Через несколько дней достигли они области Тайань. Перед ними вдали возвышалась Великая гора – Тай.[1579] Действительно, это была первая гора во всей Поднебесной. Основа ее уходила в землю, вершиной своей она касалась самого сердца небес. Расположилась она в пределах земель Ци и Лу.[1580] Грозен и величествен был ее вид!
С наступлением вечера У Старший подыскал гостиницу, где они переночевали, а с раннего утра начали восхождение на Великую гору к монастырю. В этой обители из века в век приносились все полагающиеся жертвы, правители всех династий совершали благодарственные молебны у жертвенников Небу и Земле. Как первый храм почитался монастырь.
Только поглядите:
Возвышается храм на Великой Тай-горе. Ее кряжи могучие держат и землю и небо. Досточтима вершина сия – всех святынь во главе. С балюстрады заоблачной если вглядеться, то предстанет вдали и западный предел – река Мертвящая вода – Жо-шуй.[1581] и восточный – бессмертия приют Пэнлай[1582]. Высший пик, венчаемый причудливой сосной, укрыт густыми облаками или туманом редким. Ввысь устремились башни и террасы. К ним, кажется, солнце само – ворон золотой парит, расправив крылья. Простерлись к небу ярусами хоромы и палаты. Сюда, мнится, луна – яшмовый заяц скачет во всю прыть[1583]. Резные балки, узорные стропила. Отливает голубизною черепица и алеют стрехи. Пестреют фениксами двери, сверкают яркие перегородки, переливаясь будто желтый флер. Свисают узорные парчовые ленты с расшитых рыбами занавесей. Издали взглянешь на изображение святого – и кажется с глазами Шуня, бровями Яо в пляске застыл увенчанный короной с девятью кистями. К божественному лику присмотришься поближе – с плечами Тана и спиною Юя, в порфиру облачен[1584]. Вот дух девяти небес[1585] с книгою учета душ умерших, увенчан шапкой-лотосом, в шелковый халат одетый. Вот святой мудрец в халате желто-красном, препоясанный поясом из ланьтяньских самоцветов[1586]. Расположилась слева свита украшенных яшмовыми шпильками в туфлях с жемчугом, а справа – другая – несущих с лиловыми шнурами золотую печать. Трепет внушает величественное сооружение! Стража его – три тысячи полководцев в латах золотых верхом. Грозного вида смельчаки стоят строем в обеих галереях. Владыке служат сотни тысяч воинов в кольчугах. Разместились судьи семидесяти двух[1587] служб под Полынь-горой[1588]. В храме Байцзэ[1589] Дух Земли приводит в соответствие двадцать четыре сезона[1590]. Ежедневно божественным проникновением озарен распорядитель Огненного озера – Железноликий страж. Ежегодно являет высокую мудрость хозяин судеб смертных – Полководец Пяти путей[1591]. Пред ними непрестанно воскуряются ароматы. Скакуны несут исполненные киноварью доклады небесным божествам, пред коими всегда обилье жертв в соответствии с сезоном года. По обычаю, и стар и мал молятся о спасении и счастье. Благоуханная дымка и благовещие облака сгущаются в храме Благополучия и Покоя. У врат истинного Света клубится счастия эфир[1592]
Да,
Тьма паломников в обителиЛазурных облаков.[1593]В мире славят ПовелителяНа тысячи ладов.
Брат привел Юэнян в храм Духа-хранителя Великой горы. В главном приделе они воскурили благовонные свечи и сотворили молитву перед святыми, в то время как даосский монах читал поминальный текст. Паломники сожгли жертвенные деньги в обеих галереях, и после монастырской трапезы У Старший повел Юэнян на самую вершину горы. Они миновали сорок девять перевалов и, цепляясь за плющи и лианы, продолжали восхождение. Окутанный густыми облаками храм богини, казалось, висел в воздухе. До него было еще добрых четыре десятка ли. Несомые ветром облака, раскаты грома и дождь – все осталось внизу. Путники вышли из храма Духа-хранителя Великой горы в час дракона, а когда достигли вершины, прошел час обезьяны.[1594] Перед ними открылся придел божественной Матушки с наддверною таблицей, на которой значилось имя Сун Цзяна.[1595] На вывеске золотом было начертано: «Обитель Лазурных облаков». Войдя в храм, паломники низко поклонились, потом обратили очи свои к золотому изваянию божественной Матушки. Что это был за лик!
Только поглядите:
На голове пучком высоким вздымается прическа – «девять драконов и летящие фениксы». Облачена в тончайшую порфиру с длинным шлейфом и золотою бахромой. Пояс у нее из ланьтяньского нефрита. Держит в руке, укрытой узорным рукавом, скипетр нефрита белого. Венчик лотоса – богини лик. Полные жизни глаза оттеняет туча волос. Губы ее – лучшая киноварь. Она бела и держится естественно и просто. Похожа на Мать Владычицу Запада – Сиванму, когда та пировала на Самоцветном озере в горах Куньлунь, или на чаровницу Чанъэ, когда та снизошла из Лунного чертога. Умения не хватит описать бессмертной облик. Нет красок воссоздать величественный лик!
Юэнян отвесила земной поклон божественной Матушке. Рядом, у курильницы, стоял даосский монах. Лет сорока, стройный, с бородкой, свисающей тремя клоками, он сверкал белизною зубов и все время поводил маслеными глазками. На голове у него красовалась шапочка со шпилькой, прикрывавшая узел волос, а сам он был облачен в темно-красный халат и обут в сандалии, расшитые узорами в виде облаков.
Монах подошел к Юэнян и прочитал ее молитвенное обращение. В золотой курильнице зажгли благовония и предали огню раскрашенные изображения божеств с конями на цветной бумаге. и бумажные слитки золота и серебра, после чего юные послушники убрали жертвенную снедь.
А монах этот, – звали его Ши Боцай, – хотя и считался старшим из учеников настоятеля храма Духа-хранителя Великой горы, был, надобно сказать, человек непутевый. Жадный до денег и падкий на женщин, он не упускал случая обделать темное дельце. А обретался в той местности некто Инь Тяньси, по кличке Злодей, – шурин тамошнего областного правителя Гао Ляня. Инь Тяньси водил компанию таких же бездельников, как и сам. Вооруженные луками и самострелами, с соколами и собаками, они бродили от храма к храму с единственным намерением – присмотреть среди паломников хорошенькую женщину. И никто не решался им слова поперек сказать. Вот монах Ши Боцай тем и занимался, что укрывал у себя насильника, а сам хитростью заманивал приглянувшуюся женщину в келью и отдавал ее на утеху прелюбодею Инь Тяньси. И на сей раз Ши Боцай сразу приметил облаченную в траур Юэнян. Необычные манеры и внешность выдавали в ней либо жену чиновного лица, либо представительницу процветающего дома. Седобородый пожилой господин и двое молодых слуг, неотлучно ее сопровождавшие, тем более укрепили его в таком мнении.
Ши Боцай не преминул приблизиться к паломникам и, кладя земной поклон, благодарил их за пожертвования.
– Досточтимые жертвователи, прошу вас, будьте так добры, проследуйте в келью на чашку чаю, – пригласил он.
– Не извольте беспокоиться! – проговорил У Старший. – Нам пора в обратный путь поспешить.
– Не спешите, успеете спуститься, – уговаривал его Ши Боцай.
За разговором они дошли до кельи.
Побеленная келья сверкала чистотой. На почетном месте размещалось расшитое цветами сезама роскошное ложе, над которым опускался желтый парчовый полог. Перед картиной «Дунбинь наслаждается белым пионом»[1596] стояла курильница с благовониями. По обеим сторонам от картины выделялись крупные парные надписи, исполненные искусным каллиграфом: «Трепещут на свежем ветру рукава – словно аисты в танце» и «С веранды при месяце ярком доносится проповедь священного писанья».
– Позвольте узнать, как вас величать? – обращаясь к У Старшему, поинтересовался Ши Боцай.
– Меня зовут У Кай, – отвечал тот. – А это моя младшая сестра, урожденная У. Если бы не обет, который она дала покойному мужу, мы не стали бы вас беспокоить, святой отец.
– Раз вы близкие родственники, прошу вас занять почетные места, – пригласил их монах.
Сам он расположился на месте хозяина и велел послушникам подать чай. А было у него в услужении два послушника. Одного звали Го Шоуцин, что значит Блюститель Чистоты, а другого – Го Шоули, что значит Блюститель Ритуала. Им было лет по шестнадцати. Приятной наружности, они носили монашеские шапочки из темного атласа с двумя лентами сзади. У каждого торчал стянутый красной бархоткой пучок волос. В темных шелковых рясах, в легких сандалиях и белых чулках, послушники источали аромат. Они подавали посетителям чай и воду, угощали вином и закусками. А ночью ублажали Боцая, утоляли его ненасытную страсть. Числились они в послушниках, а на деле служили наставнику как наложниками. А кем еще были и сказать нельзя. Словом, с полотенцем не расставались – так в штанах и носили.
Да, дорогой читатель! Ни в коем случае нельзя отдавать дитя свое в буддийский или даосский монастырь с целью пострига и принятия монашеского сана. И пусть крепко это запомнит родитель, если он только любит сына своего или дочь свою. Ибо дочь его, став монахиней буддийскою или даосскою, будет служить негодяю-насильнику как продажная девка. Девяти из каждого десятка уготован сей путь.
