– Доброе утро, Машенька. Так рад тебя видеть, не представляешь.
– Расчирикался! – тут же комментирует очередь. – Получайся и вали давай!
– Здравствуй, Антошка. Что там у тебя?
– Та-а-ак, у меня… – вешаю расходку на ячейку решетки, текстом резюме к себе. – Угу, поехали. Феназепама два, натрия хлорида три, гепарин один, анальгина два…
Внимая моим словам, Маша проворно открывает дверцы различных шкафов и пропихивает требуемое сквозь окошко в решетке.
– … эуфиллина четыре, физраствор и полиглюкин по пятьсот, и две системы. Теперь – шприцов «двадцаток» – четыре, «десяток» – семь, «двушки» – две…
Шелестя упаковками, шприцы ложатся на блестящие стеклом ампулы.
– … бинт 7×14 – три, салфеток стерильных – шесть, варежки девятый номер – три пары.
– Куртка замшевая – три куртки, – язвительно подсказывает из очереди Серега.
– Спирт этиловый 70° – флакон, – подхватываю я, – стакан граненый – три штуки, огурчик маринованный…
– Иди отсюда, шутник! – фыркает Машенька, кидая последними скомканные резиновые перчатки. – Следующий!
Я, отойдя в сторону, начинаю торопливо рассовывать медикаменты и шприцы по ячейкам укладки, вполголоса ругаясь, когда что-то выпадает. Закончив, с грохотом засовываю сумку в бригадную ячейку, щелкаю ключом, и вихрем несусь на второй этаж, в учебную комнату.
«Пятиминутка» уже началась. Надежда Александровна, опустив очки на самый кончик носа, оглашает суточный рапорт. Рядом с ней, за столом, замерли главный врач, начмед и заведующий подстанцией. Учебная комната довольно велика, но отапливается, мягко говоря, не очень, поэтому в ней стоит утренний холод. Две полуживые батареи кое-как сочатся жалкими струйками тепла. За стоящими партами расселись врачи и фельдшера отдежурившей смены, закутанные в куртки и пускающие в воздух облачка пара от мерзнущего дыхания. Те, кто удачно уселся подальше, тихо дремлют, положив голову кто на стену, кто на плечо соседу. Старший фельдшер Анна Валерьевна (в просторечии – Валерьянка), усевшаяся на самый задний ряд, зорко смотрит, чтобы сотрудники не отвлекались. Все, как в первом классе, во второй четверти.
Я, крадучись, пробираюсь от двери к ближайшему свободному стулу. Валерьевна обжигает меня гневным взглядом. Прижав руки к груди и молитвенно поклонившись в ее адрес, я усаживаюсь рядом с Офелией.
– … перевозок было сделано тридцать шесть, доставлено в роддом трое, были одни роды в присутствии.
– Кто принимал? – поинтересовался главный врач.
– Принимала четырнадцатая бригада, врач Милявина.
Главный хмурит брови – Офелию он терпеть не может.
Как и многие, собственно говоря.
– Подробнее, Надежда Александровна.
Старший врач зашуршала картами вызовов, разыскивая нужную.
– Родильница двадцати четырех лет, роды вторые, изгнание плода произошло до приезда бригады. Ребенок родился живым, доношенным, все гемодинамические показатели, судя по карточке, в пределах нормы. Отслойка плаценты также без затруднений, осложнений у родильницы не было выявлено… переданы реанимационной бригаде для доставки в роддом.
– Зачем была вызвана реанимационная бригада?
– Я не гинеколог, Аркадий Михайлович, – со сдержанной ненавистью отвечает Офелия. – Роды в последний раз принимала три года назад. Как протекала беременность и первый период родов – в упор не видела. А дыхательное оборудование у нас на бригаде – полное г…
– Мы знаем наши проблемы, – холодно прерывает ее главный врач. – Пока нет возможности финансирования для создания бригады детской реанимации.
– Поэтому я вызвала в помощь взрослую. Если что не так – вешайте меня.
– Офелия Михайловна, я вас удалю с планерки, если будете дерзить!
– Испугалась я, – презрительно ответила Офелия, демонстративно отворачиваясь и глядя в окно.
Медики зашумели, пока главный не шикнул на них. Он, конечно, был уже в ярости, но, к его чести, умел владеть собой.
– Продолжайте, Надежда Александровна.
– Было одно нападение на бригаду номер пять, врач Дуброва, фельдшер Сорокина, по адресу – Горная, 17. Вызов был осуществлен родственниками, на труп. Бригадой констатирована биологическая смерть мужчины возрастом примерно сорока пяти лет. Анамнез и паспортные данные выяснить не удалось по причине общего негативного фона родственников, пьяных, как указано врачом. Был вызван наряд милиции, который прибыл через три с лишним часа.
По рядам пронеслись возмущенные шепотки.
– Никого, естественно, на месте вызова уже не было.
– Ущерб нанесен бригаде?
– Врачу Дубровой порвали халат, их вместе с фельдшером многократно оскорбили нецензурно. Объяснительные с обоих получены. Будем писать заявление в милицию, хотя, конечно, толку… Далее… Был факт драки в приемном отделении третьей больницы.
– Начинается… – пробормотал я. Сидящие через Офелию от меня «реанимальчики» насмешливо скривили физиономии.
Интересно, какая именно драка имеется в виду?
– Кто отличился? – угрожающе спросил главный врач.
Надежда закатила глаза к потолку.
– Бригада четырнадцать.
– Все ясно. Николай Викторович, вам не кажется, что к этой бригаде, а точнее – к этой смене, пора принимать меры?
Начмед пожал плечами.
– Надо сначала разобраться. Что там случилось, Надежда Александровна?
Пока старший врач излагала подробности, я, окончательно рассвирепев от то и дело поворачивающихся ко мне голов и бросаемых любопытных взглядов, сделал равнение налево, как и мой врач до этого. На беду, солнечный лучик пробрался в окно и ударил мне прямо в глаза, поэтому продемонстрировать свой гордый профиль обвинителям мне не удалось. Моргая, я уставился на грозную физиономию Аркадия Михайловича.
– Вертинский, чем объяснишь свой поступок?
– Мужской гордостью, – нагло отвечаю я, вставая. – Природной обидчивостью.
– Пока ты находишься на смене, в качестве фельдшера, свою гордость и обидчивость можешь знаешь куда засунуть?
– Аркадий Михайлович, вы правы, как всегда. Просто это очень больно, когда бьют кулаком по носу. Так и тянет загордиться и обидеться.
Главный угрожающе набычился.
– Я тебе еще раз говорю…
– Аркаша, хватит дурака валять, а? – внезапно подала голос Михайловна. – Тебе Надька уже все рассказала – напали на нас, а не мы на них. Это была самооборона. Чего ты к парню цепляешься? Он и так травму получил, неизвестно еще…
– Офелия!!
– Не ори! – ответно взвизгнула врач. – Я тебе не девочка, твою мать, чтобы меня перед всеми отчитывать! Забыл, как трясся, когда меня в семьдесят третьем на себя вызывал? А? Или когда…
Обреченно закрываю глаза и сажусь. Главный и Михайловна принялись орать друг на друга, не реагируя на тщетные попытки старших врача и фельдшера их угомонить. Персонал, пользуясь неразберихой, снова зашумел, обсуждая происходящее. Я поймал мягкий взгляд Алины, сидящей на соседнем ряду около Дарьи Сергеевны. Она улыбнулась, слегка покачала головой.
– … и мне насрать, что ты там…
– Я тебя, кляча старая, уволю к чертовой…
– Да мне твое увольнение до…
– Офелия Михайловна, я вас прошу, угомонитесь! – тщетно взывала Валерианка, теребя ее за рукав халата.
– Ладно! – отрубил главный. – Прекратим этот балаган! Врач Милявина, выйдите с планерки!
Офелия, отпихнув стул, промаршировала по проходу между столами и грохнула дверью. Это она любит. Дома у нее, думаю, все дверные косяки давно пошли трещинами… Впрочем, с главным она лается примерно каждую третью пятиминутку, все это всегда заканчивается взаимными оскорблениями, угрозами увольнения и хлопаньем дверями. И, как правило, всегда спускается на тормозах. В любом коллективе у руководства должна быть, думаю, такого рода официальная оппозиция.
– У вас есть еще что-нибудь, Надежда Александровна?
Старший врач качает головой и снимает очки.
– Анна Валерьевна?
– Да, у меня есть. Утром я проверяла укладки, в двух из десяти проверенных обнаружила в контейнерах для использованных игл иглы в колпачках.
