населения на группы с разнонаправленными политическими и культурно-цивилизационными ориентациями. Взаимодействие и противоборство «русской» и «литвинской» традиций не привело ни к безоговорочной победе одной из них, ни к жизнеспособному синтезу на основе их обеих.
В XIX веке противоборство «русизма» и «литвинства» в Беларуси продолжилось, причем вхождение белорусских земель в состав России внесло в эту борьбу свои коррективы.
В рамках России «русская идея» обретает характер проекта национальной консолидации этнических групп восточных славян — наследников древней Руси — вокруг российских имперских центров.
Великороссия признается лидером восточнославянского («русского») мира и собирателем древнерусских земель, подпавших под власть Литвы и Польши. Поборниками интеграции белорусов в большую русскую нацию под эгидой России становятся представители общественно-политического и просветительского течения, получившего название «западноруссизм».
Со своей стороны, «литвинизм» во второй половине XIX века раскололся на два направления. Первое являлось результатом эволюции «литвинизма» в польскую региональную идеологию, то есть представители этого направления (крупная земельная аристократия и шляхта) мыслили себя как часть польской нации, а свой край — как область исторической Польши. Вторая версия «литвинства» возникла во второй половине XIX века на собственно белорусской почве. Эта идеология (обозначим ее как «белорусский литвинизм») формируется на базе тех «промежуточных», «переходных» идентичностей, которые возникли в результате противоборства и взаимного наложения «литовско-польской» и «русской» идей.
Как следствие, «белорусский литвинизм» причудливо микширует элементы «полоно-литвинизма» и «русизма» и противопоставляет себя обеим исходным идеологиям.
С одной стороны, «белорусский литвинизм» четко противопоставил белорусов великороссам, сделав акцент не только на этноязыковых различиях, но и на разных традициях государственности (белорусская традиция выводилась из ВКЛ). С другой стороны, «белорусский литвинизм» точно так же противопоставлял белорусов полякам и этническим литовцам, чем в определенной степени сближался с западноруссизмом. Более того, в конечном счете сами понятия «Беларусь» и «белорусы» были вынужденно позаимствованы из «русского» дискурса вместо «Литвы» и «литвинов», приоритетное право на которые отвоевывает национальное движение этнических литовцев.
Очевидно, для «белорусского литвинизма» как для идеологии, выводящей белорусскую государственность из традиции ВКЛ, было принципиально важным доказать исконную «белорусскость» Вильно и Виленского края, и именно среди адептов этой идеологии по сей день популярен миф о «белорусской Вильне». В «схватке за Вильно» белорусский литвинизм противостоял двум альтернативным национально-политическим идеологиям. «Польскому литвинству», то есть региональной идеологии местных поляков (в основном — ополяченных белорусов и литовцев), а также литовскому этническому национализму, который возник в среде литовской интеллигенции и крестьянства в противовес тому же «польскому литвинству» как идеологии полонизированной аристократической верхушки.
Победителем в этой «схватке», в конечном счете, оказался именно литовский национализм. Тем не менее, интересно ответить на вопрос, насколько основательными были претензии «белорусского литвинизма» на Вильно и Виленский край и каковы были шансы реализации «белорусского сценария» для этого региона.
Несмотря на ложность тезиса о «белорусском» характере исторической литовской государственности, можно предположить, что доля населения, которое в той или иной мере можно охарактеризовать как белорусское, во второй половине XIX века (то есть в период, когда «белорусский литвинизм» заявил о себе) была в Виленском регионе достаточно высока.
Исторический регион «Литва», сформировавшийся во времена ВКЛ вокруг Вильно, куда входили и славянские земли современной Западной Беларуси, представлял собой обширную контактную зону восточных славян и балтов.
Очевидно, что баланс славянского и балтского элементов в этой зоне мог со временем меняться, и менялся он парадоксальным образом в пользу восточных славян, несмотря на политическое доминирование в государстве балтских элит.
Белорусский историк Игорь Марзалюк приводит обширную подборку источников, свидетельствующих о постепенной ассимиляции в рассматриваемом регионе балтского элемента восточнославянским{45}. Основной причиной этого явления был более высокий культурный уровень восточных славян, о чем наиболее красноречиво свидетельствует тот факт, что в делопроизводстве государства был принят «русский», а не литовский язык.
Очевидно, престижность «русской» культуры и языка способствовали их постепенной экспансии в славяно-балтской контактной зоне и вели к ассимиляции литовского элемента. Особенно интенсивным этот процесс мог быть на ранних этапах существования ВКЛ, до официального принятия католичества, когда литовцы усваивали не только язык и отдельные обычаи, но и веру своих славянских соседей.
Как представляется, матрицу восточнославянского культурного доминирования долго не удавалась сломать даже после крещения Литвы в католицизм и постепенного замещения высокой «русской» культуры польской. Полонизация затронула, прежде всего, высшие слои литовского общества, в то время как в низших сословиях по инерции продолжала работать старая схема восточнославянского доминирования.
Поэтому с высокой долей уверенности можно утверждать, что расширение восточнославянского языкового ареала за счет балтского элемента продолжалось в Литве и на протяжении XVII–XIX веков.
Каков же был баланс литовского и славянского элементов в Виленском крае на рубеже XIX–XX веков, то есть в период, когда о себе заявили литовское и белорусское движения? Представление об этом балансе нетрудно составить, обратившись к Всероссийской переписи населения 1897 г. Данные переписи были систематизированы российским изданием «Демоскоп Weekly» и находятся в широком доступе в сети Интернет.
Однако прежде чем обратиться к этим данным, оговорим, что мы имеем в виду под понятием «Виленский край». «Виленский край» в интересующем нас контексте значительно уже исторической Литвы, к которой в Российской империи относили Гродненскую, Виленскую и Ковенскую губернии. В данном случае нас будет интересовать Виленская губерния, которая включала не только непосредственно город Вильно, но и тот массив территорий, этническая принадлежность которых по сей день вызывает споры. Поэтому в дальнейшем понятия «Виленский край» и «Виленская губерния» будут использоваться как синонимы.
Поскольку белорусский и литовский национализмы были, прежде всего, языковыми национализмами, то есть рассматривали язык как основной маркер этнического отличия белорусов и литовцев, мы также на данном этапе воспользуемся языком как критерием этнической идентификации (о методологической правомочности такого шага скажем несколько позднее). Перепись 1897 года достаточно детально отразила картину языкового разнообразия империи: как белорусский{41}, так и литовский языки представлены в ней в качестве самостоятельных лингвистических единиц. Это позволяет создать адекватное представление о балансе белорусского и литовского языков в Виленском крае.
Виленская губерния включала в себя 7 уездов: Вилейский, Виленский, Дисненский, Лидский, Ошмянский, Свенцянский, Трокский. На сегодняшний день территория 4 уездов (Вилейского, Дисненского, Лидского, Ошмянского) преимущественно входит в состав Беларуси, а остальных 3 (Виленского, Свенцянского и Трокского) — в состав Литвы. Данные переписи позволяют увидеть литовско-белорусский языковой баланс как по губернии в целом, так и по отдельным уездам. В обобщенном виде эти данные можно представить в виде таблицы{42}:
Приведенные цифры свидетельствуют, что в масштабах губернии белорусскоговорящее население действительно составляло крупнейшую языковую группу — 56 % от
