— Но знают ли об этом "наши"?
— Разумеется.
— Ну, и?
— Ну что об этом толковать, Зинаида? "Отцвели цветы, облетели листы", и не революционеры мы больше, — ответил "Генерал" и, тяжело вздохнув, добавил:
— Только один Томский остался верным и революции, и самому себе, а остальные, извините за выражение, просто бабы!
— Я думаю, что Николай Иванович прав, когда думает, что члены ЦК партии настолько умны, чтобы не поверить дешевой провокации, — вмешался в беседу Резников.
— Да, это слишком птицы стреляные, чтобы их могли ловить на тухлой мякине Сталина, — вставил свое слово охотник-"Нарком".
— В том-то и дело, что тут вовсе не "тухлая мякина", а действительно серьезные обвинения, дискредитирующие членов партии, но преподносимые им от нашего имени.
— Я этому не верю, — упорствует "Нарком". Сдерживая внутреннее возмущение, "Генерал" неторопливо вынимает из портфеля напечатанные на официальном бланке ЦК выписки "из материалов правой оппозиции" и начинает читать:
— Белов, командующий Северо-Кавказским военным округом, был левым эсером, переписывается с сосланными троцкистами, поочередно живет с женами работников своего штаба…
— Андрей Андреев, секретарь крайкома партии, до революции был активистом в меньшевистском профсоюзе, во время войны — "оборонцем". После революции растратил крупные суммы денег ЦК Союза железнодорожников, но от суда увильнул. Хронический пьяница…
— Филипп Махарадзе — председатель правительства Грузии, втайне вместе с национал-уклонистами и грузинскими меньшевиками в эмиграции готовит выход Грузии из СССР…
— Мирзоян — секретарь ЦК партии Азербайджана, был на секретной службе Англии на Кавказе, крестил детей в армянской церкви…
— Фабрициус — командующий особой кавказской Красной армией, бонапартист и морфинист-Список был довольно длинный, со многими пикантными подробностями, которые присутствующие слушали с возрастающим недоумением. Под каждым именем политическое обвинение чередовалось с обвинением "бытовым" — пьяница, развратник, растратчик, морфинист. В те годы такие обвинения выглядели так же грозно, как и политические. Закончив список, "Генерал" вопросительно посмотрел на "Наркома", но последний меланхолично заметил:
— Знаете, судя по тому, что мне лично известно о некоторых из перечисленных товарищей, я утверждаю, что сведения о них отвечают действительности.
— Но не забывай, что они собраны не нами, а аппаратом ЦК, а преподносятся этим товарищам от нашего имени, это ведь и подлость, и шантаж одновременно, — старается "Генерал" вдолбить эту истину в голову "Наркома".
Но "Нарком" продолжает твердить свое:
— Однако факты от этого не перестают быть фактами.
Резников одобрительно поддакивает, Сорокин и Зинаида недоумевающе переглядываются, "Генерал" от возмущения теряет дар слова.
Политическая дискуссия перешла в простую ругань, что, в свою очередь, вывело из терпения даже стоического "Наркома". Казалось, что острая перебранка между "Генералом" и "Наркомом", в которой стороны не щадили и лично друг друга, грозит всеобщим скандалом. Недвусмысленный намек "Генерала" на политическую честность "Наркома" вызвал контробвинение обиженного:
— Рассказывая нам здесь о заговоре аппарата ЦК и сам участвуя в его проведении в жизнь, "Генерал" ведет двойную игру: Сталину он служит делом, а нам — для алиби.
Это уже вызвало взрыв. Разъяренный "Генерал", схватив со стола графин, со всей силой размахнулся им по "Наркому", но тот вовремя увильнул и графин размозжил голову главному виновнику: с шифоньерки полетел на пол разбитый вдребезги мраморный бюст Ленина. Раздосадованный неудачей "Генерал" одним прыжком очутился перед "Наркомом" на другом конце стола, собираясь схватиться с ним врукопашную, но Сорокин всем своим грузным телом закрыл "Наркома".
— К нему ты можешь подступить только через мой труп! — сказал Сорокин. "Генерал" имел основание верить ему и заметно охладел. Зинаида вывела "Наркома". Сорокин стал стыдить "Генерала". Резников потребовал щадить и так уже слабые нервы Зинаиды. "Генерал" замолчал, но это было молчание глубоко оскорбленного человека. Сорокин догадывался, что буря впереди.
Надо было скорее начать переговоры о "перемирии". За них и взялись Зинаида и Сорокин. Об извинении "Генерала" первым перед "Наркомом" не могло быть и речи. Но формально извиниться первым должен был именно он, как зачинщик взрыва. Поэтому "Нарком", охотно соглашаясь на мир, требовал соблюдения справедливости: первым руку должен подать "Генерал". Изобретательная в этих случаях Зинаида нашла компромисс — одновременно повели за руку навстречу друг другу: Зинаида — "Наркома", а Сорокин — "Генерала". Перемирие состоялось. Остальное доделала водка — она цементировала мир на русский лад: взаимные душеизлияния и сердечные тосты чередовались до раннего утра.
К шести часам "Генерал" уехал на аэродром…
XVII. БУХАРИН ПЕРЕХОДИТ В НАСТУПЛЕНИЕ
Я уже писал, что к началу 1928 года соотношение сил бухаринцев и сталинцев в Политбюро было одинаково. В этих условиях ни о какой оппозиции внутри Политбюро или Оргбюро говорить не приходилось. Были две по силе одинаковых, а по своим воззрениям на текущую политику партии диаметрально противоположных группы. Сталину такое положение в верховных органах партии было далеко не выгодным. Обозначивающаяся борьба в этих органах была борьбой сторон, а не оппозиции и законного большинства. Сталину нужна была любой ценой, при помощи любых методов, именно "оппозиция", а не стороны. К этому он и вел дело, причем не только по линии своего негласного кабинета внутри ЦК, не только по линии "идеологической обработки", не только по линии "секретарского отбора" в низах, не только по линии замены Политбюро и Оргбюро Секретариатом ЦК, которым он владел твердо, но, — выражаясь его собственной терминологией, — "вел по всему фронту". Пока этот фронт проходил по вышеуказанным границам, у Сталина еще не было никакой внутренней уверенности, что он выиграет последнее сражение на путях к единовластию. Надо было найти какие-то новые резервы, достаточно мощные, чтобы произвести на врага впечатление. Эти резервы, давно намеченные, подобранные и подготовленные (на худой конец!) были налицо — Президиум ЦКК и Президиум Коминтерна.
Ни по уставу партии, ни по твердо установившейся традиции они не были судьями над Политбюро и Оргбюро ЦК. Наоборот, еще со времени Ленина Политбюро (опять-таки не по уставу, а по неписаному закону большевизма) было и высшим судом, и верховным законодателем для всех. Правда, на бумаге ВКП(б) скромно называла себя "секцией Коминтерна", а ЦКК — блюстителем "единства партии". Но это было лишь на бумаге. Теперь Сталин решил ввести названные резервы в бой, и это решение оказалось самым действенным и самым умным из всех его организационных комбинаций в борьбе с правыми. Резервом первой очереди для Сталина был конечно, его собственный домашний резерв — Президиум ЦКК. В уставе партии, принятом на XIV съезде (1925 г говорилось[39]:
"Основной задачей, возложенной на ЦКК, является охранение партийного единства и укрепление рядов партии, для чего на ЦКК возлагается:
1. Содействие Центральному Комитету ВКП(б) в деле укрепления пролетарского состава партии…
2. Борьба с нарушением членами партии программы, устава ВКП(б) и решений съездов.
3 Решительная борьба со всякого рода антипартийными группами и с проявлением фракционности внутри партии, а также предупреждение и содействие изживанию склок…
4. Борьба с некоммунистическими проступками: хозяйственным обрастанием, моральной распущенностью и т. д.
5. Борьба с бюрократическими извращениями партийного аппарата и привлечение к ответственности лиц препятствующих проведению в жизнь принципа внутрипартийной демократии в практике партийных органов.
Главные пункты устава -1, 3, 5- прямо и непосредственно относились к практике Сталина и его негласного кабинета внутри ЦК, но Сталин как раз по этим пунктам ввел в партийный бой свой первый резерв — ЦКК. Прав да, сначала, он использовал не весь состав ЦКК (так как из 195 ее членов, избранных на XV съезде, не менее половины составляли люди Бухарина, Рыкова и Томского и даже не весь состав Президиума ЦКК (21 человек), котором также сидели бухаринцы. Сталин использовал лишь отборную ее головку — руководителей ЦКК. По ступая так, Сталин не нарушал и формально устава партии. Напомним, что в уставе говорилось: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро трех членов и трех кандидатов, а Оргбюро пять членов и пять кандидатов из состава Президиума для участия на заседаниях этих высших органов с правом совещательного голоса. Впоследствии, на XV съезде, предусмотрительный Сталин внес весьма не заметные, но важные изменения в этот пункт устав партии. Именно: Президиум ЦКК делегирует в Политбюро не трех, а четырех своих членов и четырех кандидатов с более широкими правами. Кардинальное значение новых изменений состояло в том, что, расширяя состав делегации Президиума ЦКК в Политбюро и отменяя старый пункт устава на этот счет, сталинцы сознательно не оговорили (как это было в старом уставе), что делегация Президиума ЦКК пользуется "правом совещательного голоса". Это было первое изменение. Второе изменение, внешне так же мало заметное, а по существу столь же важное, заключалось в следующем: в старом уставе Президиум ЦКК был единственным высшим руководящим органом ЦКК между ее пленумами. Как таковой, он руководил и Секретариатом и Партколлегией ЦКК. Партколлегия (5 членов и 2 кандидата), собственно, и представляла собой высший партийный суд, но зависимый и подчиненный Президиуму ЦКК, в составе которого, как указывалось, почти наполовину сидели бухаринцы. Теперь Сталин сделал Партколлегию независимой от Президиума ЦКК, а ее решения безапелляционными.
