Граф резко опустил руки, взглянул на нее. Лицо снова окаменело, глаза опустели, зато на губы вернулось вдруг подобие улыбки. О, какая это была улыбка, какая молния жила теперь в ней… Казалось, вот-вот граф просто схватит со стола тяжелое мраморное пресс-папье, замахнется — да и проломит дочери голову. Но нет, он не сделал ничего. Ждал, медленно, глубоко дыша. Даже кивнул, будто поощряя продолжить. И Lize продолжила:
— Я тогда и поняла, как все-таки тебя люблю! Ты за меня мстил, хотя тебя вряд ли это волновало. Только вот обманул, когда я к тебе с половинкой правды пришла… — Она опять скривилась, глянула исподлобья. — Тянешь. Говорю же, я устала ждать, так что вот тебе вторая: я слышала ваш с R. разговор, могу еще разок пересказать в лицах. Братец вряд ли сойдет с ума сильнее, и я хочу, чтобы он исчез сейчас. Что скажешь теперь?
Она торжествовала, она лучилась. Пауза меж ними висела секунду, две, три. В ней гулко капала на пол кровь и снова воздух заполнялся запахом цветов. К. шатало. Призрак то ли хмыкал, то ли невесело посмеивался: ждал чего-то.
— Ничего, — наконец просто ответил граф.
Не почудилось: растерянность его ушла.
Lize сдвинула брови, удивленно приоткрыла рот. Он же, потеребив еще раз часы, встал более расслабленно, окинул ее недолгим задумчивым взглядом. Прокашлялся. И спокойно спросил:
— Что даст тебе эта вторая половинка, золото мое? Кому ты ее в случае чего принесешь? Братцу, а может, в полицию?
Lize молчала. Явно не знала, что лучше ответить. Не понимала, где просчиталась.
— Всем сра… — начала было она запальчиво, но граф оборвал:
— В первом случае я побью тебя тем же оружием, каким бью R., ну а во втором… пигалица, требующая денег, и не такую напраслину на отца возведет, сыщикам ли не знать? — Он даже подмигнул. — Пойми, Лизонька… У нас тут все по-старому работает, сколько реформ ни проворачивай и сколько ни учи баб бунтовать. R. никто не поверит, потому что он разночинец вчерашний, мною обиженный и уволенный. А тебе — потому что ты девка.
Он не повышал тона, а Lize опять шла красными пятнами. Жевала губы, сжимала и разжимала кулаки. Граф не продолжил — и тогда она выдала, топнув ногой:
— А я к самому R. и пойду! — Она даже попыталась опять распрямиться, приосаниться. — Стану ему союзницей. Он пусть и недавно с титулом, но теперь не кто попало, иначе ты бы его с пути смел. — Осклабилась. — И он, к слову, стал еще больше нравиться мне из-за всего этого офицерского лоска и fleur de tragédie; так может…
Тут граф уже расхохотался — так, что его не слишком внушительный живот все равно затрясся, запрыгали на цепочке рубиновые часы. На лице проступило абсолютно искреннее умиление, он шагнул к дочери, теперь уже твердо намереваясь заключить ее в объятья. Темный. Грозный. Отвратительный. Она опять отпихнулась, заверещала:
— Перестань! Что ты?..
— Лизонька, Лизонька, — шепнул он, покорно отстраняясь. Глаза сияли, но это теперь был страшный блеск. — Злая моя девочка, слепая моя кошечка… — Он потер руки, точно что-то между ними уничтожая, не остатки ли своего страха и гнева? — Ты права, R. твой — уже не кто попало, мог бы тоже хоть попытаться еще со мной повоевать. Но вот поди ж ты, при всех орденах, чинах и титулах он просто хо-одит и ходит вокруг, как побитая собака, братца твоего сторонится даже больше, чем меня… почему, а?
Lize молчала. Сцепив пальцы, заламывала их. Плохо скрывала колебание и даже страх: а ну как заигралась, ну как поплатится вот-вот, но чем?
— Мы ведь даже объяснялись… — Граф глянул задумчиво в сторону гардины, и К. вжался в стену. Он задыхался; ему было так плохо, что он почти не сомневался: воплотился. — Он, едва прибыв в Москву, смел явиться ко мне, сверкать мундиром, требовать, понимаешь ли, признания… — Граф скривился; гримаса пугающе напоминала о самой Lize. — Разумеется, я уверил, что признаний он не дождется. И стреляться я с ним не стану, потому что, повторяю, он все еще мне не ровня. Он может заняться делом, с которого теперь кормится, то есть доказательствами по закону. Может даже обрушить их на моего бедного племянника, если тот дозволит ему, Василиску, хоть подойти… — Граф опять рассмеялся, точно над удачной шуткой. — Вот только на правах человека более умудренного я тут же обрисовал и последствия. Например, что, даже если Андрей откроет потом рот в мой адрес… его окончательно запишут в больные безумцы, все перепутавшие в жизни. — Граф развел руками. — Припозднился. Есть уже расследование, которое провел умница-корреспондент и о котором Андрею известно. Он ничего не оспаривал, когда я ему газетку подсунул, заикнулся даже о неопровержимом: что R. к нему повторно заявлялся и за руки держал, а было это той самой ночью когда я… я… — Он осекся. Руки сжались, не в кулаки, а в крючья, будто пытаясь кого-то поймать и удавить. — Идиот наш R. Все испортил, как смог, Софочку изранил чертовой этой оглаской… хотя в итоге ведь сыграл на руку и мне, и тебе, Лизонька, и тебе. Может, и не права ты; может, и докатится Андрей до безумия сам, лицо это видя и синяки свои вспоминая…
Последние фразы граф говорил путано, отрывисто, будто увязая в туманных своих мыслях; то же выдавали и глаза. Lize мрачно слушала — на лице читались явные попытки найти подступы к его обороне, хоть одну новую брешь, куда можно ударить. Но граф не дал ей времени. Разжал руки, вытянул, легонько оправил ее платье, корону.
— Так или иначе, R. не будет тебе помогать, — прошептал он. — Не говоря уже о том, что тебе и себя придется очернить. Он — светило сыска, поймет, что ты молчала, травила снотворным и каешься вряд ли просто так. Веры тебе не будет, одно презрение, заслуженное, к слову… — Lize что-то прошипела. Граф цокнул языком. — И нет, даже не думай: тебе совсем не будет на руку, если Андрей окажется в лечебнице после напраслины на меня. Если вдруг ему поверят и я утону — тебя утащу, потому что дочери и помощнице извращенца, — слово он бросил как самую заурядную характеристику, даже со смешком, — трудно будет стать хоть чьей-то женой, а Софочка сживет тебя со свету. Если же нет… — Он поохал, накрыл ладонью левую сторону груди. — Сплетни, Лизонька, утомляют и потрясают. Сил искать тебе хорошую партию у меня не будет, но, благо, в нашем обществе немало типажей. — Граф опять улыбнулся. — Я не считал нужным отнимать твое внимание, но вообще-то знай: в определенных кругах ты — невеста завидная, и к тебе очень даже сватались, раза четыре точно. Помнишь нашего S., ну, того, что рисует упитанных мертвых уток и полирует плешь? — Lize опять сжала губы. — Или старшего брата F., того, который дипломатом подвизается? F., между прочим, оба славные, и ты нравишься им с детства, а у семейства вилла в Ницце недалеко от императорской, и род образцовый, шведские корни, со времен Делагарди…
— У них россыпь прыщей будто одна на двоих, во все лицо! — выдохнула Lize, скривившись, даже отступив. Но тут же опять гордо вскинулась. — Не смейте, папенька! Не смейте мною распоряжаться и так дешево меня пугать! — Она нахмурилась. — Я не Маша из «Дубровского», и я себя уважаю, и я знаю, чего заслуживаю! Пойду за того, кого выберу сама; я смотрю…
— На байронических бурбонов, как R., — не без насмешки, но уже мирно закончил граф. — И на пустоголовых бретеров Курагиных с золотыми волосами и дай бог половинкой мозгов, и на тех франтиков, кому нужны красивое личико, красивая спинка, нежное сердечко, ну или алмазные горы побольше твоих. — Он видел: дочь присмирела, даже снова заговорила на «вы». На губах его заиграла новая улыбка. — Лизонька, я веду тебя к простому. R., даже стань он, к примеру, обер-полицмейстером, не пойдет против меня по самым разным причинам, затрагивающим самых разных людей. И тебе не помешает мыслить так же многосторонне, маленькая… — Он совсем развеселился, щелкнул Lize по носу. — Лучше нам с тобой обоим остаться чистыми и не ссориться. И все потихоньку сладится…
— Сладится, — шепнула Lize и вдруг тоже улыбнулась. — Сладится, да только поберегитесь. Не обязательно топить вас через Андрея, и это R. рано или поздно поймет без меня. У него везде глаза и уши, он светило, сами сказали. — Она опять подошла вплотную, понизила голос. — Даже тетушке не надо говорить о том, как вы забавлялись целый месяц, хотя мысль недурная — вдруг ее сразу бы удар хватил? — Она дерзко приподняла ладонь, не давая перебить. — И никому не нужно, вы правы, дело это прошлое, плохо доказуемое. Куда как интереснее то, что вы у мясника с Петровки заказали на завтрашнее утро и куда вы…
