Да не удержал.
Василий чуть не задохнулся от счастья:
— Бежала?
Служанка сморщила вздернутый нос:
— Как же! Пока Кощей раны зализывал, Яга ее в оборот взяла да и спрятала.
Досталось все же Кощею! Баюн с лязгом выбросил и втянул жемчужные когти. Он громко, с присвистом дышал, прямо сейчас готовый драться.
— По одной из дорог увезла, что за указательным камнем, — зыркнула черными глазищами. — Не спрашивай, по какой. Некогда мне. Да и небезопасно подглядывать.
— Спасибо.
Василий поднялся, чтобы идти.
— Погодь! Надоела мне хозяйка — мочи нет! Уйти думаю. Ты котик справный, — размечталась Гулишна. — Ходили бы с тобой по ярманкам. Ты бы на гусельках тренькал. А я бы пела…
И затянула проникновенным контральто:
— Догорай, догорай, моя лучина…
— Никаких ярмарок! — прервал ее вокализы кот, боясь, что действие волшебного киселя скоро сойдет на нет и Гуля Гулишна снова перестанет его понимать. — Яга где?
— Где-где? В… горнице с Кощеем. Бизьнес у них. Эй, стой! — ухватила его за хвост. — Спой хоть на прощание! Плясать хочется — мочи нет. А не то Яге скажусь!
Встала, поддергивая грудь в вырезе алого платья. Взмахнула платком, дожидаясь традиционной плясовой.
Но Василий выбрал другое. И начал хриплым полушепотом, постепенно поднимаясь на крещендо.
Баюн пел не свое: такой драйв он бы просто не выдал. Но и слова и мелодия бурлили в Василии и были ему созвучны. И стук сердца девушки, одетой в алое, разбивал витрину музея, а горячие пальцы прожигали стекло. И не чужой незнакомец выходил к ней, переступая осколки. А он сам. Чтобы вести ее в танце — не рукой, так рокочущим голосом. И они взлетали к небу и падали, и гремели колеса кареты, а кони дробили подковами мостовую. И Василий, ведя даму в танце, прижимался к щеке щекой.
Гулишна рухнула на скамью:
— Хва-атит!.. Ох, роздыху мне!
Подхватила жабу и поочередно прижала к щекам, чтобы остудить.
— Иди уже, бай-юн. Пусть все у вас сложится!
Выходя на широкий двор, Василий чувствовал себя последней сволочью, потому что вел танец не с Лушей, а с посторонней теткой. Ну, пусть не танец, пусть просто пел для нее. И не из-за свинства, а чтобы не застрять в застенках — потому что Лушу надо было спасать. И все равно он чувствовал себя предателем.
— Скучная ты натура, Василий, — отметил его состояние серый волк, прогнув спину и перебирая лапами. Хвост так и лупил по бокам. — И чего смурной такой?
— Из-за Гулишны.
— А что? Я бы к такой подкатил, — волк сладострастно прикрыл синие глаза.
— Я те подкачу! Ноги повыдергаю! — рассеянно отозвался Василий и полез по вертикальной стене высоких хором, впиваясь когтями — внизу тяжко дернулась одна из курьих ног. Василий вцепился в бревна и застыл под наличником, обратившись в слух.
— Что-то изба сегодня неспокойна, — Кощей подошел к оконцу, пытаясь выглянуть за наличник. Рука оказалась слишком близко к росянке в горшке на подоконнике. Та попыталась тяпнуть Кощея за палец. Не смогла. Но руку злыдень отдернул и от окна отскочил.
Волк подкатился под стену и разлегся, цветом сливаясь с землей. Проворчал курьим ножкам:
— Дернетесь — съем!
Обдал вонью из пасти. Курьи ноги хотели пнуть наглеца, но решили не конфликтовать. Волк пах Гулишной и дымом. Еще учинит пожар. Или вовсе зажарит на ужин. А от Гулишны им не раз всерьез прилетало метлой, с ней не забалуешь.
— Гостей нет — вот и скучает. А у меня старт-ап новый. Вот организую все, как следоват…
— Ты, бабка, совсем ума лишилась с этим своим бизнесом? — возопил Кощей, мигом забивая на обеспокоенность курьих ног. — Куда Лушу дела⁈
Старуха пожала костлявыми плечами:
— А почему нет? Проходимость высокая. Едят-пьют, что подам, не брезгуя. Банька, опять же: русская, турецкая, сауна… А товар… а сам же все знаешь про товар, откель мы его берем. Тем более когда скотина усатая эта деру дала — крутиться приходится.
Вопрос о девице она проигнорировала.
— У тебя уже небось все чулки кончились, в которые ты деньги топчешь, — прошипел Кощей.
— А ты не завидуй! Лучше новые подари.
— Фильдеперсовые! — бросил Кощей что-то непонятное. Бабка, держась за бока, захохотала.
И перешла к делу. А Василий слушал.
— … а та дорога, где женату быть, совсем затравела. Ну я и пустила слух, что ждет женихов на той стороне богатырка Синеглазка. Спит смертным сном. А кто поцелуем в уста сахарные ее разбудит, тот сможет на ней жениться. И не просто так — кому девка без приданого интересна? А еще проложит от своего дворца до дома жениха золотую дорогу, чтобы по ней сваты, а после свадебный поезд проехали.
Кощей забегал по горнице, утратив величие. Загребая плащом половицы и сжимая кулаки. Спасибо что не на старухином горле.
А та токовала, ничего не замечая:
— Ну, являться к невесте, хоть и спящей, без подарка некузяво. Платьишко привезти надобно, туфельки, фату вышитую. Корону. Ключ али колечко обручальное. Бельишко опять же, чулочки… Пояс, бусики, шкатулу яхонтов самоцветных, — тут у старухи закончились пальцы. — Понимаешь, какие возможности для дополнительного бизнеса открываются? Я уже с заказом на ювелирку к подгорным гномам послала. И посадила в амбаре мастериц платья свадебные шить-вышивать и чулочки вязать.
Она хихикнула.
— Да женишки, особенно, дети царские, как о золотой дороге услыхали, так локтями отпинываются и в очередь становятся. Скоро поедут с дарами…
— Бабка!!! — простонал Кощей, стуча себя кулаком по лбу. Василий, приподняв уши и глаза над подоконником и выглядывая из-за маскирующей росянки, еще и удивился, отчего звонкого звука не слыхать — как от пустого горшка.
— Да не страдай ты так! — меленько, гнусно захихикала бабка. — Их поцелуи ее не разбудят. А товар я назад за полцены приму и следующим перепродам.
— Яга! — пальцы Кощея затрещали. — Прикрывай лавочку! Не позволю я свою невесту другим целовать!
— А-а… — восторженно возопила бабка. — Так даже лучше! Вызывай их на смертный бой и складируй там! Можешь в статуи превращать! Мне тогда товар выкупать не придется.
— Яга!!!
— Чиво рычишь? — она перестала носиться по горнице и уселась в резное креслице, вытянув вперед костяную ногу. — Все одно не твоя она невеста и не тебе ее будить.
— А если он дознается, где она?
— Кто? Певец этот недоделанный? Ну, схватим и опять на себя работать заставим, труса несчастного, обжору сарделечного.
Вот тут Василию стало по-настоящему обидно. Но он мысли эти отогнал — ради Луши.
Росянка вскинула листики с пузырями сладкого сока и заглотала комара. Баюн ей был не интересен.
— Не хочу
