Мне рассказали про семью Джи — его четверых детей, двое чистокровных кри[39] от первого мужа жены, погибшего во время драки в баре в Бэйкерсфилде, двое его собственных — его отработки во время условного освобождения в пекарне на перекрестке Девятой и Вермонта. И я услышал о жизни Клэрис, как в шестидесятые она пару раз притусовалась в «Мотауне»; халтуру в «парочке соул-ревю»; трех мужей; четырех дочерей; сына, застреленного полицией; и ее непрекращающемся сражении с диабетом, соцобеспечением, арестами и нашим общим другом Гасом.
На определенном уровне, разумеется, нас разделяла астрономическая социальная пропасть. Она вращалась вокруг самого мерзкого слова в американской культуре: класс. Моя жизнь состояла из работы за 3,5 тысячи в неделю, мира экранизаций и вечеринок, шикарных ресторанов и амбиций белого человека. Некоего Лос-Анджелеса, столь же чуждого толпе, которую я встречал за наркотическим завтраком, сколь и реальность на уровне выживания Джи, Клэрис и прочих обитателей кафе рознилась от пристрастий Сандры и ее контингента. Очень многие из встреченных мной в Голливуде имели деньги до того, как туда попали. Папочкины деньги. Семейные деньги. Неважно. Им предстояли годы так называемой борьбы, пока они не попадали в те сферы, куда стремились попасть. Их представления о борьбе по сравнению с такими, как Джи и Клэрис, являлись абсолютно смехотворными, как прыщ по сравнению с проказой.
Слушать, как Джи рассказывает про кражу бумажника своего босса, срубив достаточно, чтобы сводить семейство в «Сиззлер», где обед с мясом стоит 6,95, и произвести впечатление на тещу — после того, как я прошлым вечером просадил 100 баксов за ужин в «Мортонсе» — меня как-то задевало. Снова повторяется Питтсбург. Белый воротничок дома, синий воротничок в школе. Мой папа в новостях, папы моих приятелей в сталелитейном. Жиденок среди христиан, отщепенец среди евреев.
По мере того как моя привычка резко прогрессировала, с меня по ночам волнами тек пот. Мы с Сандрой отправлялись на боковую рано. Она, потому что ей рано вставать на работу. Я, потому что не видел причин бодрствовать. Но когда бы я ни отходил ко сну, я просыпался промокший насквозь в луже пота. Где-то часа в два или три мне приходилось вставать и закрывать полотенцем озеро, произведенное моими порами, и ложиться снова. Еще через пару часов полотенце пропитывалось влагой, и я повторял операцию заново. Примерно в пять мне надоедало, я вставал и затем делал себе пробуждающий укол, если было чем, либо выжидал час, а потом наступало время мчаться в чистилище с гамбургерами.
Не в смысле, что я чем-то болел. Упаси боже! Я выпивал море воды, сидя на диете первостепенной важности из овощей и фруктов. Не говоря уж о моем строгом спортивном режиме. Днем вмазывал очередную горсть дилаудидов около пяти-шести часов, чтобы я мог выскочить из дома, взбежать на гору Коронадо, возле которой мы жили, и сгонять на водохранилище Серебряного озера. Там я бегал три с половиной мили вокруг озера, не один раз, а дважды, вводя себя в заблуждение, что, невзирая на опиаты, циркулирующие по моему организму благодаря охлаждающему пот ветру, мои конечности оживают от движения, невзирая на такое обилие излишней жидкости в кровеносной системе, что у меня ноги к концу каждого дня распухали из десятого размера до двенадцатого двойной Е, я не сдавался. Я был фактически героиновым Джеком Ладанном — пусть даже мне не приходилось спать в одежде с длинными рукавами.
Я искренне улыбался, обмениваясь легкими кивками с такими же, кому-не-наплевать-на-свое-здоровье-бодрыми-водилами-и-измученными-выхлопными-газами. Это здоровая Калифорния, и я был всего лишь одним из ее здоровых жителей. Конечно, я поправлялся минутку перед тем, как выскочить из дверей. Ну и что! Джанки способны вести здоровый образ жизни, нет что ли? Я думаю, это называется «дихотомией». Или, может, правильнее сказать «отрицание».
Пробежавшись, я возвращался домой, не зная, куда себя деть. Конечно, мне в принципе было чем заняться. Уверен, я делал свое дело прекрасно, только не спрашивайте, в чем оно заключалось. Фишка на тот момент заключалась в том, что передо мной «стояло». То, чем я вскоре займусь. Быть наполовину задействованным Голливудом, значит, сидеть без ангажементов. И я старательно выполнял эту задачу… Вернувшись с утренней дилаудидовой тусни, когда моя любящая женушка отсутствовала в собственной головоломке реальности шоу-бизнеса, я переживал эти часы, как любой другой заключенный. Хотелось ли мне посидеть в собственной клетке и почитать или же выйти во двор поработать? Моя тюремная камера была одиночной, просто мне довелось располагать большим пространством.
Временами, пока тянулись унылые часы, первоклассная хрень наполняла вены, и я отправлялся на Сансет, оттуда к Эчо-Парку, а затем к парку Эллизиум. Именно там находилась штаб-квартира полицейского департамента Лос-Анджелеса. И еще там можно было пробежаться по земляной дорожке, чувствуя, словно попал в настоящие леса Восточного побережья. Никаких пальм, только дубы и клены, лиственные деревья. Вместе — что радовало еще сильнее — с видом на заброшенные заборы и железнодорожные рельсы, ведущие во Фрогтаун вдоль реки Лос-Анджелес.
По странному стечению обстоятельств при пробежке один из новобранцев с башкой, похожей на банку, пристроился рядом со мной и замедлил скорость, чтоб на бегу поболтать.
— Часто вас тут вижу в это время. Наверно, играть — дело скучноватое, а?
— Чего?
Я посмотрел на него, чтобы убедиться, что он реален. Но младший коп лишь улыбнулся. Он не настаивал на общении. Его коротко остриженные рыжие волосы и вздернутый нос придавали ему что-то, ну, от Арчи. Будто смешной персонаж комиксов укокошил Болвана, соскочил с картинок и выучился в полицейской академии приводить вещи в порядок в мире в целом. Когда он перехватил мой изучающий взгляд, он протянул руку. «Звать Филипс», — сообщил он. И мы пожали руки на бегу, прыгая по холмистой дорожке. Напомнив мне почему-то сцены из фильмов, когда бомбардировщики дозаправляются в воздухе.
Я вскоре догадался, что Филипс, как ни абсурдно, видимо, считал мое присутствие на одной и той же беговой тропинке, используемой лос-анджелескими мусорами, как некое стремление к ним устроиться.
— Вы когда-нибудь — пуф, пуф — когда-нибудь думали пройти тест?
Я настолько обалдел, когда мы пыхтели, ползя на холм, граничащий с уходящими в лес рельсами, — настолько обалдел, будто по такому случаю уже успел везде побывать — что перспектива связать свою участь с культом Дэрила Гейтса как-то не стыковалась у меня в мозгу.
И, конечно, я ответил:
— Да, я думал об этом.
— Ну, вид у вас подходящий, — сказал он со всей искренностью. — Вам надо подумать… Нам наверняка понадобятся евреи.
Я оглядел его, но ни его мордашка Арчи, ни распахнутые голубые глаза не свидетельствовали о том, что у молодого человека есть на уме что-то оригинальное.
— Я это сделаю, — пообещал я.
— Дело хорошее… Следующий раз увидимся. Мне надо поговорить с ребятами, а то подумают, что притащил им непонятно кого и все в таком роде.
— Не хотелось бы, — улыбнулся я.
— Отлично, приятель. Подумай над моим предложением.
Я кивнул и помахал, наблюдая, как его обтягивающие коповские шорты исчезают за холмом. Не знаю, играл ли он со мной — разглядел ли кровавые дорожки, которые я пытался скрыть, тесно прижимая к себе руки, или был столь простодушен, что хотел поделиться своей радостью от хорошего дня. Что поразительно, встречая раньше его достаточно часто, потом я больше его не видел. Насколько мне известно, его-таки прижучили за «непонятно кого». Или у него были собственные дорожки, которые надо скрывать.
Примерно в это время шел «Лунный свет». Благодаря моему старому товарищу Рондо Дикеру, с кем я дружил со времен «Пентхауса» и еще короче сошелся во время нашей взаимной попытки устроиться в «Реал-Уорлд», любопытный юмористический журнальчик, протежируемый Тони, сынком Элджера Хисса[40], из офисов «Ньюйоркера», меня позвали на до сих пор усиливающиеся праймтаймовые пытки. Рондо, один из двух или трех самых веселых — и добрых — людей, когда-либо мне встречавшихся, в какой-то момент сам ушел из печатной индустрии в мир «голубого экрана». Его пригласил легендарный здоровяк Гленн Гордон Кэрон, кто, собственно, и придумал шоу. Рондо был практически Мистер «Лунный свет». Интервью должно было проходить в Уэствуде в «Знаменитом гастрономе Джерри». Я провел время, показавшееся мне вечностью, промелькнувшее от первой встречи за день с рябым Гасом и дилаудидовой командой до второй с доктором Уормином в «Сенчури-Сити», стараясь, не без успеха, разобраться, в чем тут дело.
А оно состояло в том, что великим достоинством наркотиков являлась их способность сообщать убийственную привлекательность какого-либо действия, даже самого бессмысленного. Хотя бы временно. С правильными химикатами дневная работа ювелира покажется бесподобным кайфом. Реальный вопрос в том, почему вашему покорному слуге понадобился этот путь — стремиться, эмоционально и творчески к тому, к чему он не хотел стремиться; жить жизнью, до такой степени изначально отчужденной во всех аспектах, что только постоянная, одуряющая интоксикация делала ее наполовину терпимой.
