попросить убежища в Сен-Жермен-де-Пре? Пьер де Монтрей, отец мэтра Матье, покоится там, и церкви, рядом со своей женой...
— Это удачная мысль, в самом деле, но, думаю, мы обратимся за помощью только в том случае, если дела пойдут действительно скверно...
Остаток дня прошел в обсуждении деталей экспедиции — они старались предусмотреть каждую мелочь. Потом люди немного отдохнули и с наступлением сумерек стали собираться. Монту, вооруженный двумя кинжалами, прикрепил лук со стрелами на спину, полностью укрывшись плащом серого цвета, дырявым и рваным, но скрывавшим его фигуру с головы до пят. Он достал подобное одеяние и для Оливье, чтобы спрятать меч, прицепленный к поясу. Наконец они задули свечу, открыли на секунду ставни, чтобы «обнюхать», как говорили тогда, вечерний воздух, а потом спустились в общий зал, где оставался только кабатчик Ломота, который мыл кубки в тазу с водой.
— Сегодня ночью вернетесь? — коротко спросил он.
— Не могу сказать, вернусь ли я даже днем. Если мне что-то помешает... и если я буду жив. Надеюсь, смогу тебя предупредить, чтобы ты сдал мою комнату...
— Об этом не заботьтесь! Сюда никто не придет. Вы здесь по-прежнему у себя...
Не говоря ни слова, возможно, чтобы скрыть волнение, Монту сжал плечо толстяка. Через минуту он со своим спутником быстро зашагали по темному проулку в направлении порта Сен-Ландри. Они решили, что самым разумным будет взять лодку, чтобы добраться на ней до Нельской башни по Сене. При условии, конечно, что ее удастся найти. Дело в том, что шаланды, груженные прекрасными белыми камнями, которые подвозили к собору с берегов Бьевра у Сен-Виктора и ставшие бесполезными, ибо никто больше не работал на строительстве, находились на своем месте, но они были слишком тяжелы. А вот маленьких лодчонок не хватало: убрать их распорядился прево после неудачной попытки освободить Великого магистра и приора Нормандии. Монту об этом знал, но надеялся, что возле приорства Сен-Дени-де-ла-Шатр найдутся монашеские челноки.
Так и оказалось. Без малейшего шума — один, Оливье, сел на весла, второй, Монту, отвязал лодку, стараясь не греметь якорной цепью, — оба сумели вырулить на течение, к счастью, более спокойное, чем в трагическую ночь сожжения тамплиеров.
На реке в ту ночь было темно. К вечеру тяжелые облака, пришедшие из-за моря, накрыли город, угрожая разразиться дождем, который все медлил. Внезапно ветер стих, и тучи сгрудились над Парижем, словно накрыв столицу тяжелой крышкой, это был благоприятный знак: в такую ночь бежать было бы легче.
Лодка легко скользила под защитой нависающих берегов. Проплывая мимо приорства, дворца, мельниц Гран-Пор, Королевских садов, а затем Еврейского острова, голого и пустынного, земли, куда больше никогда не будут гнать баранов на пастбища, земли, отколотой от жизни страхом и суеверием. И вот перед ними возник высокий черный силуэт башни с ее венчиком из зубцов и шкивом для подъема материалов. Чтобы достичь ее, они немного уклонились и прошли мимо пересохшего рукава, который подходил к ней справа, а потом причалили в месте, которое называлось тогда Пре-о-Клерк. Сюда приходили школяры и обитатели речных берегов, чтобы уладить свои недоразумения или повеселиться, — не привлекая внимания ночного обхода, — в нескольких местных кабачках, рассеянных на этом длинном поле, отделенном от аббатства Сен-Жермен-де-Пре проселочной дорогой.
Заведение Гарена-нормандца было одним из самых бойких и располагалось ближе других к Нельскому дворцу. Здесь подавали вино, настолько зеленое, что от него мурашки по коже бежали, — кабатчик заваривал в нем травы, способные пробудить евнуха, — а еще пиво, совсем даже неплохое. Полдюжины пухленьких гулящих девок способствовали репутации кабака, и иногда сюда захаживали даже знатные сеньоры, которые вполне доверяли молчаливости Гарена, — его можно было бы назвать немым, если бы он не родился в Онфлере[230]. Он видел все, но молчал как рыба. Кабачок его, стоявший у самой воды, походил на некую припухлость, которая ночью напоминала толстого кота, прилегшего на берегу, — из-за двух желтых огней, загоравшихся в окнах.
Монту в сопровождении Оливье вошел как завсегдатай и заметил, что его люди уже собрались здесь, рассеявшись среди школяров, которые вели себя удивительно тихо. И девушек с ними не было — тоже необычно. Одним взглядом Монту задал вопрос Гарену. Тот ответил кивком головы, указывая на дверь. Именно в этот момент раздался крик, полный невыразимой муки. Один из школяров, как будто подброшенный пружиной, вскочил и сжатыми кулаками оперся о стол. Он так побледнел, что кожа его стала такого же оттенка, как и белокурая шевелюра, выбивавшаяся из-под колпака.
— Этот подонок совсем лишился стыда! Он что, не может делать это в подвале! Хочет, чтобы все знали, как он потрошит своих людей!
— Должно быть, он думает, — сказал Монту, — что таким образом заставит народ забыть, что он рогоносец.
— Никто об этом не забудет, и мы сумеем ему об этом напомнить! А пока нам приходится это слушать! Даже девки попрятались, потому что опять вопит женщина...
Сомневаться не приходилось: из-за толстых стен башни раздался второй ужасающий крик.
— Кто ж вас заставляет здесь оставаться? Убирайтесь отсюда! — презрительно бросил Монту.
— А вот я, — вскричал Оливье, хватаясь за меч, — больше это слушать не намерен...
Он хотел ринуться наружу, но Монту удержал его своей железной рукой.
— Еще не время, — сказал он, не отрывая глаз от толстой свечи, стоявшей на камине и отмеченной черточками[231]. — Отбросы вынесут только...
— ...через четверть часа, — договорил за него Гарен. — А наверху только-только начали. В прошлый раз это длилось всю ночь...
Внешне хладнокровный, он начал помешивать угли в камине, но Оливье не мог оставаться спокойным, не предприняв попытки спасти несчастную жертву, которую истязал Сварливый. Ему казалось, что он сходит с ума при мысли, что это, возможно, Од — маленькая светловолосая девочка с большими прозрачными глазами...
— Я пойду туда, и не пытайтесь меня удержать. Я могу справиться с двумя охранниками на берегу...
— А через ров вы переберетесь вплавь? И как вы собираетесь открыть дверь? — проворчал Монту. — Она прочная, уж поверьте мне... К тому же, на бойницах могут стоять лучники. Они начнут стрелять.
— Сейчас темно, как в печке, — усмехнулся Оливье. — Они ничего не увидят. И я не желаю больше слушать эти вопли, ведь та, кого сейчас пытают, возможно, дочь Матье! Если я не попытаюсь спасти ее, то не посмею взглянуть ему
