не убегу.
Стародубцев освободил Судакову руки, дал закурить, но вставать на ноги не разрешал. Сам сел на пень.
— Кто вы такой? — спросил он.
— Судаков. Василий Судаков. В прошлом питерский рабочий, слесарь, теперь безработный.
— В таком случае зачем вам было убегать?
— Потому что вы бандит. Сейчас вашего брата немало по лесам шляется. У вас поддельные документы на имя милиционера. Я сразу увидел, что документы поддельные. Жаль, что я не убил вас. Мне бы Советская власть спасибо сказала. А сейчас я беспомощен. Вы меня пристрелите, потом стащите сапоги, костюм. Много ли вам надо! Документами уже завладели, они бандитам тоже годятся.
— Вы идти можете?
— Куда?
— В волость, верст шесть-семь.
Судаков молчал.
— Я вас спрашиваю!
— Я с разбойниками не хочу разговаривать, — ответил Судаков и начал приподниматься.
— Лежать! — Стародубцев подскочил к нему, схватился за наган. — Если еще попытаетесь встать, я из вас котлету сделаю!
Судаков подчинился, лег на бок, облокотясь на здоровую руку.
— Пантелей!
— Слушаю, дядя Игнаша!
— Эту записку отнесешь в Успенское, председателю сельсовета. — Стародубцев написал несколько слов на листке бумаги, протянул Пантушке. — Давай винтовку. Прочитай, а то вдруг потеряешь и не будешь знать, зачем послан.
Уходя, Пантушка прочитал записку:
«Товарищ Васин!
Пойман крупный зверь. Немедленно шлите подводу с Пантушкой. Он покажет дорогу.
Стародубцев».
Только к вечеру вернулся Пантушка с подводой. Судакова посадили на телегу. С одной стороны от него сел возчик, с другой Стародубцев и Пантушка.
Теперь, когда самое опасное осталось позади, Пантушке сделалось страшно. Подумать только! Он сидит рядом с преступником, слышит тяжелое дыхание его, видит налитые злобой глаза.
Пантушка с огромным уважением и любовью смотрел на Стародубцева, который то и дело вытирал платком воспаленные, беспрерывно слезившиеся глаза.
Когда проезжали мимо Малиновой поляны, Стародубцев велел остановить лошадь и послал Пантушку в землянку.
— Принеси все, что найдешь там.
Пантушка принес большую котомку и трость. В котомке оказались слесарные ножницы, паяльник, кусок олова, напильник.
— Ваше? — спросил Стародубцев Судакова.
— Мое. Я же говорил, что хожу по деревням, кормлюсь своим ремеслом.
— В волости разберемся.
— Дядя Игнаша, смотри!
Трость, которую вертел в руках Пантушка, вдруг разъединилась: в одной руке у него был пустотелый стержень, в другой острый кинжал.
— А это тоже слесарный инструмент? — спросил Стародубцев, показывая на кинжал.
— Нет, это для самозащиты от зверей, — нисколько не смущаясь, ответил Судаков.
В душу Пантушки вдруг закралось сомнение. Кто знает, может быть, и в самом деле этот человек ни в чем не виноват, может быть, он и вправду слесарь и ходит по деревням, починяет кастрюли, тазы, ведра. И оружие ему нужно. За войну столько расплодилось волков, что стаями бродят, и были случаи, на людей нападали. Все может быть. А его взяли да изранили и теперь везут в волость.
Но чем больше думал Пантушка о Судакове, тем меньше оставалось к нему жалости. Вспомнился вечер на церковной паперти, когда был ранен милиционер и убит комсомолец, ночное посещение каменоломни. Все это в представлении Пантушки связывалось с Судаковым. Почему он таинственно появился в Успенском в тот момент, когда толпа рвалась в церковь, и так же таинственно исчез? Почему он прятался в лесу? Почему убежал? «Дядя Игнаша зря арестовывать не станет, — мысленно заключил Пантушка. — Он знает, что делает».
В волостное село приехали уже в темноте.
В милиции Судакова тщательно обыскали. В подкладке пиджака у него нашли удостоверение на имя Сметанина Петра Ивановича, мещанина уездного города.
— Кто же вы? — спросил начальник милиции. — Судаков или Сметанин?
— Судаков.
— Почему же у вас еще документ на Сметанина?
— Не знаю. Пиджак купил на барахолке. Подкладку не отпарывал, об этом документе узнал только сейчас.
Начальник милиции покачал головой.
— Следствие покажет, можно ли вам верить.
Судакова под охраной поместили на излечение в больницу.
В ту же больницу отправился и Стародубцев.
Прощаясь, он обнял Пантушку.
— Спасибо, браток! Ты оказался надежным товарищем.
Пантушка не знал, что ответить. Глядя в воспаленные глаза Стародубцева, он спросил:
— Как же глаза-то?
— Оплошал я малость... Нюхательным табаком он в глаза... Прощай пока, скоро увидимся.
* * *
Тихий вечер опустился над Успенским. Пропылило с пастбища стадо, прозвякали по дворам подойницы, угомонились люди.
Гаврила лежал в осиннике за околицей и смотрел на родное село. Будто лишь вчера ходил он по пыльной улице мимо бревенчатых изб, вдыхал запах парного молока, слушал скрип колодезного журавля и бойкий девичий говор. В груди у него защемило, в горле заклокотало, на глаза навернулись слезы.
Горько, нелегко было возвращаться домой после нескольких лет трусливой бесславной жизни. Может быть, еще и не так скоро решился бы он прийти с повинной, если бы не Судаков со Степкой. Их встречи показались Гавриле подозрительными. Прошлой ночью Судаков куда-то пошел и перед этим старательно проверил пистолет.
— На охоту? — спросил Гаврила.
— Прогуляться, свежим воздухом подышать.
— А пушку-то зачем? — он указал на пистолет.
— От медведя обороняться.
«Надо подальше от него», — решил Гаврила, оставшись один. Покинул землянку на Малиновой поляне, пошел в каменоломню, на старое место. Но, подходя к Кривому озеру, услышал голоса Судакова и Степки. Это еще больше испугало его. Куда податься?
Всю ночь не спал Гаврила и надумал идти домой, объявиться народу. Но с каждым шагом, который приближал его к Успенскому, в душе у него росло чувство страха. Как встретят односельчане? Придется все перенести: насмешки, укоры, суд. Но это лучше, чем прятаться, лучше, чем попасться вместе с Судаковым и Степкой по какому-нибудь темному делу. В том, что они занимаются чем-то нехорошим, Гаврила уже не сомневался.
До села он добрался засветло, но постыдился встречи с людьми и решил дождаться вечера.
«Прямо в сельсовет пойду. Домой зайдешь, там сцапают. Доказывай тогда, что с повинной объявился».
Но вот наступила темнота, а Гаврила все не мог заставить себя выйти из осинника, все обдумывал, как лучше сказать в сельсовете, чтобы его поняли. Наконец он тяжело поднялся, взял под мышку полушубок и пошел в село.
В сельсовете горел свет, слышались голоса.
Гаврила на минуту только вообразил, как он войдет в избу, упадет на колени перед людьми, и почувствовал такой страх, что отскочил в сторону с тропинки,
