и не помню что. Вот уже пятьдесят лет он находит один предлог за другим. Сомневаюсь, что нам когда-нибудь достанется отдельная комната, или хотя бы яйцо, или вообще что бы то ни было.
— Ладно, можешь считать меня неудачником, — сказал Лу. — Но что я могу сделать? Я пашу как лошадь и неплохо зарабатываю, но практически всё съедают налоги — на оборону и на пенсии старикам. Да даже если бы и не съедали, где, как ты думаешь, мы смогли бы найти свободную съемную комнату? Разве что в Айове. Но кто же захочет жить в окрестностях Чикаго?
Эм обняла его за шею.
— Лу, милый, я не считаю тебя неудачником. Видит Бог, ты не неудачник. У тебя просто никогда не было возможности стать кем-нибудь или что-нибудь иметь, потому что Дедуля и остальные его ровесники не уходят и никому не дают занять их место.
— Да-да, — уныло согласился Лу. — Но вообще-то их и винить за это нельзя. Хотел бы я знать, как скоро мы сами откажемся от антигерасона, когда доживем до Дедулиного возраста.
— Иногда мне хочется, чтобы никакого антигерасона не существовало! — горячо воскликнула Эмералд. — Или чтобы он изготавливался из чего-нибудь супердорогого и труднодоступного, а не из ила и одуванчиков. И чтобы люди просто безропотно умирали в положенный срок вместо того, чтобы самим решать, сколько еще ошиваться на этом свете. Нужно принять закон, запрещающий продавать это зелье тем, кому перевалило за сто пятьдесят.
— Маловероятно, — ответил Лу, — притом что все деньги и все голоса в руках у стариков. — Он пристально посмотрел на нее. — Вот ты сама, Эм, готова взять и умереть?
— Господь с тобой, милый! Сказать такое родной жене! Мне еще и ста нет. — Как бы в подтверждение она легко провела ладонями по своей подтянутой моложавой фигуре. — Лучшие годы у меня еще впереди. Но можешь быть уверен: как только впереди замаячат сто пятьдесят, старушка Эм выльет свой антигерасон в раковину и перестанет занимать чужое место, причем сделает это с улыбкой.
— Знаю-знаю, как же, — сказал Лу. — Все так говорят. А слышала ли ты когда-нибудь, чтобы кто-то так поступил?
— Был один человек в Делавэре.
— Тебе не надоело говорить о нем, Эм? Это было пять месяцев тому назад.
— Ладно, тогда… Бабуля Уинклер, прямо отсюда, из этого дома.
— Ее размазало по рельсам в метро.
— Просто она выбрала такой способ уйти, — не сдавалась Эм.
— Тогда с чего бы при ней была упаковка из шести флаконов антигерасона, когда она попала под поезд?
Эмералд устало покачала головой и закрыла глаза.
— Не знаю, не знаю… Единственное, в чем я уверена, так это в том, что надо что-то делать. — Она вздохнула. — Иногда мне хочется, чтобы нам все же оставили одну-две болезни, — можно было бы хоть захворать и немного отлежаться в постели. На Земле слишком много народу! — выкрикнула она, и ее слова, кудахтаньем прокатившись по тысячам залитых асфальтом и зажатых между небоскребами внутренних дворов, замерли вдали.
Лу нежно положил руку ей на плечо.
— Ну же, милая, я так не люблю, когда ты впадаешь в уныние.
— Если бы у нас, как у многих в прежние времена, была машина, — сказала Эм. — Мы могли бы ездить куда-нибудь и хоть немного отдыхать от людей. Эх, были же времена!
— Да, — согласился Лу, — до того как извели весь металл.
— Мы бы запрыгнули в нее, подкатили к заправочной станции и скомандовали: «Под завязку!»
— И правда, это было здорово, пока не израсходовали весь бензин.
— И мы бы отправились в беззаботную поездку за город.
— Да… Теперь все это кажется волшебной страной, правда, Эм? Трудно поверить, что между городами когда-то было столько простора.
— А проголодавшись, — продолжала Эм, — мы бы нашли ресторанчик, вошли в него, и ты, как бывало, сказал бы: «Думаю, я возьму стейк с картошкой фри» или: «Как у вас сегодня свиные отбивные?» — Она облизнула губы, глаза у нее сияли.
— Да уж! — пробасил Лу. — А как насчет гамбургера со всякой всячиной, Эм?
— Мммммммммммммммммммм!
— Если бы тогда кто-то предложил нам переработанные водоросли, мы бы плюнули ему в лицо, да, Эм?
— Или переработанные опилки, — подхватила Эм.
Лу все же упорно пытался найти хорошие стороны в сложившейся ситуации.
— Тем не менее, теперь все это научились перерабатывать так, что вкус водорослей и опилок почти не чувствуется; к тому же говорят, что наша нынешняя еда гораздо здоровее, чем то, что мы ели раньше.
— Не помню, чтобы я жаловалась на здоровье при старой еде! — задиристо воскликнула Эм.
Лу пожал плечами.
— Ну, надо же понимать, что Земля не смогла бы прокормить двенадцать миллиардов людей, если бы не начала использовать водоросли и опилки. Так что это прекрасный выход. Я так думаю. И все так говорят.
— Да люди-то говорят все, что первым взбредет в голову, — огрызнулась Эм. Она закрыла глаза. — Черт возьми, Лу, ты помнишь тогдашние магазины? Как там все из кожи вон лезли, стараясь угодить, чтобы у них что-нибудь купили. И не нужно было ждать чьей-нибудь смерти, чтобы получить в свое распоряжение кровать, кресло, плиту или еще что-то. Просто входишь и — вуаля — покупаешь что хочешь. Как же здорово было, пока не израсходовали все сырье. Я тогда была еще ребенком, но помню все как сейчас.
Подавленный, Лу лениво подошел к балконным перилам и посмотрел вверх, на холодные яркие звезды, сверкавшие в черной бархатной бесконечности.
— А помнишь, Эм, как мы были помешаны на научной фантастике? «Рейс семнадцать отправляется на Марс, стартовая платформа двенадцать. Всем занять места на борту! Всех, кто не принадлежит к техническому персоналу, просим оставаться в бункере. Десять секунд до старта… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… старт! Режим полной тяги!» Ж-ж-ж-ж-а-х-х-х-х!
— И не нужно тревожиться о том, что происходит на Земле, — подхватила Эм, вместе с ним глядя на звезды, — если через несколько лет мы все будем лететь сквозь космическое пространство, чтобы начать новую жизнь на другой планете.
Лу вздохнул.
— Только выяснилось, что нужна конструкция размером в два Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы доставить на Марс одного хилого
