class="p1">И так доволен он был, что дворец заполнился мебелью, что спальня с кроватью большой теперь, что и не спрашивал что, да как.
А утомившись, уже глубокой ночью, когда лежал он подо мной, что сытый лев, перебирая мои волосы на своей груди, да гладя дитятко в животе, спросил:
— Люд где разместила?
— Ммм? — я даже глаз не сумела открыть.
— Обстановку привезли, да работы тьма ещё. Покои, опять же, обставить надобно.
— Завтра, небось, приедут, — я уже засыпаю, все силы меня покинули.
— Погоди. Уехали они?
— Угу.
— Эля! Толком мне объясни, — королевский глас посуровел, — рабочие, что мебель привезли, должны были остаться да обставить всё, как положено, зачем ты их отослала?
Пришлось просыпаться.
— Не отсылала я никого, — приподнялась, чтобы на него смотреть, — они приехали, принялись…
— Покажи, — перебил меня.
Я коснулась его висков и всё показала: как обозы на заре приехали, как ходили мужики по дворцу, чуть не на пол беломраморный плюя, как главный их обхамил меня, ни слова не сказав — хотела скрыть, да не сдержалась. Не чужда мне всё же обида за небрежение.
Почувствовала, что чужое сознание ещё что-то хочет. Не принуждает, просит открыться. Я пустила дальше — ночь сегодняшняя интересовала короля. Как и с кем спала. Глупый мой. Разве ж нужен мне теперь другой?
— Спи, Эля. Спи.
Сказал, и словно по команде навалился сон на меня.
Файлирс.
Король не спал. Король думал. Злился, негодовал, хотел, было вскочить и ехать в столицу, как только Эля уснула, но вспомнил то, как его женщина, с пузом наперевес, как батрачка таскала, пусть не мебель — вещи полегче. Как ко сну пошла только когда и люди её разошлись, что работать ей пришлось вровень со всеми…
И хорошо, что не вскочил. Время было ярости улечься и вспомнить.
Историю вспомнил, которую всегда любил и уважал. Вспомнил про то, что нельзя заставить смерда любить господина, но можно заставить уважать. Бояться. Эдакий язык челядь знает и понимает. Даже если челядь та — распорядитель королевского дворца, что зажрался на своей должности, раз посмел так с женщиной короля себя держать.
Элькерия.
Просыпаться не хотелось отчаянно. Тело, изнеженное периной требовало отдыха, сонный разум помнил утреннюю, быструю близость, после которой Файлирс отбыл, а я вновь в сон провалилась.
Если во дворце теперь можно жить, и даже безопасно, то сам собой возник вопрос с провиантом. Запас, что остался с пути, вчера был съеден, и, если кухню мы вчера устроили, и хладное место полно припасов, то вода для питья кончалась.
Вино, сколь не было бы оно разбавлено, я и раньше не жаловала, а нынче и вовсе — от одного лишь запаха боюсь, вывернет меня.
Вода, что благодаря магии подаётся во дворец, для питья непригодна.
В сопровождении Алирика я вышла из дворца. Был бы тут ритуальный зал, эх! Давно уже запретили церковники сердце магии в доме помещать, лишь в старинных замках и остались они. Придётся к земле идти, слушать воду.
Поданная к крыльцу карета сопровождалась вчерашним чиновником, коий, нынче, за лакея был. Услужливо, с улыбкой распахнул дверцу, а сам пластом наземь лёг.
Оторопь не только меня взяла, но и Алирика.
Дружинник взгляд мой понял, подошёл к лежащему, за плечо потрепал. Голова человека, что дно кареты разглядывала повернулась к нам:
— Заместо ступенечки я. Будьте любезны наступить и в карету сесть, — чудно, всё так же улыбаясь, объяснил свою прихоть.
Не стану я по живому человеку топтаться! То взглядом и показала.
— Приказ его величества: быть ступенькой для ваших ножек. Коли бы вы верхом двигались, я бы спину тож подставил, а коль на карете, то вот как, — объяснил он, с места не сдвинулся.
Алирик попытался убрать горемычного, а тот намертво лёг.
И как быть? Во мне ж весу, что в тёлке молодой, даже если мораль отринуть. Переломлю болезного.
“Ступай, Эля. То служба его”:
Короткий ответ Файлирса, когда я написала, что человек его двигаться мне мешает.
Долго не думала, пришлось пешком идти. А в чистом поле идти до той поры, пока рабочие, что боковые крылья отстраивают, не увидят, изрядно.
Так и шли, ветер в открытом поле чуть не сносил и меня и дружинника, и вроде, тепло оделись, но продирало, казалось до костей.
— Передохнёте, может, княгиня? Чай, устала, путь такой проделать? — спросил Алирик, который, как мог, старался от ветра меня укрыть. Только ветру, что зиму чует, человек — что тростинка.
— Опосля.
Тем хуже, что когда зашли далеко, оказалось, что зря всё — вода наружу просится лишь в одном месте окрест, где строителей барак стоит.
Придётся после, как отдохну немного, к ним идти.
А назад, я сил не рассчитала, утомилась и продрогла так, что остаток пути меня дружинник нёс на руках, так, будто и не вешу я ничего. Как подхватил, стоило мне присесть на землю, так и нёс.
Я противиться не стала. Не до вежливостей, когда живот с дитятком к земле тянет. Страшно, что по глупости могу лишиться его, так и не увидав ни разу пальчики крошечные, да глазки маленькие своей кровиночки.
Всю дорогу до покоев о том лишь и думала, кабы с малышом всё хорошо было. Лежала, боясь шелохнуться, себя, дуру такую, кляла. Далась мне вода та! Хоть из реки буду пить, лишь бы младенчик мой со мной был. До ночи так и лежала, встать боялась, лишь, когда внезапно, зашевелился он в животе, я не выдержала и разрыдалась. От счастья! От облегчения, что хорошо всё с дитятком и рожу я здоровую дочку, себе на радость.
Что буду в косы шёлковые волосы плести, да в платья её наряжать, что будем вместе гулять окрест крепостных стен и научу я её землю слушать, воду чуять, травы распознавать. А когда время придёт, поведаю ей, что нет ничего важнее её, что весь мир в ней, важно лишь дорогу свою найти и идти по ней, не бояться оступиться, потому что рядом с той дорогой я буду идти. А я поймаю её, подняться помогу, коли упадёт.
И легче так стало, как если бы вечно мечущаяся душа моя к берегу прибилась. Стоит один раз представить просто, что потерять могла, и понимаю — ничто того не стоит.
Пять дней владетель земли сей меня вниманием не жаловал. На шестой, по-тихонечку мы закончили работы по рубке скважины позади дворца, на удивление мастеровым, что глядели на меня, как на блаженную, когда вчера
