Наверное, я не закричал только потому, что боялся напугать спавшую наверху жену, но я чувствовал, что обливаюсь холодным потом, ибо проходил крещение страхом… Да, то был страх, ужас от бессилия, смешанный с отчаянием и яростью, тщетно искавшими выхода. Мне уже было знакомо это чувство, и я знал, что обычно человек находит выход из этого положения в самых кощунственных, самых богохульных ругательствах… И они уже были готовы сорваться у меня с языка-.
Внезапно я, словно подчиняясь чужой воле, по примеру своего друга, отпустил ставни, бросился к двери, ведущей в сад, и рывком отворил ее. Чтобы выскочить на улицу, мне хватило пяти секунд. Я тотчас удостоверился в том, что у окна моей комнаты не было никакого живого существа… Не было там и ветки, которая могла бы удерживать ставни, не видел я и натянутой веревки… Ничего! Я быстро обежал вокруг дома и вновь очутился у окна своей комнаты… Оно было закрыто! Когда же я подошел к двери, оказалось, что и она закрыта изнутри на ключ… Итак, меня не пускали в дом! Я стал игрушкой в руках… только в чьих руках?
На мгновение я застыл, совершенно ошеломленный, стуча зубами от бессилия и шепотом произнося проклятия. Однако надо было найти какой-то выход из этого дурацкого положения, надо было положить конец этому идиотскому фарсу, столь мастерски разыгранному, вот только кем?
Я собрался с духом и постарался, чтобы мой голос звучал как можно более естественно. Для вящей убедительности откашлявшись, я позвал жену. Она тотчас же подошла к окну. Я заметил, что она совершенно одета, что свидетельствовало о том, что она не хотела ложиться спать.
— Видишь ли, душенька, тебе придется спуститься вниз и открыть дверь, — сказал я. — Все дело в том, что я свалял дурака, так как вылез в сад через окно, а от неосторожного движения оно само закрылось. Ну а дверь, естественно, заперта с вечера на ключ… Так глупо… Думаю, что после такой ночной прогулки мы будем спать как убитые!
Я, конечно, пытался сделать хорошую мину при плохой игре. Признаюсь, в ту минуту я лязгал зубами, хотя стояло лето. Жена, однако, ничего не заподозрила, спустилась вниз и отворила дверь. Я бросился к себе в комнату, схватил оставленный на ночном столике револьвер и, притянув жену к себе левой рукой, произнес:
— У меня больше нет свечи, поэтому я поднимусь с тобой наверх. Если я выстрелю, не пугайся, в доме и в самом деле никого нет, а если и есть, выстрел послужит ему хорошим предупреждением. Понимаешь?
— Нет, не понимаю, — пролепетала жена, более напуганная моим тоном, чем самими словами. — Неужто ты тоже боишься? Признайся, тебе страшно?
— Нам абсолютно нечего бояться, уверяю тебя, дорогая, — промолвил я, натужно и фальшиво смеясь. — Я провожу тебя до дверей спальни, ты дашь мне другую свечу, а то луна так плохо все освещает…
Я нес какой-то несусветный вздор, понимая, что еще больше пугаю жену. Мы поднялись с ней по лестнице, тесно прижавшись друг к другу. Внезапно я почувствовал, что тело ее как-то странно отяжелело и она стала оседать на ступени. Бедняжка завопила, отбиваясь от кого-то невидимого:
— Франсиско! Помоги! Помоги! Кто-то хватает меня за ноги!
В ту минуту мы как раз оказались на лестничной площадке, освещенной призрачным лунным светом, проникавшим через небольшое окошко. Не поворачивая головы, я протянул правую руку над своим левым
плечом и выстрелил в сторону окошка. Грохот выстрела прокатился по всему дому. На какое-то мгновение мне показалось, что жена, обмякшая в моих объятиях, мертва. Увы, я не одолел злого духа, преследовавшего нас ибо в ту же секунду получил сильнейшую пощечину, причем мне показалось, что вместо пальцев на невидимой руке были пять палочек.
Как это ни странно, пощечина вернула меня к жизни и придала сил. Меня ударили, а это значило, что нужно нанести ответный удар, нужно сражаться! Я встряхнул жену, вырвал ее из объятий невидимки, пытавшегося отнять у меня ту, что была мне дороже жизни, и поспешно повел, вернее, почти понес, бедняжку к нашей спальне. По пути я обернулся и вынужден был констатировать, что сзади нас никого не было.
Мы благополучно добрались до нашей комнаты, и я с силой захлопнул дверь, как будто желал раздавить невидимую гадину между ее створками. Жена моя, почувствовав себя в относительной безопасности и еще сохраняя остаток веры в наличие в доме злоумышленника из плоти и крови (иначе в кого я стрелял из револьвера?), бросилась к колыбели нашего малютки. Увы, колыбель… была пуста! Несчастная лишилась чувств и со стоном упала на пол.
Оглушенный новым несчастьем, но не раздавленный, я стоял в круге света, отбрасываемого лампой, скрестив на груди руки, и ждал, когда же появится мой неведомый и невидимый противник. Я ждал нападения, но хотя и сознавал, что бороться с неуловимым врагом бесполезно, все же был готов драться не на жизнь, а на смерть. Увы, в этой схватке, как я понимал, мне не помогут ни нож, ни револьвер…
В своих комнатах завыли и запричитали служанки, разбуженные звуком выстрела. Они выли точь-в-точь, как уличные собаки, воющие на луну… Не могу сказать, чтобы эти вопли ^оказывали благотворное влияние на мои нервы. Пожалуй, ничто так не деморализует человека, как женские рыдания и крики, да еще среди ночи…
Мз оцепенения и жесточайшей подавленности меня вывел тоненький детский голосок. Да, где-то внизу плакал мой малыш. Нужно было во что бы то ни стало найти его, моего бедняжечку, ведь глубокий обморок
жены ясно свидетельствовал о том, что не она сама отнесла ребенка в другую комнату. Значит, младенец был похищен!
Ко мне возвращалось утраченное было мужество. а его, видимо, следовало иметь немало, чтобы отважиться спуститься по лестнице вниз и осмотреть весь первый этаж этого проклятого дома, высоко поднимая канделябр и освещая все укромные углы.
Я нашел моего малютку! Он лежал совершенно голенький на холодном мраморном столе, лежал на спинке и слабо попискивал, как какая-то ненужная вещица, впопыхах брошенная грабителем, спешившим укрыться от света…
Весь остаток ночи я успокаивал жену и укачивал плачущего ребенка. Только с восходом солнца все вроде бы встало на свои места, и измученная юная мать уснула вместе с малышом, мирно посапывающим у ее груди.
Должен признаться, что эти жуткие события повергли меня в такое отчаяние и довели мой рассудок Х. до такого состояния, что я более не чувствовал в себе сил противостоять невидимому противнику. Последний трюк с крохотным младенцем, неведомо как перенесенным с этажа на этаж, окончательно выбил меня из колеи. Каким образом его пронесли по лестнице? Или похититель вместе со своей ношей прошел сквозь стены? Нет, это было необъяснимо! И нестерпимо!
Теперь я боялся, что не выдержу и сдамся, так ничего и не поняв. Однако днем, немного успокоившись, я решил все же не отступать, не поставив в известность полицию о событиях в моем доме.
Прошу вас быть сейчас особенно внимательной, дорогая госпожа Рашильд, ибо вы всегда утверждали, что подобные таинственные явления происходят обычно в присутствии одного или двух лиц, чаще всего верующих, и что при вмешательстве полиции они тотчас же прекращаются, ибо дома с привидениями вроде бы не склонны посвящать в свои тайны блюстителей порядка.
Я продолжал считать, что стал жертвой разнузданной травли или жестокой мистификации. Я упорствовал в этом мнении и пытался это доказать самому себе, как доказывают теорему, изобразив фигуры на черной доске (а доска, надо признать, была в данном случае очень черной). Я не нашел иного выхода, как предупредить полицию Коимбры о том, что у меня в доме неведомые злоумышленники творят совершенно невообразимые вещи, очевидно для того, чтобы вынудить нас покинуть наше жилище среди ночи; им будет тогда гораздо легче его ограбить.
Сначала меня слушали с явным недоверием, но в конце концов полицейские согласились посетить мой дом. И вот тут они стали свидетелями душераздирающей сцены: обе мои служанки, объявившие о своем уходе, вылетели из дому со своими корзинами и коробками, словно две насмерть перепуганные проехавшей телегой курицы. Они так вопили, так кудахтали на все голоса, так высоко воздевали к небесам руки, что можно было подумать, будто они стали свидетельницами дьявольского шабаша. К тому же женщины столь красочно описывали происшествия, о которых… не имели ни малейшего понятия. Ведь они на самом деле ничего не слышали и не видели!
Мой друг, тот самый, что ночевал в нашем доме, явился к нам с толпой друзей, и они организовали настоящую облаву на привидение, недостатка в добровольцах не было. В стане моих политических противников (я уже обзавелся и политическими врагами, несмотря на молодость) многие питали надежду на то, что я потерплю сокрушительное поражение и буду опозорен, раздавлен, уничтожен. Я не мог отступить…
Итак, мы расставили часовых у всех дверей и окон, открывавшихся по собственной воле даже тогда, когда они были заперты на засовы и замки.
