— Что? Что он говорит? — теребили паренька со всех сторон.
— Молчит! — важно сообщил паренек… — Скажет слово и молчит, скажет слово и молчит…
Стоя рядом со своим бывшим другом перед судейским столом, Володя, страшно волнуясь, то и дело оглядывался назад — туда, где сидели его родители, будто ждал, что они придут ему сейчас на помощь.
— Какой ужас! Какой ужас! — действительно порываясь встать, шептала Ангелина Павловна. — Но я же должна, должна…
— Сиди! — резко произнес профессор Мельников, силой усаживая жену на место. — Это пойдет ему на пользу. Да и нам тоже. Да, да, и тебе и мне!
— Ну, а теперь, Володя, — постучав карандашом по столу и выждав, когда снова водворится тишина, сказал Кузнецов, — вернемся-ка к вопросу, на который ты нам так и не ответил… Скажи, за что ж все-таки избил тебя твой друг Коля Быстров?
Володя в замешательстве переступил с ноги на ногу и снова оглянулся на родителей.
— Изволь отвечать! — раздался в зале резкий, гневный голос профессора Мельникова. — Изволь говорить правду!
Володя испуганно посмотрел на отца и, наконец решившись, сделал порывистый шаг к судейскому столу.
— Николай в тот день вызвал меня кататься на мотоциклете, — запинаясь от волнения, начал он. — А когда я вернулся, наша квартира оказалась обворованной. Совсем так, как квартира Дубининых. Тогда мы тоже катались на мотоциклете — я и Коля, а перед этим Симагин посылал нас узнать, дома Дубинины или нет. Дома их не было. Тогда Симагин велел, если мы увидим во дворе кого из Дубининых, посигналить ему три раза сиреной. Он сказал, что будет ждать у себя дома.
— Понятно, — сказала Гурьева. — Пошел в свою квартиру, а оказался в чужой.
— В этот день Дубининых обокрали, а через неделю обокрали и нас… Вот я и подумал…
— Он подумал, что я нарочно вызвал его из дому и что я знаю, кто обокрал их квартиру, — твердо произнес Коля. — Он так прямо и сказал об этом. Ну, а я, конечно, такую обиду стерпеть не мог…
— И тут я испугался, — едва слышно заговорил снова Володя. — Коля думал, что я его подозреваю, а я и за себя испугался… Я ничего не мог понять — только испугался. Очень! Мне все казалось, что Симагин как-то странно смотрит на меня. Все эти дни казалось…
— Понятно, — кивнул народный заседатель, полковник в отставке Шумилов. — А ведь вышло, Николай, что Володя был недалек от истины.
— Но я же не знал! Не знал! — вспыхнул Коля.
— Ну что ж, подсудимый, — обратился Шумилов к Симагину, — вы и теперь станете утверждать, что не использовали этих ребят для своих преступных целей?
Симагин, которому явно нечего было сказать в свою пользу, решил отмолчаться.
— Опять игра в молчанки? — спросила Гурьева. — Хорошо, дадим подсудимому подумать. А пока я попрошу, товарищ председательствующий, вызвать свидетельницу Власову…
Услышав, что ее вызывают, Настя заволновалась, заторопилась и, уже не слушая наставлений Маши, робко двинулась в трудный для нее путь все по той же прямой дорожке, что легла от тополя до дверей суда.
Она вошла в зал, зажмурилась от направленных на нее взглядов и, чтобы ни секунды более не оставаться одной, бегом преодолела небольшое расстояние, отделявшее ее от Коли Быстрова.
Перед судейским столом теперь уже стояли трое ребят — Николай, Володя и Настя.
Сначала Кузнецов, потом народные заседатели и, наконец, Гурьева стали задавать девочке вопросы, цель которых заключалась не столько в том, чтобы узнать от нее что-либо, сколько в том, чтобы успокоить и подготовить ее для ответа лишь на один-единственный вопрос. А вопрос этот был вот о чем.
— Скажи, Настенька, — ласково заговорила Гурьева, решив, что девочка достаточно освоилась с непривычной ей обстановкой и может отвечать, — скажи, это твоя ленточка? — Гурьева показала Насте красный шелковый лоскуток, тот самый лоскуток, который как-то раз уже показывал девочке следователь Беляев.
Убедившись, что все эти строгие люди говорят с ней ласково и спокойно, Настя и сама успокоилась и даже стала с любопытством оглядываться по сторонам.
— Моя, — шагнув к Гурьевой и внимательно посмотрев на красную ленточку, сказала она.
— И ты, Настенька, подарила эту свою ленточку Коле на память? Так? — продолжала спрашивать Гурьева.
Девочка молча кивнула. Она стала серьезной, очень серьезной.
— Да, вот эта самая ленточка из Настиной косички и помогла нам напасть на след преступника, — сказала Гурьева. Привстав, она взяла с судейского стола лежавшую перед Кузнецовым красную ленточку. — Скажи, Коля, как случилось, что ты потерял ее?
— Когда Симагин попросил меня вызвать из дома Володю, — медленно заговорил мальчик, — я, помнится, сказал ему, что уже давно не хожу к Володе в дом. И правда, я не ходил. Не ходил с тех пор, как его мать раз не впустила меня…
— Так. Ну, и что же предложил тебе Симагин?
— Симагин сказал, что это и к лучшему, и велел мне написать Володе записку. Вот я и написал, а потом привязал ленточкой к камню и забросил в окно Володиной комнаты.
— Мою ленточку? — возмущенно воскликнула Настя. — Ну, Колька, никогда я тебе этого не прощу!
В зале раздался веселый смех, и, хотя Алексей стал стучать по столу карандашом, еще долго никак не могло улечься оживление, вызванное словами девочки. Должно быть, ее восклицание нарушило напряженную, гнетущую обстановку, царившую здесь в эти минуты, и принесло всем облегчение.
— А что ты написал в записке? — спросила Колю народная заседательница Иванова; надев очки, она внимательно посмотрела на мальчика.
— Я написал, что Симагин дал нам свой мотоциклет, чтобы покататься, и чтобы Володя поскорее, пока не вернулась его мать, выходил во двор, — сказал Коля.
— Записку эту следователю найти не удалось, — пояснила Гурьева, — а вот ленточку и камень, к которому была привязана записка, он нашел. Они лежали там, где их Володя и бросил, спеша прокатиться на мотоциклете: ленточка на подоконнике, а камень на полу в его комнате.
— Ясно, — сказал Кузнецов. Он посмотрел на народных заседателей: — Имеются ли у вас еще вопросы к свидетелям?
— У меня нет, — отрицательно покачала головой Иванова.
— У меня тоже, — сказал Шумилов.
— А у вас, товарищ защитник? — обратился Алексей к Тихомирову.
— Нет, все ясно, — похлопав несколько раз ладонями по столу, огорченно произнес Тихомиров.
— Да, теперь все ясно, — сказал Алексей. Он долго, пристально смотрел на Симагина. — Говорите, Симагин… Признавайтесь…
— Что ж, — с нарочитой беспечностью повел плечами Симагин, — если родители сами распустили своих ребят, так можно и к делу их приспособить… — И вдруг, яростно рванув на себе ворот рубахи, Симагин выкрикнул: — А я? Что ж, я мальчишкой не был?! Да я, может, из-за такого вот детства и с пути сбился!.. — Рука Симагина, направленная на Титова, повисла в воздухе.
…Маленьким фонтанчиком взлетела вверх водяная струя. Это газировщица Маша забыла завернуть моечный кран на своей повозке.
Какой-то гражданин с пустым стаканом в руке с изумлением посмотрел на рассеянную продавщицу, но Маше сейчас было не до него. Так и не завернув кран, она лихорадочно сгребла с тарелки в карман мелочь и опрометью бросилась к ребятам, толпившимся у окон.
— Приговор! Приговор! — возбужденно встретили ее ребята.
Маша стала проталкиваться через толпу, и тут ее внушительный вес пришел ей на помощь. Несколько движений — и Маша прильнула лицом к стеклу.
А в зале суда все присутствующие стоя выслушивали приговор, который заканчивал читать Кузнецов.
Насмешливо кривя свои тонкие губы, с развязностью бывалого рецидивиста стоял, широко расставив ноги, Симагин.
Он и сейчас продолжал разыгрывать из себя бесшабашного морячка, позабыв, видно, что все здесь знают теперь, кто он такой на самом деле.
— …Суд приговорил Симагина Бориса Федоровича… — звучал в притихшем зале громкий голос Алексея, — к десяти годам заключения в исправительно-трудовом лагере…
Еще несколько секунд после того, как отзвучали эти его слова, никто в зале не двигался с места.
И вдруг голос Насти:
— А мне его жалко!..
Симагин вздрогнул и, словно вот только теперь услышал свой приговор, тяжело опустился на скамью.
27
И снова мы на нашей тихой улице.
Еще не спал дневной зной, и яркие лучи солнца то тут, то там пробивались из-за домов и заборов на асфальт тротуара.
Вдали, там, где весело перемигивались сигнальные огни углового светофора, как и всегда, плыл непрерывный поток пешеходов и машин. А здесь было тихо, пустынно.
От здания суда серединой улицы двигались две маленькие группы людей. Впереди шли Алексей Кузнецов, Лена Орешникова, Коля, Володя и, конечно же, Настя. Чуть поодаль, следом за ними, шли родители Володи, мать Коли, его бабушка и отчим.
