По крайней мере до следующего раза — случившегося уже после смерти Сталина.
В 1954 году Мариенгоф прочтёт свою фамилию разом и в «Литературной газете» (27 мая) — в анонимной заметке «Об одной фальшивой пьесе», и в «Правде» (3 июня) — в статье критика Владимира Ермилова «За социалистический реализм». Перечисляя пьесы, в которых «под видом сатиры и борьбы с лакировкой и бесконфликтностью <…> даётся искажённая картина действительности», упомянут и новую пьесу Мариенгофа «Наследный принц» — про молодого советского юношу, заражённого цинизмом. Компанию Мариенгофу составили драматурги Л. Зорин, И. Городецкий и Н. Вирта.
Привычный парадокс в том, что пьесу Мариенгофа на сцене ещё никто не видел. По этому поводу в своё время остроумно пошутил Олеша, сказав, что пьесы Мариенгофа рвут в пух и прах, не дожидаясь их театральной постановки. Все стеклографические экземпляры «Наследного принца», изданного в марте 1954 года, изъяли и уничтожили.
Вождь и тиран умер, а всё по-старому.
И это будет последний скандал в биографии Мариенгофа.
И слава не придёт, и трепать долго не станут. Всё останется, как есть.
В целом — никак.
Зато он примется за мемуары, которые прекрасно озаглавит «Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги» — и получится одна из лучших книг подобного рода за весь, наверное, богатый на события век.
То есть в очередной раз подаст серьёзную заявку на работу в новом для себя жанре — не скандальный, по горячим следам «Роман без вранья», а исповедальная, добрая, ироничная, всепрощающая мемуаристика — и с некоторой даже лёгкостью эту заявку исполнит.
К несчастью, эту книгу при жизни Мариенгофа прочтут разве что немногие его товарищи: журнальная публикация «Моего века…» состоится через несколько лет после его смерти.
Признаем: в каком-то смысле Мариенгоф, конечно же, неудачник.
В определённые моменты жизни своей он был и очень удачливым поэтом, бесподобно начавшим писателем, и даже, пару раз, успешным драматургом — а положение в итоге всякий раз занимал странное, межеумочное.
Вроде есть Мариенгоф. Вроде нет Мариенгофа. Вроде Мариенгоф — это такая странная рифма к фамилии «Есенин». Но вроде эти слова совсем не рифмуются.
Как будто в его жизни всё время недоставало и по сей день недостаёт какой-то цельности, завершённости, неоспоримости. Которые между тем есть…
Хотя он и сам отчасти к такому положению вещей руку приложил.
К примеру, ранних своих стихов он в 1950-е просто не понимал — настолько сменился воздух! — пытался их переписывать и в итоге только калечил.
Про романы «Циники» и «Бритый человек» даже не вспоминал — есть ощущение, что и к ним он всерьёз не относился.
Больше всего, кажется, он хотел быть драматургом — но драматургом был в результате не больше, а меньше всего. Не потому что он плохой драматург — нет, вполне достойный, а потому, что поэтическое и прозаическое его наследство несравненно выше и оригинальней. Как прозаик и поэт — он был новатор и ломал канон. В драматургии ничего подобного он не совершил. Лучшие его драмы — конечно же, поэтические и в целом идут по разряду поэзии.
Мариенгоф недооценивал себя там, где был первым или одним из первых, и слишком много сил потратил на ту работу, где был одним из многих.
ЕГО ЛЮБОВЬ
Тихая, немного смешная жизнь Мариенгофа и Никритиной потечёт себе дальше — с новыми, всякий раз не оправдывающимися надеждами, с привычными уже неудачами.
Громких событий с ними не случится — самое громкое отшумело, и самое больное — отболело.
Только его душевное и яркое чувство к жене так и не иссякло.
Если рассматривать поздние фотографии Мариенгофа и Никритиной — на прогулках и курортах, можно подумать, что эти милые люди только что познакомились и у них поздняя, романтическая страсть. Муж постоянно смотрит на жену и весь лучится от счастья.
Да и ревновать он её, по-видимому, так и не перестал.
Известность Никритиной теперь была, в отличие от тех времён, когда они познакомились, посерьёзнее, чем у мужа.
Только после войны Мариенгоф узнал, что когда в 1944 году Никритина выезжала со спектаклями на фронт, она танцевала с самим Рокоссовским — уже тогда легендарным и прославленным военачальником.
Мариенгоф, наверное, весь задрожал от негодования — а Никритина уверила его в том, что во время танца они обсуждали, каково Рокоссовскому пришлось в сталинских тюрьмах.
Что ж ещё можно во время танца обсуждать?
В 1947 году Ивнев зашёл к ним в гости, поболтали, потом Мариенгоф говорит:
— Мне надо срочно уходить. Пойдём вместе. Одного я тебя не оставлю с моей женой.
А Мариенгоф ведь знал, что Ивнев имел в молодости половые предпочтения не совсем обычные — это же было предметом их с Есениным шуток над ним!
Но всё равно не оставляет с женой! Которой 47 лет!
Впрочем, как тут же замечает Ивнев в своих воспоминаниях: «Что касается Никритиной, его любимой “Мартышки”, то она оставалась такой же, как в давние времена Таировского театра».
В 1950 году, в пьесе «Остров великих надежд», Мариенгоф передаёт приветы не только своей имажинистской юности, но и жене — к примеру, дав прекрасной героине Жене прозвище Мартышон.
Там есть один знаменательный диалог, который (если бы пьеса была поставлена) любимая жена непременно услышала бы со сцены. Разговаривает эта самая Женя с героем по имени Захар.
«Женя (долго смотрит ему в глаза). У вас в глазах чёрным по белому написано: “А всё-таки, Мартышон, я тебя — чёрт тебя дери”…
Захар. “Чёрт тебя дери” не написано!
Женя. Ну, что-то в этом роде».
Человеку 53 года — а он всё сюрпризы устраивает жене.
Не совсем хорошо, конечно, но у нас есть возможность заглянуть в письма Мариенгофа к Никритиной начала 1950-х, хотя едва ли они откровенней его стихов.
«Скучаю по тебе, Мартуха, любовка ты моя.
Длинный».
«Лето уже, вероятно, будет в Одессе, когда встречусь со своей миленькой. Отсчитываю дни, как гимназист перед каникулами.
Целую и обожаю. Твой Толюн».
«Не забывай, Люха, своего длинного обожателя.
Твой, твой!»
«Любонька! Сладенькая! Вкусненькая! Солёненькая! Коньячная!»
«Целую ручки и ножки и то местечко, из которого они произросли.
Твой Толюха».
«Живу тобой, рад, что набежали у тебя пиры… что ты у меня пропускаешь рюмочки и возвращаешься домой, как хороший кутила, под утро… Только они уже, наверное, кончились, ваши гулянья?»
«Любушка, а ты ведь всё-таки не знаешь, как я тебя обожаю!»
«Нынче я тобой наказан, сижу без твоих чудных каракуль. Бог тебе простит это, миленькая!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
