- Ура! - закричал Авдейка.
- Чего орешь? - отозвался с другой стороны насыпи Болонка.
Авдейка схватил ведро и, подскакивая, помчался к нему.
- Я картошку продал!
- Да ну? За деньги?
- За что же еще?
И Авдейка нашарил под мягкой фланелькой хрупкие бумажки.
- Вот!
Болонка восхищенно ахнул.
- Это... сколько же тут?
- Сто пятьдесят. Целиком!
- За что же такие деньги платят? - спросил Сахан, вышедший на ведерное обогащение.
- Картошку продал. Для танка.
- Почем?
- По сто пятьдесят, вот! - Авдейка победно потряс деньгами.
- Цена хорошая, - сказал Сахан, - на рынке теперь, пожалуй, меньше дают. Молоток, Бабочка. Может, в пристенок или ножички, а?
- Нет, это на танк, - решительно ответил Авдейка.
Он убрал деньги под рубашку и поднял громыхнувшее ведро.
- Постой, - протянул Сахан, проникаясь жестяным сомнением, - а сколько ты картошки отдал за эти сто пятьдесят?
- Полведра, - недоверчиво ответил Авдейка, чувствуя подвох.
- Ой, ой, держите меня! - Сахан захохотал, согнувшись и вращаясь на одной ноге. - Мочи нет!
Авдейка ожегся о догадку и поставил ведро.
- Да что ты? Что ржешь? - спрашивал Болонка, неуверенно улыбаясь.
Сахан отсмеялся и сел на парапет.
- Ну дурак ты, шелупонь! Полведра! Да ты килограмм пять-шесть отдал. Это ж пятьсот верных!
"Больше, - подумал Авдейка, - я ведь гирю легко поднимаю". В глазах у него померкло. Болонка молчал, усиленно соображая.
- Что же теперь делать? - спросил Авдейка.
- Снять штаны да бегать. Кому хоть продал?
- Женщине.
- Нашел примету. Тут, кроме баб, никто не водится. Дурак ты, Бабочка. Сказал бы мне, что продаешь, уж я бы устроил.
- Ты бы надул.
- Ах так, надул! Ну и поделом тебе!
Сахан соскочил с парапета и направился в кладовку.
- Стой, Сахан! Она еще в платке была таком... с белыми кружочками.
Сахан остановился, не оборачиваясь спросил:
- Платок синий в белый горох, да?
- Да, да! - закричал, подбегая к нему, Авдейка. - Ты знаешь ее?
- Сегодня вроде мелькала такая. А впрочем, черт их разберет, все они на одно лицо.
- Вспомни, Сахан.
- Поди, поищи, - ответил Сахан и скрылся в кладовке.
Авдейка отнес ведро и выскочил из темноты на ясный, открытый свету день.
У ворот сидел Болонка, стиснув кулак.
- Я пух поймал!
- Покажи!
Болонка разжал кулак. Пустую ладонь пересекали синие лунки ногтей. Пуха не было.
- Улетел, гад! - кровожадно сказал Болонка. - И ведь не живой, а убегает. Куда пойдем?
- В Пятый.
Они вышли за ворота и у Пятого магазина встретили лошадь Французский Пакт. Авдейка поздоровался и заглянул в магазин, где было пусто и сыро. Болонка рвал траву, весело торчавшую из-под каменного порога, и кормил лошадь. Она брала эту веселую траву пепельными губами и задумчиво жевала. Всю войну лошадь Французский Пакт возила хлеб в распределители и поэтому поседела. У нее были разноцветные глаза, забранные в шоры, и горбатый нос, а по животу ее, как по карте, текли голубые жилы.
Они побежали к углу "Яра" и на переходе едва не сбили с ног женщину в косынке.
- Она! - закричал Болонка. - В горошек!
- Вам что, дети? - спросила женщина.
- Простите, - сказал Авдейка и потянул Болонку за рукав. - Чего орешь? В горошек, в горошек... В ней ничего похожего, кроме горошка, нет, понял? Седая она, а та черная.
Болонка поджал губы.
Они перешли шоссе, покрутились у Кружевного магазина, где в непомерной для утреннего часа очереди Болонка углядел свою маму и спрятался от нее за Авдейку.
- Атас! - шептал он из-за спины. - Тут они все в горошек, разве найдешь?
Авдейка озирался среди женщин в одинаковых платках, потом наступил на Болонку и упал. Разом вскочив, они пустились наутек и остановились только у кондитерской фабрики "Большевик". Там они долго тянули носами, но ничего не унюхали и пошли дальше. Говорили, что до войны невозможно было пройти мимо, в школу особенно - такой стоял запах.
- Ну вот, а я туда работать собирался идти, - заявил Болонка. - Там конфет есть разрешали - сколько пузо терпит. А теперь - тьфу!
- Теперь тут пищеконцентраты для фронта делают. Да конфет и не съешь много.
- Не знаешь ты еще меня, - с сожалением ответил Болонка. - Я целую фабрику конфет съесть могу.
Вскоре Болонка захромал, и Авдейка отпустил его домой. На мосту он узнал пропавшую женщину, догнал, вцепился в нее.
- Я вас нашел! Вы ошиблись, вы мне мало денег дали! Я вам картошку...
- Ты ошибся, мальчик, - резко оборвала женщина и, оттолкнув его, пошла прочь.
Авдейка осведомлённо смотрел ей вслед, потом оперся о перила моста. Внизу, сдерживая бешенство, гудели рельсы и отправлялись на фронт платформы, крытые брезентом. Авдейка подумал, что пути наверняка охраняются, а здесь перелезть оградительную сетку ничего не стоит и если точно выбрать место, дождаться нужного поезда и прыгнуть, то, пожалуй, можно и на фронт попасть. Но, прикинув, решил, что высоковато - разобьешься, на фронт лепешкой приедешь. Вздохнул и пошел дальше.
Справа, под рукой, открывалась площадь, образованная вогнутым зданием вокзала, о которое плескалось людское озеро. Он проследил глазами разнотокие штрихи, которыми определялось и осмысливалось движение людских потоков. На их стыке, в углу площади, заметил темное завихрение - кольцо сгрудившихся людей. Авдейка перешел площадь, потолкался в привокзальном магазине, где насчитал еще шесть не тех женщин в горошек, и направился к вокзалу.
В кольце людей, значительно поредевшем, сидел или, точнее, стоял безногий инвалид на тележке с подшипниками. Руками он быстро резал что-то черное. Авдейка незаметно стал рядом, но оказался на голову выше инвалида и сел. От инвалида пахло нагретой кожей и тушью. Сверкали ножницы, солнечными скрещениями нащупывая путь через черное поле.
- Готово! - сказал инвалид и протянул черное лицо молоденькому офицеру.
Тот засмеялся, разглядывая изображение, и, нагнувшись к Авдейкиным ногам, положил в шапку бумажную денежку.
- Не стащишь? - спросил инвалид, покосившись на Авдейку.
- Нет. - Авдейка покачал годовой.
У инвалида была щетина на щеках, а в зубах он зажимал потухшую самокрутку.
- Смотри, - предупредил он, беря верхнюю бумажку из черной квадратной стопки. - Тут милиции полно. И вообще, не укради, как сказано. Небось Завета не знаешь?
- Не знаю, - ответил Авдейка. - Но не украду.
- Э, да ты не Катькин ли пацан?
Авдейка отрицательно покачал головой.
- Темнишь, - предположил инвалид и вдруг закричал: - Эй, красавица, чего жмешься? Подходи, изображу в лучшем виде, пошлешь милому, век помнить будет!
Из раздавшихся людей вышла войлочными туфлями пунцоваядевушка, стягивая на груди черный платок.
- В профиль, в профиль становись, мне вокруг тебя кататься несподножно. Да сыми к шутам платок этот, не старуха.
Залившись пунцовой, счастливой робостью, девушка сбросила платок и по-детски замотала русыми кудельками.
Авдейке как-то сразу стало понятно, что у девушки и правда есть милый и она пошлет ему свой профиль со вздернутым черным носиком. И оттого, что и он, и инвалид, и все люди вокруг знают про ее милого и видят этот черный носик, Авдейке отчего-то стало ужасно жалко девушку.
- Перекур! - бросил инвалид быстрому парню в кепке, сменившему девушку.
Он ловко свернул новую цигарку, запалил и повернулся к Авдейке крупным небритым лицом.
- Грустные, брат, дела на фронте.
- Не грустные, - ответил Авдейка. - Мы наступаем.
- Тяжелые, брат, эти наступления. Чужое хапаем, скалятся нам во все зубы. Там теперь солдатика помолотит - подумать страшно. Не видать девчушке своего милого.
- Ты откуда знаешь, дядя? - спросил Авдейка.
- Знаю уж. Да и хитрости большой нет. Видно, погодок ее, у таких всегда погодки. Взяли его недавно. Такие быстро сгорают. Бабочки.
Авдейка отчего-то поверил и заплакал.
- Ну, будет, - сказал инвалид, доставая из клеенчатой сумки обглоданную серую буханку. - Пожуй. Ты, может, и не Катькин, а знаю я тебя.
Они стали ломать тяжелый, липнувший к пальцам хлеб. Инвалид разом заглотил свою долю и стал вылизывать ловкие пальцы в пятнах туши и кольцевых ртутных потертостях. Авдейка смеялся. Инвалид скосил крупный глаз и подмигнул.
- Личное оружие. Содержу в порядке. Да ты посурьезней, хлеб просмеёшь.
Авдейка перестал смеяться, жевал мелко, грел хлеб в руках, нюхал.
- Держи, - сказал инвалид.
Авдейка взял черный, странной формы листок и не сразу понял, что это.
- Не признаешь?
Авдейка узнал себя, сжимавшего черный хлеб у черного рта.
- На память, - сказал инвалид.
Опять засверкали ножницы, вспархивало черное мгновенное чудо человеческих лиц, и падали деньги в шапку. Останавливались военные, девушки, мешочники, остроглазые мальчишки с привокзальных дворов. Иногда что-то не нравилось инвалиду, он резал снова, а неудачные профили отбрасывал. Он устал, все чаще ошибался, и неудачные человеческие лица густо покрывали асфальт.
