— Бывает, дети раньше сроку рождаются, сама не знаю.
Врала! Знала она, все знала. Осип-то в ту пору на жену кузнеца зарился, про свою супружницу начисто забыл… Но Татьяна, не будь дурой, коль скоро тягость свою уразумела, соблазнила-таки супруга. Весть эту, для Анклебера ой как отрадную, хитрая баба про запас берегла, как козырную карту. Только теперь выложила…
За мечтаньями Анклебер и застал Татьяну. Только она не на лавочке сидела (февраль на дворе, этак и околеть недолго), а соскребала деревянной лопатою наледь с дорожки. Лицо постное, подбородок опущен, щеки отвисли. Но увидела садовника — разулыбалась, бросилась на шею… Андрейка ее отстранил, взревновал: что это она дворнику помогает? Впрочем, сие было наруку предприятию: «Уговорить бы Федора пособить побегу, пущай отопрет ночью дальние, южные ворота, которыми никто не пользуется».
Анклебер привез из Петербурга игрушку для Прохора. А Татьяне — ничего. Но женщина все одно обрадовалась, больно уж красивая была вещица — «Ноев ковчег» — вырезанный из дерева домик. В домике выпилены тридцать зарешеченных окошек в три яруса (прямо по Библии) и одна большая, открывающаяся дверь. Стоит сие сооружение на плоской подставке с загнутыми краями, — вроде как, в большой лодке. И на воду спускать можно. Андрей сам пробовал. Но главное изящество находилось внутри. Коли распахнуть дверцу, из домика можно было извлечь наружу несколько раскрашенных человеческих фигурок (Ноеву семью) и вырезанные из плоского бруса силуэты животных, «каждой твари по паре». Ну, допустим не «каждой», всего-то около пятнадцати. Но, ежели всех их выставить на плоской крыше, — получалось внушительно.
«Ноев ковчег» за великую услугу (новомодные в Европе клубни «земляного яблока» потэтэс, которыми Анклебер для пробы засадил цветочную клумбу в императорском саду) доставил из Баварии некий вельможа. Такой же ковчег преподнес и самому императорскому сыну. Во какая честь Прохору — забавиться одними игрушками с наследником!
— Сына-то позови, я ему вручу подарок! — садовник поставил ковчег на лавку. Татьяна пригнулась, разглядывая диковину:
— Да он где-то в парке, ледяную крепость вместе с дворцовыми мальчишками возводит. Рассказывал, они, шельмецы, задумали построить в точности такую, как потешный Петерштадт, — передразнивают нового государя.
— И все двенадцать углов повторят?
— Боле того, они пошагово вымерили все длины. Пять шагов за один идет. Только, в котором месте ребята резвятся, то мне неведомо. Парк большой, поди их сыщи!
Врет Татьяна, или нет, — Анклебер не знал. Черт их разберет этих баб, может, и впрямь не следит за мальчишкой, а может, не желает, чтоб он ко мне раньше времени привыкал…
— Ладно, давай об деле потолкуем.
Татьяна оживилась:
— Скорей бы уж! Измаялась я, Осип лютует.
Оба присели на лавку. Вьюжило. Анклебер поднял воротник полушубка. Окинул взором одежу собеседницы:
— Не зябко?
Татьяне стало совестно за свой вид: драный сермяжный зипун;, уж и вычинки не стоит. Хорошо еще валенки без заплат. Начала оправдываться:
— Не-а, не зябко! Я нарочно что поплоше надела, наледь сгребать. А снизу — там аще душегрея на меху.
— Татьян, коли бежать задумала, так бежать надобно срочно. На днях Петр Федорович распустил тайную канцелярию. В стране неразбериха. В этаком ералаше и затеряться легче… Скажи-ка, что у тебя с Федором?
— Что у меня с дворником могет быть? Двое от скуки томимся, вот и сошлись, балясничаем. Он ко мне жалостлив.
— Словами утешает, али ласками? — Анклебер насуплил брови. Татьяна фыркнула:
— Кабы ласками, удирать бы не пришлось.
— Променяла б меня на бородача?
— Не об тебе, да не об нем речь. Ежели б я с Федором полюбовно сошлась, был бы у меня ныне не токмо Прохор, а куча детишек. Ораву за собой не потянешь, и здесь не бросишь. А так, один у меня сынок. С пьяного Осипа спрос невелик. И ты охладел ко мне, Андрейка! Нелюба я тебе стала? — последние слова Татьяна произнесла нарочито писклявым голоском, очи долу, хлюпнула носиком, — вроде как всплакнула. На самом же деле из-под ресниц косится на садовника, — проверяет реакцию. Задумка сего спектакля была такова: подробным разъяснением убедить Анклебера в собственной ему верности, опосля уличить оного в нечуткости, разжалобить, для пробуждения чувств.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Задумка возымела действие. Анклебер обнял женщину за плечи, приголубил:
— Ну-ну-ну, скоро навек вместе будем. Сможешь в эту субботу уговорить Прохора, чтоб отпер южные ворота? Я туда телегу подгоню.
У Татьяны от радости аж дух перехватило:
— Смогу!
— Я сговорился с одним пруссаком, из пленных. Поедешь как его новая жена. — Такого оборота женщина не ждала, но перечить садовнику не осмелилась:
— Куда поеду?
— В Росбах. То Саксонский город, отбитый три года назад у франко-австрийцев войсками Фридриха. Оттудова до моего родного Мерзебурга три шага.
— А Прохор?
— И Прохор с тобой.
— А ты?
— Позже. Сперва позаметаю здесь следы. Осипа к ночи твоего побега надобно крепко споить. Наутро дать добавки и так с недельку подержать в беспамятстве. Попробуем на пару с Федором его стеречь. Как думаешь, выйдет?
— И дольше выйдет. Ты же знаешь, Осип к тебе благоволит, ты столько раз его выручал. А после того происшествия, когда понесшую под ним лошадь остановил, так и вовсе мнит, будто ты его ангел-хранитель.
— Тебя не ревнует?
— Да олух он, где ж ему до ревности додумкаться?! Я у него как-то справилась: «Что это садовник к нам повадился? Прохора, да и меня, подарками без конца снабжает… Может корысть кою таит?» Так тот меня едва ухватом не треснул. «Не трожь, — говорит, — Андрейку! Радуйся, дура, что он, из уважения ко мне, всю семью опекает, — а потом шепотом добавил. — Видала, как у него цветы да травки растут? Чую, помечен сей человек Божьей милостью!»
Татьяна расхохоталась. За привязанностью мужа к любовнику она видела лишь беспросветное тупоумие первого. Зато Анклебер знал, что снискал сию симпатию исключительно собственным старанием, да смекалкой.
— Покудова Осип за ворот заливает, вы успеете далеко уехать. Там и я попытаю счастья, может, новый государь сам меня отпустит, — бежать не придется. Его Величество к ботанике равнодушен.
— Как же мы проберемся чрез посты?
— Император распорядился освобожденных пруссаков не досматривать. К тому ж, мы поддельную грамотку изготовим.
— А этот пруссак руки распускать не станет?
— Потерпишь!
Татьяна отстранилась, вытаращила глаза. В зрачках метнулись колючие искорки. Анклебер ее снова обнял:
— Не ярись!
— А ну как увезет меня твой поверенный не в сей Росбабах…
— Росбах.
— Ну да, не в Росбах а к черту на рога. Прости, господи! -
Татьяна перекрестилась.
— Не увезет. За ним должок имеется. Он знает, найду его и у черта, из-под земли достану.
По круглой Татьяниной щеке скатилась слеза, не от притворства, и не от мороза, — от счастья. Все-то Андрейка предусмотрел, видать, и вправду вскорости наступит ее освобождение. Она вытащила из ковчега двугорбого верблюда, провела пальчиком у него по спине:
— Куда ж ковчег девать? Жаль кинуть тут.
— Возьми с собой, сия игрушка ценится в Европах. Сережки прихвати, которые я дарил, жемчужную нитку, — все, что можно обменять на продукты и деньги. Мало что приключится. С пруссака за твое угнетенье я конечно, три шкуры сдеру, но лишь когда сам до вас доберусь, а покудова тебе в одиночку выкручиваться придется.
Х Х Х Х Х
Нет, конечно, садовник не доверил бы собственного сына сомнительному прусскому воину. За недели, которые Арнольд (так звали выпущенного пленника) пировал в Санкт-Петербурге, Анклебер успел узнать о нем многое.
Познакомились они при занятнейших обстоятельствах.
Метелистым утром, к оранжереям Летнего дворца, в оных дни напролет, а то и ночи, проводил Анклебер, подали карету на полозьях, запряженную четверкой лошадей (упряжь, полагавшаяся главному садовнику по рангу).
