оба — король и я.
Разговор подняла лишь однажды, на что услышала:
— До родов надобно здесь побыть, — он весь напрягся, словно к битве готовясь. — Наследника народу надобно будет показать.
— А коли наследница?
— И наследницу. Кто бы ни родился — то моя кровь и всё по уму требуется обставить, чтобы всё положенное у них было.
Мы сидели на пустой дворцовой кухне, грея руки о чашки с горячим настоем.
— Как же ты это всё сделаешь, если не жена мать этого ребёнка? — от волнения кровь забила в горле, мешая дышать.
— Никто того не узнает, — как набатом прозвенело. — Дабы никто в будущем на престол сына не покусился, каждая крыса в Ондолии должна верить, что королева его мать.
— Как же я? — спросила, задыхаясь. — Родить дитя и отдать его… — я поставила чашку, потому как руки затряслись. Слова проталкиваются с трудом: — а он… и ведать обо мне не будет…
— Эля! — громыхнул Файлирс. — То не просто твой сын! То страны наследник! Отродясь не было такого, чтобы будущий король при матери рос. Так и меня воспитывали в родовых землях и отца моего и его отца. Только там, не у мамкиной юбки король сможет узнать и страну свою, и народ!
Он специально отвернулся, чтобы не видеть, как слёзы льются по моим щекам. Волю свою показывает.
— Не забирай моё дитя… — прошептала, сама не веря, что и на колени стать готова, лишь бы не расставаться.
— Эля! Никогда такого не было…
Одна пелена перед глазами, но я подбежала к нему, замершему посреди зала.
— Любимый мой… — шепчу, целуя его ладони. — Ты ведь всё можешь! Ничего для тебя нет небывалого да невозможного…
— Эля! — вырвал руки из моей хватки, обхватил лицо. — Ведомо мне, что ты делаешь. Штучки твои… я много тебе спущу, коли хочешь. Но не страну, — глядит, аж пробирает до костей и голос, чужой будто, — мне для всей власти двух вещей не хватало: жены для серьёзности и наследника для уверенности народа. Женой ты сама стать не захотела. Пусть. Не стану неволить, раз сама того желаешь, но здесь не уступлю: наследников моих тебе рожать. Другому не бывать. Смирись. Один у тебя путь.
Как бы не так! — било в голове при взгляде на широкую спину.
Столько лет уверять себя в мысли, что не суждено мне испытать ту радость, когда своё дитятко к груди прижимаешь, смириться, чудо изведать и отдать?
Сколь не было бы важно для меня государство, как не любила бы я свой Итвоз, как не радела бы за него — не стоит ничего из того и одной слезинки мальца, что без матери растёт, которому на коленку некому подуть, да перед сном не поцеловать.
Коли не отведала бы я, что то чувство, когда во мне он живёт, шевелится — на волю просится, глядишь и отдала бы, а так… Поди ещё, жена его вздумает на ребёночке моём, который, вовсе дочкой будет, отыграться. Это о меня она зубы поломает…
О том, что чиновник тот просто недоглядел за дворцом, я ни в жизнь не поверю! То была диверсия спланированная и цель чёткую имела — меня унизить, а может и вовсе домой вернуть… Ведала бы она, как именно мой мужчина хотел вопрос тот решить… не обрадовалась бы, в своём дворце меня потчевать.
И хоть умом понимаю — сама виновата. Сама его к ней толкнула, а только сердцу мало такого успокоения.
Как и того, что должен наследник дворянами воспитываться, а не матерью! Это ежели сейчас он собрался ребёнка у меня отнять, дальше что будет?
Собираться в путь я начала не спеша. Чтобы и внимание соглядатаев не привлечь и короля суетой не насторожить. Во всю отводила глаза строителям, да снующим слугам, которые нет-нет, а затесались во дворец.
Файлирс приезжал всё так же, я все силы прикладывала, чтобы не насторожить его. Была ласкова и почтительна. Между тем, плод носить становилось всё тяжелее и о ласках никаких уже больше месяца и речи не было. Здесь изнутри что-то подсказывало — положенный срок в два месяца, я не доношу, осмотрительнее следует быть, кабы беды не случилось.
И он, словно чувствовал — о близости и не думал, но внимателен и заботлив был как никогда прежде. Как если бы молчаливо просил прощения за то, что с ребёнком меня разлучить вздумал.
Тот разговор больше не поднимали.
Хоть я и понимаю, что рассердится он, а всё же как он хочет поступить не могу. Однако, и представить страшно, что он сделает, когда узнает.
Тулупчик со мной согласен: загостились мы, пора домой.
Девять дней оставалось до запланированного отъезда, когда во дворец пришли люди. Мужчина и женщина. Совсем молодые.
“Помыслить не могу, как они прорвались через охрану, если только не маги…” — гудит крыс в моей голове, пока я с животом наперевес спешу навстречу гостям. Не успею — развернут ведь. А люди зачем-то проделали весь путь.
“Или ведьма”.
Их, как я и разумела, выставить хотели. Да подоспел вовремя епископ.
— Княгиня, — он меня поприветствовал кивком. — Тут люди пришли…
Люди на колени бросились так резво, что я оторопела.
— Поднимитесь! — попыталась поднять, да куда там, с животом. Не присядешь. Алирик помог.
— Госпожа, простите, что мы вот так, к вам… — слово взял мужчина. Оба они, в запыленной, дорожной одежде. Уставшие, если не изнемождённые… распорядилась о еде, и пригласила в дом. На предупреждения Тулупчика не изменила своего решения — от праздности крестьяне в дорогу не тронутся… — Ваш… замок… первый, что нам встретился за пять дней пути. Простите госпожа, что мы вот так… явились, только выхода у нас не было, как из деревни бежать…
Страшная болезнь начала косить селян. Люди, кто по одному, кто целыми семьями, вспыхивали как факел, ни с того, ни с сего… сильная лихорадка, кашель, боль в сердце и… волдыри…
Пока он говорил, мы, уже всё понявшие, не перебивали этого человека, сумевшего вырваться из проклятого круга болезни…
Люди сгорали за три-четыре дня. Почти у всех шла горлом кровь. А после смерти, тело заражённых стремительно чернело.
Я быстро просмотрела мужчину: он здоров. Потянулась к красивой, но измученной девушке: та почуяла и вскинула на меня взгляд. Открылась. Ведьма. Теперь, как день ясно, как им удалось пройти через круг королевской охраны, а в том, что дворец охраняют — я не сомневаюсь. Иначе уже давно потянулось бы паломничество к новому владетелю земли из окрестных селений.
Если не успеем ничего сделать,
