Еще в Тернополе она сделала операцию. Молодой и улыбчивый армейский хирург удачно срезал безобразивший ее рубец на щеке, некоторое время на месте рубца была лишь красноватая полоска, но постепенно краснота исчезла, и теперь вдоль щеки, нисколько не портя выражения лица, пролегал лишь неглубокий и незаметный почти шрамик. Волосы на сожженной кислотой голове тоже отросли, на местах бывших проплешин они были, правда, пореже, но Олька вполне обходилась без парика. Они только побелели, ее волосы, как снег, и потому она их красила.
Замуж Ольга Яковлевна не вышла, хотя находилось два или три человека, питавших к ней настоящие чувства. Не вышла не потому, что любила Семена. Нет, она его никогда не любила. То, что произошло один-единственный раз между ними, произошло под влиянием пережитого и сложившихся на ту минуту необычных и трудно объяснимых постороннему обстоятельств. От этого одного-единственного раза родилась Ирина, и Олька, Ольга Яковлевна, об этом не жалела, наоборот, она была за это благодарна Семену. Жизненные пути их так неожиданно, случайно пересеклись и разошлись навсегда, жив он или сгорел в пламени войны, она не знала, но думала иногда обо всем этом как-то равнодушно. Замуж она не вышла потому, что перед глазами, едва она задумывалась о будущей супружеской жизни, неизменно возникала распятая немцами на полу мать, она видела обращенные к ней ее глаза, обезумевшие и уже неживые, слышала ее ужасный последний крик: «Доченька, бросай!», в ушах возникал грохот взорвавшейся в комнате брошенной ею, Олькой, гранаты. Видела это, слышала это — и не могла преодолеть в себе неизменно возникавшего отвращения при одной мысли о физической близости с кем бы то ни было.
Таким вот образом повлияла на нее эта страшная трагедия, одна из многих тысяч и миллионов человеческих трагедий в то жуткое военное время.
В Харькове Ирина окончила десятилетку, окончила с золотой медалью, но, всегда упрямая и непонятная для матери, поступать в какой-либо институт или университет наотрез отказалась, заявив:
— Высшее образование я получу, мама. Я буду инженером по сельхозмашинам. Но буду учиться заочно. А сейчас пойду работать на ваш завод. Учеником токаря. Буду сперва токарем.
— Боже мой, почему… токарем?!
— Я так хочу.
— Ирочка! Ну хорошо, пусть заочно… Но почему ты хочешь стать… инженером по сельхозмашинам? Это же не очень… не очень как-то и подходит женщине.
— Ошибаешься, мама, великолепно подходит, — ответила упрямая дочь, и Ольга Яковлевна Алейникова поняла, что спорить с ней, как всегда, бесполезно.
Ирина теперь действительно учится в институте при заводе, работает токарем, является комсоргом цеха и в прошлом году еще записалась в заводскую секцию альпинистов.
— Ну хотя бы вид спорта могла выбрать для себя какой-нибудь иной! — сказала недовольно мать, помогая ей собираться на первые альпинистские сборы. — Не женское дело по горам лазить.
— А женское дело разведкой в тылу врага заниматься?
— Тогда была война, Ира.
— Сейчас войны нет… Но человек всегда с чем-нибудь воюет. Когда я стою на балконе, у меня голова кружится.
— Тем более я тебя не пущу!
— Мама! Ты же знаешь, я хорошая тебе дочь. Но здесь я не послушаюсь. Я хочу победить этот недостаток в себе и сделаю это. Зачем мне, чтобы голова кружилась?
Такая была она, Ирина, хрупкая светлоглазая девчонка. Она не хотела, чтобы у нее на высоте кружилась голова.
Весь мир она воспринимала удивленно и восторженно, на каждого человека смотрела так, будто хотела спросить: а откуда ты, что с тобой было в прошлом, зачем ты живешь сейчас и не знаешь ли, что с тобой станет в будущем?
Хотела, но не спрашивала, а у матери своей спросила давным-давно, будучи еще школьницей:
— Мама, а кто мой папа? Почему мы живем одни?
Задав эти два вопроса, она поглядела на мать глазами совсем не детскими. Во взгляде ее были и страх, и тоска, и предупреждение какое-то: правду, мол, только скажи, для меня очень важно знать эту правду, иначе я не знаю, зачем жить… И еще в ее глазах было ожидание какой-то радости.
— Ирочка, когда ты станешь немножко взрослей, я тебе все расскажу о твоем папе, — сказала Ольга, поняв, что здесь обманывать дочь нельзя, что правда нужна ей как воздух. — Он был хорошим, твой папа.
— Почему был? Он умер?
— Не знаю, Ирочка. Он был на фронте. Может быть, он погиб, а может быть, жив… Я тебе расскажу все о нем… и о своей жизни.
— Хорошо, мама. Я буду ждать.
Больше дочь ничего не спрашивала в течение многих лет, но Ольга чувствовала, что ее обещание рассказать об отце она не забыла и ждала этого.
И в день окончания десятилетки рассказала дочери все, не утаив даже самой маленькой подробности. Объяснила и то, почему она не вышла потом замуж.
Ирина выслушала все молча, затем, отвернувшись к окну, долго стояла неподвижно, глядя на шумную улицу, полную жизни.
— Ты меня… осуждаешь, Ира? — нарушила наконец молчание Ольга Яковлевна.
— Нет, мама. — Она обернулась. — Тысячу раз нет… Сколько же тебе пришлось пережить!
Потом они обе долго плакали, а под конец Ирина сказала:
— Я стала взрослее теперь на целую жизнь!
На том они закончили и никогда к этому не возвращались больше, жили так, будто никакого разговора и не было. А нынешней весной Ирина сказала:
— Я хотела бы, мама… увидеть своего отца. Поедем в эту Шантару, в Сибирь. Ольга Яковлевна так и осела.
— Ты что?! Зачем мы будем ломать… ему и его семье жизнь?
— Я посмотрю на отца… хотя бы издали. Он и не узнает, не почувствует.
— Ира! Да, может быть, он там уже и не живет!
— А мы узнаем, где он живет. И туда поедем. Понимаешь, мама, очень мне это нужно!
Так они оказались в Шантаре.
* * * *
На другой день Ольга Яковлевна проснулась и увидела, что кровать дочери пуста. Она не очень обеспокоилась, подумав, что Ирина вышла, видимо, погулять перед завтраком. Утро было ясным и веселым, окна гостиничного номера проламывали полосы солнечного света.
Прошло несколько минут — дочь не возвращалась. Ольга Яковлевна умылась, привела себя в порядок. Дочери все не было.
Ирина появилась через час. И прямо от порога проговорила:
— Мама! Я все узнала. Отца в живых… Он погиб.
Ольга Яковлевна, вставшая при появлении дочери, медленно опустилась на кровать.
— Я это чувствовала, — произнесла она негромко. — От кого ты это узнала? Как?
— А я просто в райком партии зашла и спросила.
— Сумасшедшая!
— Здесь живет его… жена, Наталья Александровна, и дочь, Елена. Моя сестра.
— Нет, ты положительно сошла с ума! — воскликнула Ольга Яковлевна. — И что… как ты о них… расспрашивала? Что говорила?
— Да успокойся, мама. Я же не сказала, что я дочь Семена Савельева. Я представилась своей фамилией. А там, в райкоме, симпатичный такой дядечка со мной говорил, по имени Николай Кирьянович Инютин. «Простите, говорит, какая Алейникова? Дочь Якова Николаевича Алейникова, что ли?» — «Нет, говорю, это моя мама его дочь. Приемная. А я ее дочь. А сам Яков Николаевич погиб в сорок четвертом на Буковине». Инютин этот долго не мог ничего понять… Он и сказал, что отец мой погиб. Кажется, в Норвегии, говорит.
— Как в Норвегии?! — вскричала Ольга Яковлевна. — Почему в Норвегии?
— Ах, мама, ну разве я знаю? Но это все мне и нужно узнать… Больше того — я говорила с его женой по телефону. И пригласила ее… и дочь ее к нам в номер.
— Ирина! — простонала мучительно Ольга Яковлевна. — Ты же… ты же обещала только посмотреть издали!
— Да, на отца… Но его нет в живых.
— Что же теперь будет?!
Ирина решительно шагнула к матери, положила ей на плечи ладони.
— Ну что будет! Ничего не будет… Я ей просто сказала, что ты жила тогда в прифронтовой полосе, в этой деревне Лукашевке, и случайно познакомилась с ее мужем на рытье окопов… Как оно и было на самом деле. И что поэтому можешь рассказать кое-что о том времени… и о Семене Федоровиче. Она хотела немедленно бежать к тебе. Но я попросила прийти вечером. Чтобы нам с тобой немного подготовиться… Все будет хорошо, мама, откуда они могут догадаться? Я сказала, что приехали мы сюда просто поглядеть, где жил твой приемный отец Яков Николаевич. Я соврала, что ты была замужем, а муж умер. Я же умная, мама, ты видишь, я все предусмотрела.
Ирина сняла руки с плеч матери, прошлась по номеру, задумчиво глядя себе под ноги, тряхнула короткой стрижкой.
— И, кажется, мать его, моего отца, будет… И брат. Инютин этот сказал, что надо и матери Семена Федоровича, и брату его о нашем приезде сообщить… Она живет, как я поняла, где-то в колхозе.
