— Ты сам предложил мне рассказать ему часть правды, — продолжал служитель.
— Да.
— Хозяин, он мой брат, — вновь повторил жрец, заметив, как глаза мага вновь стали подергиваться алой дымкой. — Он служит тебе верой и правдой. И еще не раз пригодиться. Не разрушай его разум, прошу тебя. Поверь, он расскажет мне все, что узнает, все до мельчайших подробностей…
— Ладно, ладно, не будем начинать опять… Ты запрещаешь мне идти в город, не хочешь чтобы я читал мысли. Как же я узнаю правду? Лишь со слов? Но этого до смешного мало! Ведь я маг!
— Хозяин!
— Хорошо, — с его губ сорвался смешок. — Я что-нибудь придумаю.
— Писец?
— Да… Я пошлю писца… Своего…
— Духа… — жрец побледнел.
— Почему бы и нет? Успокойся, тебе не о чем волноваться, это будет хороший дух, послушный… — усмехнулся хозяин города. — И, Абра, — продолжал он. — Вот еще что. Сколько по условиям сделки должен заплатить караванщикам Силин?
— Четыре кошеля золотом.
— Сумма-то не маленькая…
— Необязательно платить полноценной монетой. Да и кошели бывают разные… — жрец умолк, заметив, что его собеседник недовольно поморщился: хозяину города было совершенно безразлично, что будет делать купец в стремлении получить как можно большую выгоду, но это не должно было никаким боком касается его.
Ярид подал неуловимый знак рукой стоявшим на страже возле стен немым воинам — каменным исполинам, которые выполняя волю своего хозяина, спустились с постаментов, приблизились и, склонившись в поклоне, протянули ему бархатные мешочки. — Вот, — приняв их, проговорил маг, при этом таким же едва заметным знаком велев воинам вернуться обратно. — Пусть он расплатится этим.
Служитель раскрыл один, высыпал монеты себе на ладонь. Это были тяжелые, хорошие монеты, и, все же… На его лице отразилось удивление, стоило ему увидеть чеканку.
— Но ведь это… — начал он.
— Именно. Так мы узнаем наверняка. Если караванщики поймут значение этого символа, значит, у них есть нужные мне рукописи.
…Солнце едва успело склониться к горизонту, покрывая все вокруг: небо, землю, стены домов, даже самих людей, — алым прозрачным шелком, столь тонким и легким, что его было невозможно нащупать, потянуть в безнадежной попытке сорвать, а на площади уже показался старший из купцов, сопровождаемый таким же, как он, полным, приземистым писцом, вооруженным свитками бумаги, длинным гусиным пером и невысоким сосудом с тонким горлышком, который носил на себе несмываемый след чернил.
Купец, не тратя времени на раздумья, бросив лишь быстрый взгляд на простых торговцев, направился к хозяину каравана.
— Ты не передумал? — первым делом спросил он Атена.
— Нет, — кратко ответил тот, возможно, несколько поспешнее, чем это требовалось, однако горожанин только обрадовался этому, торопясь поскорее закончить дело.
— В таком случае, — купец сделал знать писцу, который, усевшись на треногий табурет, который нес за ним мальчик-раб, положил на колени доску, развернул бумагу, обмакнул перо в чернила, приготовившись писать.
— Мы, нижеподписавшиеся, — начал диктовать ему горожанин слова обычной формулы договора, — соглашаемся на следующее… — он подробно перечислил все те условия, которые были оговорены днем, не забыв ни об одном. Символы, четкие и подчеркнуто аккуратные, вылетали из-под быстро скользившего по бумаге пера с такой скоростью, что Атен не успел даже опомнится, как уже прозвучало последнее: — засим… — и писец передал перо купцу, который, старательно выведя знак своего рода, повернулся к караванщику, ожидая, что тот поступит так же.
Хозяин каравана принял перо, показавшееся ему каким-то странным — слишком тяжелым, холодным и мокрым, словно, прежде чем использовать, его опускали в кувшин с ледяной водой. Затем он склонился над листом бумаги, однако в последний момент, словно пытаясь выиграть еще немного время для раздумий, спросил писца:
— Здесь все верно написано?
— Прочти сам, если не веришь, — горожанин, которого по идее слова чужака должны были если не оскорбить, то уж наверняка очень сильно задеть, смотрел с безразличием каменной статуи.
— Поверь, караванщик, — торопливо проговорил купец. — Мне нет никакой выгоды тебя обманывать, ибо я и так получаю все, что хочу.
"И даже более того", — были готовы сказать оба, однако благоразумно промолчали.
— Прости, если мой вопрос показался тебе обидным, — пробормотал Атен, хотя и прекрасно видел, что это не так. Склонившись над листом, он, наконец, поставил свою подпись.
Караванщик вернул перо писцу, который быстро сделал свидетельствующую надпись-приписку, скрепил свиток печатью и передал караванщику со словами:
— С тебя золотой.
Атен опешил. Он никак не ожидал, что работа, в обычном городе стоившая пригоршню медяков, здесь столь дорога.
— Однако… — он нехотя потянулся за кошелем, понимая, что уже слишком поздно отказываться платить.
— Благодарю, — писец принял монету со все тем же скучающе безразличным видом, затем, собрав все свои вещи, нагрузил слугу, сам же пошел налегке, помахивая перед собой листом, словно ему не хватало воздуха. — Если понадоблюсь еще, я поблизости, — бросил он через плечо.
— Ты должен был предупредить меня о цене его услуг, — караванщик, проводив писца взглядом, повернулся к купцу.
— Это не мое дело, — безразлично пожал плечами горожанин. — Ты, не я хотел составить договор, не доверяя на слово, — он не скрывал злорадства.
Собственно, чего еще можно было ждать от чужака?
— Ладно, — Атену пришлось, смирившись, оставить все размышления и сожаления позади.
— Это отличная сделка. И нечего переживать из-за такого пустяка, как одна монета, — купцу оставалось только вручить караванщику причитавшиеся тому по условиям сделке четыре кошеля.
Караванщик прикинул их на вес, и они показались ему куда тяжелее, чем он ожидал. "Но если золотники полноценные, в чем же уловка?" — Атен растерялся. Сгораемый от любопытства, он поспешно потянул за бечевку, развязывая один из кошелей, желая, наконец, увидеть монету.
Она была темной, тусклой, словно золотник древних городов. И, по всему, столь же ценной. Но его радость по поводу того, что сделка оказалась вовсе не столь убыточной, как ему казалось, а скорее даже наоборот, очень быстро улетучилась, стоило Атену разглядеть узор чеканки. Его лицо побледнело: на монете стоял красный символ Нинта.
— Что-нибудь не так? — купец не спускал с караванщика взгляда.
— Мне… Не знакома эта чеканка… — наконец, выдавил из себя хозяин каравана, хотя и понимал, что в этот миг его чувства были настолько сильны, что их было невозможно скрыть, а, значит, собеседник вряд ли поверит его словам, когда в глазах караванщика были не сомнение и удивление, а явный страх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
