартына Лютера жареным гусем с яблоками и черносливом. Майор мигом собрался и пустился в Прочный Окоп. Не доезжая до станицы, на экипаж мирного старого майора нападает партия черкес, завязывает ему глаза и рот, берет в плен и, связанного, мчит в горы. Пленник, окруженный толпою горцев, громко говорящих на своем варварском наречии, предался своему жребию и был
Стр. 188
ни жив ни мертв. Наконец он чувствует, что его вводят в дом, слышит, что находится подле огня, который его несколько согревает, а шум и спор между похитителями продолжается. "Вероятно,- думает старик,- они делят меня и спорят о праве владеть мною". Но вдруг снимают с него повязку, и удивленному, пораженному майору представляется кабинет Засса... Сам, довольный, смеющийся, генерал и много казаков, совершенно схожих с неприятелями, которых одежду и вооружение издавна, как известно, себе усвоили. Майор рассердился за злую шутку, плевался, бранился самыми отборными словами и едва было не рассорился со своим другом, который только и умилоетивил разгневанного потомка Ливонских Рыцарей обещанием, ежели б, чего Боже сохрани, подобная беда стряслась над майором в самом деле, то дружба заставила бы непременно его освободить из плена. Вкусный приготовленный гусь помирил друзей. Однако майор прохворал с неделю, от потрясения ли, страха, или несварения желудка - неизвестно. [66, с. 260.]
Хозяин (за обедом). Вы меня извините, если обед не совсем удался. Я пробую нового повара.
Граф Михаил Вьельгорский (наставительно и несколько гневно). Вперед, любезнейший друг, покорнейше прошу звать меня на испробованные обеды, а не на пробные. [29, с. 231.]
Хозяин. Теперь поднесу вам вино историческое, которое еще от деда хранится в нашем семейном погребе.
Граф Михаил Вьельгорский. Это хорошо, но то худо, что и повар ваш, кажется, употребляет на кухне масло историческое, которое хранится у вас от деда вашего. [29, с. 231.]
Граф Вьельгорский спрашивал провинциала, приехавшего в первый раз в Петербург и обедавшего у одного сановника, как показался ему обед. "Великолепен,- отвечал он,- только в конце обеда поданный пунш был ужасно слаб". Дело в том, что провинциал выпил залпом теплую воду с ломтиком лимона, которую поднесли для полоскания рта. [29, с. 369.]
Стр. 189
