Лермонтовская дверца открылась, чтобы осилить обиды, чтоб не умерла надежда? Может быть, потому что бабушке облегчал непроходившую тоску? И тете Люсе, бедной моей одиночке ее возлюбленный?..

В небесах таинственно и чудно.

Спит земля в сиянье голубом.

Что же мне так больно и так трудно.

Жду ль кого, жалею ли о чем?

К Пушкину распахнулась. За любовью? За любовию?

Потому что это он родил Ее, родил Любовь свою, и мою...

Ты в ослепительной надежде

Блаженство темное зовешь,

Ты негу жизни узнаешь;

Ты пьешь волшебный яд желанья

Тебя преследуют мечты:

Везде воображаешь ты

Приюты счастливых свиданий...

...когда любовию и негой упоенный,

Безмолвно пред тобой коленопреклоненный...

Достоевский притянул магнитом. Прочнее и страшнее, чем другие.

...Но что же мне делать, если я наверное знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший эгоизм. И чем добродетельнее дело - тем более тут эгоизма. Люби самого себя - вот одно правило, которое я признаю...

...Только бы жить, жить и жить! Как бы ни жить - только жить! Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек!.. И подлец тот, кто его за это подлецом называет.

Пилюли Достоевского запила шипучим лимонадом Гоголя в его колоссе:

Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица - красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только, кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы, и удивительно сшитый сюртук, но и даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта...

В Толстого внырнула, как в святую купель. За утверждением?

В нем открыла правоту своей первой в жизни мысли:

...так же незаметна мысль, а только из мысли вырастают величайшие события жизни человеческой...

...Есть глубокий по смыслу рассказ в "Книге Числ" о том, как Валак, царь Моавитский, пригласил к себе Валаама для того, чтобы проклясть приблизившиеся к его пределам народ израильский. Валак обещал Валааму за это много даров, и Валаам, соблазнившись, поехал к Валаку, но на пути был остановлен ангелом, которого видела ослица, но не видел Валаам. Несмотря на эту остановку, Валаам приехал к Валаку и взошел с ним на гору, где был приготовлен жертвенник с убитыми тельцами и овцами для проклятия. Валак ждал проклятия, но Валаам вместо проклятия благословил народ израильский...

-Все не так просто... Бабушка права, - говорю сама себе. Каждый должен думать и решать сам. И писатели так говорят. Читай.

МАМА

прелюдия семнадцатая

АМОЧКИНА ЗАПИСЬ

...Настала минута, когда меня ввели в комнату для свиданий. Боже мой, какое же это свидание! Я за решеткой, потом коридор, примерно метр шириною, а там вторая решетка, за которой стоит моя дорогая, моя единственная девочка.

Свидание это было точно такое, как у Александра Ульянова перед казнью со своей матерью, о котором нам говорили, как об ужасах царского режима.

Я не помню, о чем мы говорили, а может быть ни о чем. В такие минуты трудно справиться с волнением. Помню только, что Верочка все говорила: "Мамочка, у тебя туберкулез". Я ей отвечала: "Нет, деточка, нет". Больше из слов я ничего не запомнила. Кроме огромных глаз, из которых текли слезы.

Инцидент с Тониной туфелькой не отменил тюремного свидания. Мне разрешили...

Всю ночь готовилась. Заштопала на платье дырки, ушила его по себе, подшила покороче, потом распорю, как было, штопку оставлю. Платье мне идет. Оно крепдешиновое, темно-синее с желтыми листьями, косой полуклеш, рукав три четверти фонариком. И мамой пахнет.

Я в нем совсем другая, даже не верится, что это я, взрослая такая, фигурой даже на маму немножко похожа. Но это обман зрения из-за ее платья.

Распушила волосы, они немного подросли, голова пышная, но мамочка пожалеет, что я обрезала косы. От голода начала болеть кожа на всем теле, а на голове сплошная рана образовалась в прошлом году, а вши грызли так, что не было сил терпеть. Я лечила и марганцовкой, и золой, и керосином, все это щипало, разъедало, а толку никакого. Я скажу - и это, правда, - что так модно сейчас, что никто уже не носит длинных кос.

Хорошо, что свидание завтра, если б сразу после стрижки, мама бы испугалась, что я тифозная. А сейчас отросли и так же вьются, и голова уже поправилась.

Вот если б еще нога стала чуть потоньше. Но я рада и такому, думала, что без ноги останусь. Я уже и не обращаю особого внимания на болячку. Всовываю ступню, сколько влезет в чувяк, а пятку оставляю свободной, подвязываю веревкой, и так бегаю, пока веревка не сотрется. Сейчас тепло, а к осени все заживет. Это сегодня я всю ночь возилась, готовилась, чтобы скрасить, чтобы мамочка не расстраивалась. Тоня Петко, моя лучшая монтажница, уехала в деревню к маме; я, к сожалению, не успела попросить ее туфли на свидание - однажды они оказались счастливыми.

Если бы я не возилась, все равно не могла бы уснуть. Мамочка, наверное, тоже не спит, все думает, как увидит меня, какая я взрослая. Тоже, наверное, замаскировывает, как может, свои "уродства", которыми нас наградили, как это бывает в сказках. И, значит, как в сказках, все эти уродства временные. Иначе, зачем меня оживили?

И я, мамочка, смотрю вперед, и вижу: Природа помогает нам с тобой. И сила ее непомерна; она не терпит лжи, потому что сама правдива. И если нас не поймут, если не верят нам сейчас, значит, нам еще жить да жить, значит, не завершено. Иначе зачем ты выжила? Зачем увидела папу и пошла за него замуж? Зачем приехала на Кавказ перед оккупацией? Зачем меня не убило бомбой? Считай, вторая смерть над головой пролетела... и много еще совпадений "зачем"? Зачем это надо было Богу - Природе? Подождем ответ, пока все, что безбожники перевернули вверх дном, не станет на свое место.

Бегу на трамвай, к тебе. Доехала. Последняя остановка. Дальше пустырь. Трамвай разворачивается, визжит и гремит всеми своими потрохами по кольцу. Вот его уже не видно, лишь дальний звон...

Я на пустыре, его надо пересечь. Иду вдоль глухой и длинной стены. Справа впереди - вышка и человек с автоматом. В конце каменной стены врезаны ворота и отдельно дверь. У ворот - тоже с ружьем. Часовой молча пропускает меня сразу - попусту здесь не гуляют. Я в тесной каморке. В каменной глубине окошко наглухо застворено. Собралась с духом, стучу.

-Товарищ начальник! У вас должно быть распоряжение. Мне на сегодня назначили, разрешили свидание. С мамой!

Тишина, боюсь повторить вслух. Про себя повторяю все время, как молитву. Жду. Створки раздвигаются, и в отверстии далеко вижу боком ко мне, плечи в погонах. На плечах голова в фуражке в мою сторону не поворачивается. Как будто то, что я сейчас говорю, касается меня одной, как будто я разговариваю сама с собой, как будто я и голова в фуражке существуем отдельно. А мы связаны, и я не должна, не могу его ненавидеть... Но нет места между ненавистью и унижением. Одно из двух. И у меня нет выбора, выхода.

Стою. Молчу. Наконец повернулся. Я не вижу его, потому что боюсь смотреть:

-Я пришла. Мне разрешили свиданье. Вы, наверное, знаете. Я...

-Ждите. - Оборвал. Створки захлопнулись, как ударили.

Жду. Жду долго. Удар, как долгий звон не кончается.

-Фамилия? - голос из отверстия, из головы а фуражке, которая боком.

Вздрогнула. Отвечаю. Снова удар створок. Опять звон, опять жду...

Вдруг - щелк! И я уже отделена от этого мира. Есть солнце, я могу прямо сейчас его увидеть, если выйду отсюда, потом из проходной, направо, мимо часового с винтовкой. И кочки есть там, и пустырь, и вдали - зелень и холмы, и белые домики - далеко... Если выйду.... Но меня тянет туда, в черный тоннель, в тьму, где мама. Что там? Сообщили ей вчера? Или сегодня? Или ведут под стражей и приведут сейчас сюда, и оставят нас на немножко? И она бросится меня обнимать, и я ни за что не буду плакать? А может, нам погулять дадут? Я ей расскажу, как я работаю, как меня ценят. И никто про нее не напоминает мне, чтоб не огорчить. Или у самих кто-нибудь сидит в семье, или у знакомых... Привыкли уже к такому.

Расскажу, как быть стеклодувом. Что научилась даже чертиков выдувать, которые писают, если сверху нажать на резинку, как у пипетки; и мензурки для аптеки делать научилась. А лампочек могу много, но мой начальник не дает, глаза мои бережет. Глаза - из-за огня, а живот - из-за стекла, - иногда я грызу стеклянные трубки зубами - так быстрее, чем отрезать ножом.

Расскажу ей, как иногда рабочие приносят в мастерскую картошку, я накалываю ее на место, где в рабочее время прогреваются готовые лампы, и, через пять минут у меня с розовой корочкой завтрак. И что каждый день две лампы мне начальник разрешает сделать для себя. Я отношу их двум старушкам, и они одну берут себе, а за другую дают мне деньги. И в каждый обеденный перерыв мы - три моих помощницы - Валя Васина, Людочка Кикайон и Тоня Петко - бежим на замечательную "обжорку" - это новый ряд на рынке. Там женщины торгуют вкусными штуками: картофельными зелено-синими котлетами, жареными пирожками с крапивой, печеными расстегаями с пересоленной рыбой и кукурузными оладьями.

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 41

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Ego - эхо - Вера Лукницкая бесплатно.

Похожие на Ego - эхо - Вера Лукницкая книги

Тайный русский календарь. Главные даты - Дмитрий Быков - Искусство и Дизайн

Оставить комментарий