общей численности населения. Возможно, эти данные и легли в основу утверждения о преимущественно белорусском характере Виленского края. Однако даже эта цифра свидетельствует вовсе не об абсолютном преобладании белорусского населения, которое в масштабах губернии составляло лишь чуть больше половины от общей численности.
Данные по отдельным уездам и вовсе вскрывают картину, весьма отличную от «общегубернской». В тех уездах, территория которых сегодня входит преимущественно в состав Беларуси, белорусскоязычное население на рубеже XIX–XX веков действительно составляло абсолютное большинство — около 80 %. Доля литовского населения исчезающее мала в Вилейском и Дисненском уездах (менее 1 %), в Ошмянском уезде она составляет около 3 %. Несколько выделяется из общей картины Лидский уезд, где доля белорусского населения «снижается» до 73 %, а литовское меньшинство составляет 8,6 %.
В «литовских» уездах — Свенцянском, Виленском и Трокском — картина выглядит неоднозначной. Доля белорусскоязычного населения высока и здесь, однако нигде не превышает отметки в 50 %. Одновременно резко возрастает численность литовского населения. В Свенцянском уезде удельные доли белорусского и литовского населения вполне сопоставимы, хотя языковые белорусы еще составляют большинство — их 47,5 %, в то время как литовцев — 34 %. Во многом сходная картина и в Виленском уезде, хотя «зазор» между языковыми белорусами и литовцами несколько сокращается — 41 % и 35 % соответственно. Наконец, в Трокском уезде языковые литовцы (58 %) уже очевидно преобладают над белорусами (16 %).
На фоне общей картины резко выделяется город Вильно, где белорусы и литовцы составляют незначительную долю населения (4 % и 2 % соответственно), в то время как преобладающими этноязыковыми группами оказываются евреи (61 847 чел., или 40 %), поляки (47 795 чел., или 31 %) и великорусы (30 967, или 20 %).
Подобная картина была характерна для многих крупных центрально— и восточноевропейских городов того периода (Львов, Рига, Прага), в населении которых преобладали представители торгово-ремесленного и привилегированного сословий, этническая принадлежность которых зачастую отличалась от основной массы крестьянского населения региона. В этой связи вполне понятным представляется доминирование в Вильно евреев как представителей торгового сословия, поляков — как местной аристократии и великорусов — как служащих имперской администрации.
Проделанный анализ показывает, что, несмотря на относительное численное преобладание белорусскоязычного населения в Виленской губернии, непосредственно окрестности Вильно характеризуются смешанным составом населения, причем языковые белорусы и литовцы здесь представлены в сопоставимых пропорциях, а в Трокском уезде численность литовцев значительно превосходила численность белорусского населения. Иными словами, три уезда Виленской губернии — Трокский, Виленский и Свенцянский — представляли собой переходную зону от литовского к белорусскому языковому пространству.
Следует также отметить, что безоговорочное определение населения Виленского края рубежа XIX–XX веков как белорусов на основании одного только языкового критерия представляется, по меньшей мере, спорным. Необходимо учитывать, что основная масса этого населения находилась на донациональном уровне самосознания, ограничивая свой кругозор ближайшей сельской округой, и последующая инкорпорация этого населения именно в белорусский национальный проект отнюдь не была гарантирована.
На рубеже XIX–XX веков общество Виленщины (и Северо-Западного края в целом) во многом сохраняло средневековую структуру, то есть оставалось разделенным на сословия, причем специфика ситуации заключалась в том, что на разных этажах сословной иерархии оказывались разные этнические группы. Это закономерно влекло за собой и соответствующую иерархию языков. Белорусский язык, будучи языком крестьянского сословия, занимал низшую ступень в этой иерархии. Наверху пирамиды разместились польский и русский языки: польский — как язык местной аристократии, русский — как основной язык империи и ее управленческого аппарата.
Слом сословных перегородок и интеграция крестьянского сословия в национальное сообщество отнюдь не всегда означает эмансипацию простонародного крестьянского языка и его превращение в «высокий» язык национальной культуры, хотя именно этой модели и придерживался белорусский национализм. Возможна и обратная ситуация, когда «аристократический» язык высших сословий «демократизируется», то есть становится универсальным средством коммуникации широких слоев населения, вытесняя прежние просторечные диалекты.
Именно такую модель и предлагала концепция большой русской нации, рассматривавшая все восточнославянские диалекты как части единого русского языка, универсальной литературной формой которого являлся выработанный на преимущественно великорусской основе современный русский язык — язык образованного общества имперских центров.
Очевидно, что интеграция белорусов в данный национальный проект означала постепенный переход на более престижный литературный язык и отказ от белорусского как от диалектного просторечия.
Аналогичную модель для белорусскоязычных католиков могла предложить и Польша. Используя костел как мощный инструмент культурного влияния, а также создавая привлекательный образ исторической польской государственности, она вполне могла стимулировать крестьян-католиков обращаться к польскому языку как престижному языку высокой культуры и, таким образом, интегрировать их в состав польской нации. Учитывая низкий престиж белорусского языка, в том числе среди самого белорусского крестьянства, можно утверждать, что развитие национально-политических процессов по модели экспансии «аристократических» языков в народные массы было в начале ХХ века весьма вероятным.
В связи с этим особую роль в формировании национальной идентичности белорусскоговорящего населения приобретал конфессиональный фактор: православное исповедание закладывало сущностные предпосылки для интеграции языковых белорусов в русский национальный проект, католическое — в польский. Именно с этими мощными культурными традициями вынуждено было конкурировать белорусское национальное движение, поборники которого встречались как среди православных, так и среди католиков.
Исход данной конкурентной борьбы в начале ХХ века был далеко не очевиден, и гипотетически процессы национального самоопределения разных территориальных и религиозных групп языковых белорусов могли развиваться по сценариям, отличным от того, который реализовался на самом деле.
Это обстоятельство следует учитывать при попытках идентифицировать население, проживавшее в Виленском крае и исторической Литве в начале ХХ века.
Таким образом, для адекватного определения социокультурных характеристик белорусскоговорящего населения Виленского края на рубеже XIX–XX веков нам необходимо узнать его конфессиональный состав. Согласно переписи 1897 г., в Виленской губернии проживало 935 849 (59 %) католиков, 440 968 (28 %) православных и старообрядцев и 214 390 (13 %) представителей прочих конфессий{46}. К сожалению, не удалось обнаружить данных по отдельным уездам; также отсутствуют данные по конфессиональной принадлежности отдельных этноязыковых групп. Тем не менее, представляется несложным определить конфессиональную принадлежность белорусскоязычного населения в масштабах всей губернии.
Начнем с католического исповедания. Методом исключения нетрудно определить, что априорно к католическому исповеданию принадлежат поляки и литовцы; прочие этнические группы (евреи, великорусы, немцы, цыгане, татары) либо априорно не являются католиками, либо число католиков среди них настолько мало, что им можно пренебречь. Соответственно, отняв от общего числа католиков число поляков и литовцев, мы получим число языковых белорусов католического исповедания. Проведя эти несложные вычисления, мы получим цифру 526 075, или 59 % от общего числа языковых белорусов. Соответственно, остающийся 41 %, или 365 828 в абсолютных цифрах, приходится на православных.
Не имея точных данных по отдельным уездам, мы, однако, можем предположить, что основная масса языковых белорусов католического исповедания
