— И физически тоже! — проговорила она резко. — Сошлась я с ним сперва от тоски по мужчине. А когда забеременела… От тебя не могла — ты бесплодный. Когда это случилось… и матерью потом стала, мир для меня открылся. Совсем другой. И Малыгин сам открылся… Он мягкий и добрый человек.
— Ну да… А я злой, — сказал он, глядя в землю, переступив с ноги на ногу. — Детей пугают такими.
— Ты? — насмешливо переспросила она. — Ты — хуже… Ну, не делай такие невинные глаза. Ты человек страшный. Никто ведь не знает, какой ты… А я знаю. Одна на всей земле. Лахновский знал, да теперь нет его, конечно, в живых. Елизавета Никандровна, жена Антона Савельева, знала…
Полипов поднял на нее сразу посеревшее, сделавшееся каменным лицо.
— Да, она догадывалась и была уверена, что это ты выдавал царской охранке ее мужа. Она работала в библиотеке перед смертью… Она и работать стала там, чтобы заставить меня признаться, чтоб я подтвердила, что это ты его выдавал… И я подтвердила!
— Ты-ы?! — простонал он, шагнув ближе, схватил дрожавшими руками вожжи, будто намереваясь вырвать их у нее.
— Убери руки! — строго произнесла она. — Что, испугался? Да, я в горячке ей это в лицо бросила… подтвердила все! Но она этого не перенесла, тут же и скончалась… Так что я виновна, выходит, в ее смерти.
Полипов сделал шаг назад, опять поглядел на грязную, не просохшую еще дорогу.
— И сильно каешься в том? — спросил он теперь негромко.
— Вроде бы я виновна… А на самом-то деле — ты, ты! — воскликнула она вместо ответа на его вопрос. — И в ее смерти ты виновен!
Крик ее, взлетев под холодное небо, где-то замолк там, потерялся.
— Не кричи, пожалуйста, — попросил он, уже успокоенный окончательно. — Не будем уточнять меру вины друг друга… скажем, за Кошкина там, за Баулина, Засухина. Ты все подталкивала меня, чтоб посадить их.
Бывшая жена Полипова слушала, презрительно изогнув высохшие губы. И когда он умолк, разомкнула их:
— Вот что, милый… Моя доля вины пусть со мной и останется. А свою ты возьми уж себе. Моя совесть пусть меня и мучает. А твоя пусть с тобой живет! — Она подобрала вожжи, но прежде, чем тронуть лошадь, добавила с усмешкой: — Хотя что я говорю! Тебе ж неведомо, что это за штука совесть. Вот у камня ее нет, у бревна нет. И у тебя также… Несчастный!
* * * *
Вот почему вспыхнул, как порох, Петр Петрович Полипов, когда Василий напомнил ему слова отца своего о совести. Он топтался на пожухлой траве, не вынимая рук из карманов. Он держал их там, как палки, оттягивая карманы пиджака вниз, едва не продирая их.
— Да, да, мальчишка! — еще раз воскликнул он. — Ты с какого года в партии?
— С пятьдесят первого, — ответил Василий Кружилин. — Но что это меняет?
— А я… со времен организации РСДРП! С тех времен, когда только возникла в подполье Российская социал-демократическая рабочая партия. Во времена первой русской революции я уже в царских тюрьмах сидел. Тебя еще на свете не было, а я уже по тюрьмам насиделся! И потом… все время в борьбе, все время в огне! Как порох-то пахнет, ты разве только в газетных полосах нюхал. А я пол-Отечественной… с сорок третьего на фронте! Ранение имею… Две награды боевые! Не много, но я их заслужил. А сколько я товарищей боевых потерял!
Да, ранение Петр Петрович Полипов имел, это он сказал правду. Правду он сказал и про награды, и про потерю боевых товарищей… Не сказал лишь и никогда никому не скажет, как он там, на фронте, встретился и распрощался с Лахнов-ским Арнольдом Михайловичем, тоже с товарищем своим по давним делам. Тогда, в июле сорок третьего, кривоплечий Алексей Валентик обратно перевел его за линию фронта, на советскую сторону, сказал на прощанье: «Весь фронт в движении. Ступай, дурак, в какую-нибудь часть, позвони оттуда в свою редакцию: жив, мол, материалы собираю для статьи, скоро вернусь… С каким бы удовольствием я тебя пришлепнул, идиота, да Лахновский, старый пень, не велел». Полипов так и сделал, на другой день объявился в редакции как ни в чем не бывало… Не сказал обо всем этом Петр Петрович Полипов, а Василий Кружилин этого, естественно, не знал. И никто другой не знал. И, будучи в том уверенным, во весь голос кричал Полипов:
— Так какое ты имеешь право говорить о моей совести?! Этого я и отцу твоему никогда не прощу, а тебе… проведшему всю войну в плену…
Василий побледнел, медленно поднялся, сжав кулаки. Но Полипов этого не испугался, стоял и ждал с улыбочкой. «Что за дьявольщина? — мелькнуло у Василия. — Неужели это он на провокацию вызывает? Не хватало еще…»
По скулам у него прокатились желваки. Но он взял себя в руки, спокойно сказал:
— Что же, пороху столько, сколько ты, я, может, и не нюхал. Но я другого нанюхался… Фашистских плетей, фашистской неволи. И потому-то я чувствую, как и чем земля родимая пахнет, этот ветер, это небо! Тебе этих запахов, кажется, никогда не почувствовать, хоть ты и в царских тюрьмах сидел. Так что… не очень ловко в наступление ты перешел.
— В какое еще наступление?
— Ну, не прикидывайся. На вопросы мои сам напросился. А отвечать, видно, не готов еще.
Полипов нагнулся, поднял свой запыленный велосипед.
— Просто пропало желание отвечать. — Полипов поставил одну ногу на педаль велосипеда, собираясь сесть в седло, и добавил насмешливо: — Но чего тебе-то так уж сожалеть об этом? Тебе важно ведь, чтоб я самому себе ответил.
— Конечно, это важнее, — согласился Кружилин. — Да, видно, не скоро это произойдет…
— Тебе откуда знать, скоро или не скоро? — почему-то заинтересованно спросил Полипов и даже снял ногу с велосипедной педали.
Кружилин поднял плащ, перебросил его через руку.
— А оттуда… Сперва мне показалось, что совесть у тебя…
— Опять о моей совести?!
— А ты помолчи! — воскликнул Кружилин. — Да, показалось, что она у тебя шевелиться начала. Но я, кажется, ошибся.
Полипов, будто выполняя приказание Кружилина, теперь стоял и молчал.
— Ты, Петр Петрович, одного не можешь понять. Или не хочешь… Верх окончательно берут такие, как Иван Савельев, как Малыгин. Они тебя вытеснили отовсюду. Вот почему ты не в состоянии ответить на мои вопросы. А если в состоянии, но уходишь от них сознательно, то еще хуже.
Кружилин ожидал, что Полипов будет возражать, оправдываться. Но тот только спросил с холодной отчужденностью:
— А ты бы уж заодно и объяснил, не в состоянии или сознательно, раз… раз этакий у тебя… талант психолога.
— Этого объяснить пока не могу.
Стоя друг против друга, каждый теперь понимал, что лучше бы им скорей разойтись. Однако Кружилина задерживало любопытство: чем же кончится эта их случайная встреча?
Медлил и Полипов. Он отвернул глаза в сторону и потирал ладонью никелированный руль своего велосипеда. Потом решительно встряхнул машину, словно дернул лошадь за удила.
«Все равно не уедет, — подумал Кружилин. — Он все-таки понимает, что это будет походить на бегство, на позорное отступление. Не уйдет, не попытавшись как-то взять верх. Но интересно как?»
Кружилин решил ждать до конца и даже положил обратно на чемоданчик плащ, полез за папиросами.
Полипов отлично понял все мысли Кружилина. Понял и даже смерил его глазами с головы до ног с откровенно снисходительным превосходством.
Однако и Кружилин понял, что этот взгляд бывшего секретаря райкома на сей раз какой-то искусственный, показной.
— Значит, думаешь, что прижал меня в угол? — тихо спросил Полипов. Василий только пожал плечами. — И ждешь, как я из него… из этого положения выйду?
— Ну что ж. Это тоже интересно.
— Да… Но только мне выходить ниоткуда не надо. И никуда ты меня не загнал. Конечно, в последние годы судьба меня не балует, в этом ты прав. Пришлось… работу в райкоме, а потом и в совхозе «Степной» оставить…
— Осторожные, однако, формулировочки. Жалеешь, что ли, себя? А когда-то не выбирал выражений. Некогда, мол, выбирать, которые помягче, дело делаем…
— А ты не перебивай! — повысил голос Полипов. — Я твои вопросы выслушивал спокойно.
— Хорошо, — коротко сказал Кружилин.
— Ну вот… Только рано вы собрались хоронить Полипова. Жив еще Полипов. А формулировки… Я и сам понимаю — наломал дров порядочно, как уж тут ни формулируй. Партия поправит…
— Сколько же можно поправлять тебя? — не выдержал все-таки Кружилин.
— Во-он ты каков, оказывается! — уже сквозь зубы выдавил Полипов. — А ведь мы терпеливее относились к вам.
— Погоди, погоди… Кто это — мы? И к кому это — к вам?
