отмахнулся Алик, понимая истинную природу сигналов Публяшниковой.
– А что в моей одежде не так? – надменно спросила Публяшникова.
– Все открыто, ты ходишь по студии, здесь все-таки и мужчины работают, – напомнил Алик.
Публяшникова поверх прежней одежды стала накидывать еще одну, более длинную кофточку, которую, впрочем, в корреспондентской снимала.
Павшин некоторое время сопротивлялся влечению, расползавшемуся по кабинетам телерадиокомпании, словно грибная пора по тайге, но, заскучав от стареющей и скандальной Валер, все чаще поглядывал на обширный бюст Публяшниковой. Затем он перешел к мысленному сравнению рюмкообразного низа Валер, имевшего слишком тонкую ножку для бокала наслаждения, с гармоничными попо- ногами Публяшниковой, и стал преступно задумываться о том, зачем он так долго живет со старухой.
Да, да. Он стал тихонечко называть Валер старухой, в спину, когда та отходила, и так, чтобы та не услышала, а сам ждал новой встречи с Публяшниковой, с каждым днем все более желанной.
Ощутив, что рыбка по фамилии Павшин клюнула на ее чары, Публяшникова задумалась о перспективах. Ее квартира требовала ремонта, требовались деньги и немалые. Павшин мог бы помочь, если бы ей, Публяшниковой, удалось развести его с Валер, а чтобы подобное произошло, требовалось дать Павшину слизнуть сладость ее любви…
Все получилось само собой. Прямо на работе.
ПРУЖИНА
«Смешон волк, благодарящий зайца, уступающего дорогу».
Журналистка смотрит на мир, фиксирует его, говорит, но не мир говорит ее устами, а говорит что-то внутреннее в ней, вроде урчания живота. Мышление человека настолько фантастично, что сложно найти литературу, посвященную реальному анализу реальности. В каждой книге, каждой газете, каждой телепередаче – субъективность и фантастика. И даже видимая и ощущаемая реальность порой напоминает диковинный фарс.
– Мы перечитывали твою книгу не один раз, а как смеялись,… – говорил Алику Лизадков, заместитель Хамовского, растягивая углы рта в улыбку, будто на его затылке, спрятавшись в волосах, сидел мускулистый гномик и со всей силы тянул невидимые канатики, привязанные за мимические мышцы. Смеха в его глазах не было, напротив, во всех движениях угадывалось желание плюхнуться животом на стол, отделяющий его от Алика, и схватить его, Алика, за горло и душить, душить, душить.
– …кое-кто обиделся, – продолжал Лизадков, – а я нет. Вот Бредятин на тебя сильное зло затаил за то, что ты его жену так… А по мне: ты нас всех обессмертил. Только прошу в следующей книге, дай мне другую фамилию.
– Тут каждый сам себя узнает. Не про вас это, – ответил Алик, понимая, что его могут записывать. – Вот в Хамовском как бы глава себя не признал.
– А что тут обижаться? Фамилия точно попала, – дружелюбно продолжал Лизадков. – Хамовский, он Хамовский и есть. Многим в администрации твоя книга понравилась. Они даже называют некоторых именами из твоей книжки.
Чрезмерно развеселился Лизадков, словно его отпустила большая незримая пиявка, что сосала и сосала где-то в районе сердца, да вдруг насосавшись отпала.
– Коли книга имеет успех, может Хамовскому купить ее для библиотек города? – спросил Алик, вкладывая в слова самые наивные интонации.
Лизадков на мгновенье остолбенел, и мускулистый гномик на его затылке отпустил невидимые канатики.
– Ты уже продал триста-четыреста книг и продавай дальше, – едко сказал он и зло взглянул.
«По моей реакции, хочет узнать объем продаж», – понял Алик…
Эта ситуация весело со стороны. На самом деле надеть на властьимущих маленького нефтяного города клоунские маски, раскрыть их маленькие тайны управления и самое главное – мотивы, причем сделать это не с иллюзорными героями, а с вполне конкретными, с которыми приходится работать, которым необходимо подчиняться – это предприятие для самоубийц.
Прощения не будет, расправу не угадаешь, а если клоунские маски еще и получились талантливо, так что даже купленный судья маленького нефтяного города не сможет навесить на автора судимость, например, за оскорбление чести и достоинства, то книга, которую уже не сожжешь и не выбросишь, которая стала частью истории маленького нефтяного города и даже всей России, всегда напомнит о прошлом.
«А что он хотел? – спросит читатель. – Власть критиковать и чтобы его не трогали?».
Конечно, хотел. Красиво выполненная работа, реальная жизнь, перерожденная в искусство, портрет общества маленького нефтяного города, портрет, выполненный искренне и натурально – разве это достойно наказания, а не высшей похвалы?
***
Через некоторое время Алик встретился с Лизадковым в кабинете Хамовского.
Он сел напротив Алика, исполненный спокойной услужливости и готовности к решению любых задач. Это умение Лизадкова всем своим обликом: всеми его складками и кусочками демонстрировать подчинение – поражало и восхищало Алика.
«Потому он и пережил трех глав города и остался при должности», – понял Алик.
– Вот Лизадкова ты обидел в книжке, – укорил Хамовский, как бы случайно.
Лизадков вывел подбородком фигуру, в которой читалось, что он – Лизадков – хотя и обижен, но пережил, и вновь полон достоинства и рвения исполнять приказы главы маленького нефтяного города.
Алик не стал отвечать, он глянул на Хамовского с немым вопросом: «Ну и что дальше? По отношению к взрослому мужику слово «обидел» звучит смешно, а, учитывая то, что вы делали со мной раньше, высмеивая в городской газете, называя на весь город Роботом, так и вовсе придурковато».
Хамовский демонстративно небрежно бросил Алику заявление с его просьбой о покупке книг и слова:
– Думаю это лишнее…
А еще чуть позднее в кабинете Хамовского состоялся другой разговор.
– Заварил твой ставленник кашу! – наседал Хамовский на Квашнякова. – Зачем ему это? С чего он храбрый стал?
– У него в Москве в Союзе журналистов России большая поддержка. Это я точно знаю, – уверенно произнес Квашняков.
– И насколько мощная? – спросил Хамовский.
– Он может добыть награды любого уровня, – ответил Квашняков. – Кто-то из секретарей Союза его большой друг. Никак не ниже. А может и сам председатель! Он потому и книжку выпустил, что там у него поддержка.
– Получается, его лучше не трогать? – огорченно спросил Хамовский.
– Надо пустить слух, что книга – ваш собственный заказ, а Алик – исполнитель, готовый высмеять любого из вашего окружения – ваш цепной пес, – ответил Квашняков.
– Но в книге он и на меня покусился, – напомнил Хамовский.
– Да это странный заказ, – согласился Квашняков. – Но вы снискали все почести, какие до вас не добывал никто в этом маленьком нефтяном городе. Вы писатель, лауреат писательских конкурсов, доктор наук – разве ваши замыслы можно постичь? Разве ваши пути могут быть исповедимы? Пусть люди строят догадки.
– Хорошо, – согласился Хамовский. – Пусть остается на должности.
– Вам даже не надо его ругать и напоминать о книге, – сказал Квашняков. – Всякий, видя Алика живым
