Садовнику нравилось работать здесь зимой: тихо, безмятежно. И императорская семья и челядь — в Зимнем. Только вот все время приходилось контролировать истопника. То, шельмец, загуляет и чуть не заморозит хрупкие растения, то, после выговора, от усердия, столько дров в топку накидает, что Андрею часами приходится ходить от форточки к форточке: чуть приоткрыл, жар выпустил и к следующей. Уж про то, чтобы безалаберный мужик его жилую комнатку прогревал — и думать забыл, не до себя, когда многолетние труды враз погибнуть могут.
Каморку на первом этаже одной из построек, неподалеку от оранжерей, садовник так и оставил за собой. Рябина возле окна разрослась, окрепла, и теперь каждую осень и весну приходилось спиливать на ней ветки, чтобы не долбили на ветру хрупкое стекло. В комнатке можно было передохнуть, Анклебер держал там несколько нужных ему книг, смену белья, и, на всякий пожарный, парадные, шитые серебром, сюртук с камзолом.
Сегодня был тот самый, «пожарный» случай. Анклебер, зашел, ежась от холода, переоделся. На голову нахлобучил ненавистный парик с взметнувшимися по бокам «крыльями голубя»;. Сел в экипаж.
Известный в столице ботаник намеревался нанести официальный визит графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому, президенту императорской Петербургской академии наук, командиру Измайловского полка и, одновременно, гетману Малороссии.
Кирилл Григорьевич находился сейчас не в лучших чувствах: прекрасно понимал, чудесному превращению из простого казака-пастуха в графа он обязан исключительно благосклонности покойной императрицы, внявшей заботливым речам своего любимца, старшего из братьев Разумовских, Алексея (говорят, между ними был заключен тайный брак). Специально для деверя Елизавета Петровна восстановила гетманское звание, упраздненное после предательства Мазепы. И вот теперь положение обоих Разумовских пошатнулось. Петр повсюду вводит свои порядки. При дворе поговаривали о намечавшемся назначении гетманом Украины Гудовича.
И все же никому иному Андрей Анклебер не мог сейчас довериться.
Сани покинули границы пустынного в это время года Летнего сада, пересекли канал, влились в пока еще не многочисленный поток на широкой Миллионной.
Андрей в окошко рассматривал трехэтажные каменные хоромы, вытянувшиеся в шеренгу, словно голштинцы на параде. Улица лишь недавно стала выглядеть столь богато. Во времена Петра I здесь жались друг к другу небольшие деревянные домишки чужеземцев. И потому называлась она не Миллионной, а Немецкой.
Отсюда начинался Адмиралтейский остров. «Сущий рай для иностранцев», — вспомнил садовник слова из книжки ганноверского посланника, цитированные некогда будущим графом Швариным. Теперь-то он понимал, что вызывало восторг автора: государь Петр Алексеевич держал всех переселенцев на особом положении. Жаловал им титулы, приблизил к себе не только положением в обществе, но и местом жительства. Вон он, Зимней дворец, — рукой подать.
Государева милость коснулась и его, Андрея, бывшего Генриха. Много добра он успел увидеть и от самого Петра, и от его последователей… По чести, Анклебер не желал покидать эту огромную страну. Несколько детских лет, проведенных в Саксонской Тюрингии, не принесли ему ничего кроме бед и страданий. В России же он обрел свои дело, дом, получил уважение, почет.
С другой стороны, ему уже сорок семь, и иное счастье, кроме как с пышногрудой Татьяной, вряд ли удастся сыскать. А уж радость каждодневно зреть подле себя сына Прохора и вовсе сводит все сомненья нанет. Ведь в России их соединение невозможно.
Таким образом, вопрос об отъезде Анклебер посчитал для себя решенным. Оставалось только утвердиться во мнении насчет способа перемещения: тайного или явного. За ответом он и направлялся к графу Разумовскому.
«Надобно завести разговор отдаленно, — размышлял Анклебер. — Вначале справиться о мнении Кирилла Григорьевича насчет будущности при новом государе. Потом намекнуть, а я, мол, подустал, хотел бы передохнуть, побывать на родине…» И, коли Президент Академии наук будет благосклонен, то садовник передаст под его патронирование свои почти уж завершенные эксперименты, имеющие стратегическое значение для России: там уж дело одного только времени, никак не знаний.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вот только под какой «подливой» заговорить о Татьяне? Ведь не просто так Анклебер намеревался довериться именно Разумовскому. Гетман Малороссии, коли проникся бы соучастием, да возымел интерес, в силах был бы беспрепятственно проводить женщину и сына до самой Речи Посполитой.
За думами карета миновала обновленный Зимний дворец, свернула на Невскую першпективу.
Анклебер заколотил кулаком по алому бархату каретной обивки. Экипаж остановился.
— Чего надобно? Не прибыли еще, барин! — гаркнул кучер.
— Послушай, браток, давай-ка, мы сделаем кружок через Адмиралтейскую, мне кое-что обмозговать надобно.
Кучер покорно кивнул:
— Мое дело подневольное, как прикажете!
Карета свернула на набережную Мойки, проехала затейливый фасад Строгановских палат, усадьбу Разумовского и следующий дом, придворного поставщика Штегельмана, новый поворот, поравнялась с ажурной загородью владения графа Шварина.
Вдруг садовник увидел, как со стороны сада по решетке карабкается некий русоволосый мужичок. Одет для февраля месяца он был странновато: шелковая рубаха и та не застегнута, грудь нараспашку, белые кюлоты, да армейские сапоги. Ни дать, ни взять герой-любовник, удирающий от ревнивого мужа. Только граф не женат… С кем же у несчастного было свидание?
Может, вор? Но воры раздетыми на дело не ходят, да и промышляют обыкновенно по ночам, в самую темень… Не успел Андрей найти разумное объяснение сему казусу, русоволосый крепкими руками ухватился за верх ограды и перемахнул чрез нее, опустился на землю аккурат рядом с экипажем. Увидал в окне наблюдавшего за ним садовника и рухнул на колени. Сам пальцем в сторону Шваринского дома тычет, да кланяется, кланяется без устали — стало быть, укрыть от погони просит.
Графа Шварина садовник недолюбливал издавна, потому оказал беглецу свое покровительство. Пустил его в карету и велел пригнуться пониже. Экипаж двинул дальше. Поравнялся с воротами. И тут еще один бегун. Теперь уж Илья Осипович собственной персоной. Тоже не одет, прямо в шлафроке и тапочках. За ним двое мужиков, видать, из прислуги. Выскочили, завертели башками:
— Что таращитесь, губошлепы! Я и то быстрей вас поспел! Ну-ка, один — тудысь, другой — тудысь (показал в разные стороны), бегом марш!
«Ишь, ты! Новомодную прусскую команду «марш» выучил!» — отметил про себя Андрей. А Шварин, не долго думая, метнулся к карете. Анклебер дал знак русоволосому, чтобы тот пригнулся еще ниже. Сам же приоткрыл дверцу и высунулся по пояс:
— Случилось что, Илья Осипович?
— Долго излагать. Скажите лучше, любезнейший, не видали вы тут сиганувшего чрез забор полураздетого пруссака?
«Вот оно что, пруссак! Потому и знаками вместо слов изъяснялся!» А вслух добавил:
— Видал. Как не видать! Он сразу чрез дорогу кинулся, и побежал далее, вдоль улицы.
Граф даже не поблагодарил садовника, заорал вдогонку одному из слуг:
— Эй, Степан! Степан, елки точеные! По другой стороне беги, да поспешай, уйдет ведь шельмец! Коль не догонишь Арнольда, — высеку! — а сам вернулся за ворота и побрел к дому.
— Так вас Арнольдом зовут? — спросил Анклебер по-немецки у спасенного им беглеца, когда карета отъехала от графского особняка подальше.
— Да. Спасибо, что не выдали! Я ничего предосудительного не совершил, смею вас заверить! Наоборот, граф пытался втянуть меня в весьма неприятную авантюру. Еще раз спасибо! Не решаюсь боле досаждать своим присутствием. Прикажите кучеру остановиться, я сойду…
— Куда это вы собрались в этаком виде? Если не околеете в одной-то рубахе, то уж точно угодите в руки графских соглядатаев. Вот лучше возьмите, прикройтесь покуда, — вытащил из-под себя медвежью шкуру, снова заколотил по обшивке. Кучер тут же откликнулся:
