Месье Рене был вдовцом и воспринимал свое одиночество как само собой разумеющееся. Ничего другого он никогда и не ожидал. Для человека, проведшего все зрелые годы и часть молодости в отелях и вокруг них, смерть жены, кроме прочего, означала еще одну освободившуюся комнату. Его брак едва ли мог быть удостоен названия брака по расчету, скорее, это было умелое управление делами и частично поделенная ответственность. Они познакомились, когда она, урожденная Элфи Шлюттер, была старшей экономкой в отеле «Альпетта Палас» в Сент-Морице, а он, Рене, работал главным консьержем. Они никогда не чувствовали себя полностью свободно, кроме как в форменной одежде, и, как следствие, у них никогда не было семьи. Даже домашних животных. Впрочем, иногда летом он надевал спортивную рубашку с короткими рукавами, она — платье в цветочек, но только что-бы подчеркнуть, что они не на службе.
Итак, все изменилось. Он похоронил ее с почестями, подобающими статусу его жены, — много цветов и помпезное надгробие сомнительного вкуса с плачущими ангелочками, грубо сработанными каким-то халтурщиком, специалистом по излишествам такого рода. Он позволил себе это небольшое мотовство не потому, что это было ему по вкусу, а потому, что думал, что ей бы это понравилось. Так что с чисто практической точки зрения (да и какие еще могут быть точки зрения?) жизнь переменилась не так уж сильно. Конечно, теперь по утрам он сам варил себе кофе, но этот кофе был гораздо лучше того, что делала она. Теперь он убирал постель и перестилал простыни, но даже в этом не было ничего необычного, поскольку, по правде говоря, она порядком обленилась и, впав в старческий маразм, стала чересчур потакать своим желаниям, и, чтобы оправдать праздность, завела привычку разговаривать сама с собой, по обыкновению ворчливым и капризным тоном, который действовал даже за пределами слышимости, нагоняя тоску. Месье Рене разработал свою собственную контртактику, он произносил отдельные, бессвязные фразы, не имеющие смысла, но оставляющие после себя беспокойное воспоминание. Он никогда не поддавался на ее провокации, в которых не было недостатка, поскольку чувствовал, что эти слабые выплески как-то связаны с ее приближающейся смертью и что его долг — проявлять сочувствие. Выражение его эмоций, слышала она его или нет, было достаточно несущественно. Все это происходило совсем недавно, и он все еще носил черное, хотя черное он носил, и когда она была жива. Привычка произносить фразы также сохранилась и после ее смерти, только теперь он мог высказываться отчетливее и громче, так как в живых он остался один, а эти фразы помогали развеять ощущавшееся порой одиночество, которое отличалось от привычной уединенности.
Его дом находился в ближнем пригороде Женевы, между Бельвю и Версуа, и хотя красивый сад, полный цветов, овощей и фруктов, мог быть предметом гордости, в нескольких шагах от ограды проходила железная дорога. Друзья и знакомые обязательно спрашивали, не досаждает ли ему близость парижско-миланской линии и прочих веток местного сообщения. Месье Рене прекрасно считал в уме, и этот вопрос автоматически вызывал у него улыбку. «Хороший вопрос, — отвечал он. — По моим подсчетам, я испытываю неудобство три минуты пятьдесят семь секунд в день. Вы считаете, это слишком высокая плата за такую роскошь?» — И он обводил рукой свой сад. Прежде чем гость успевал осмыслить впечатляющее число, мимо неизбежно проносился поезд, безупречно выбрав момент, и разговор на какое-то время становился невозможным. За время заминки улыбка сползала с лица месье Рене, но он с энтузиазмом отпускал какое-нибудь замечание, вроде «Вот, кстати, двенадцатисекундный перерыв. Поезд «Женева — Лозанна», остановки в Найонне, Ролле и Морже». И так было всегда.
Сейчас поезда не было уже довольно долго, и ему начало недоставать знакомого шума. Он взглянул на свои золотые часы, подаренные ему служащими отеля в связи с уходом на пенсию, с выгравированным пожеланием всех благ. Сверяясь с этими часами, он каждый раз уделял минутку тому, чтобы еще раз составить список своих достижений. Затем он вспомнил, что гости задерживаются.
Хруст гравия на дорожке превратил частное лицо, которое вольно как угодно распоряжаться своим временем, в лицо общественное, каковым месье Рене и являлся большую часть своей жизни. Он встал и подошел к двери, заготовив на лице улыбку. Он открыл дверь. Перед ним стоял маленький человек, его седые волосы были острижены под ежик. Это был месье Алонсо.
— Опаздываете, дружище, — сказал месье Рене.
На лице месье Алонсо изобразилось удивление.
— Опаздываю?! — воскликнул он, чуть-чуть задыхаясь. — Вот уж не думал, что приглашение прийти между одиннадцатью и двенадцатью обязывает к пунктуальности.
— Я пошутил, — сказал месье Рене, который имел привычку сказать что-нибудь совершенно не смешное, а потом уверять, что это была шутка.
— Это же не какое-нибудь приглашение на обед…
— Не сердитесь.
— Думаете, я не знаю, чем себя занять?
Месье Рене попался на эту удочку.
— А мне вы говорили, что сегодня не работаете… — Это был максимум грубости, который он мог себе позволить.
— Да, сегодня я свободен, — миролюбиво ответил месье Алонсо.
— Все равно остальные еще не подошли.
— Неужели еще сильнее опаздывают? — Месье Алонсо позволил себе подпустить сарказма, но потом осознал услышанное. — Остальные?
— Да. Я пригласил месье Арриго, мистера Батлера и, конечно, моего племянника Луи.
— А по какому поводу? — полюбопытствовал месье Алонсо, чувствуя, что повод есть.
— Я должен их дождаться. Садитесь. Хотите выпить?
— Десять минут двенадцатого — для меня рановато.
— Даже в выходной? Что скажете о коктейле «Месье Рене»?
— Вы меня искушаете.
Месье Рене начал смешивать приготовленные компоненты, лимонный сок, ангостуру, шоколадный ликер, водку и итальянский вермут. Любопытно, что эта смесь никогда не пользовалась популярностью у тех, кто еще пьет коктейли, и это пренебрежение делало ее лишь более изысканной в глазах месье Рене. Месье Алонсо наблюдал за ритуалом, полный дурных предчувствий.
Послышался шум подъехавшего мотоцикла.
— Странно, что мой племянник Луи приехал не последним, — проворчал месье Рене, встряхивая коктейль в шейкере. Продолжая встряхивать, он вдруг направился к входной двери.
— Только не на траву! — прокричал он. — Сколько раз тебе говорить?
— Почему ты не сделаешь нормального места для парковки, как у всех людей? — отозвался племянник, с трудом снимая шлем.
— Мне оно совершенно ни к чему.
— Я последний?
— Нет, как это ни странно.
— А где остальные поставили машины?
— Месье Алонсо знает мои порядки. Он, очевидно, оставил свой автомобиль где-то поблизости. — И он вернулся в дом к гостю.
Пристраивая мотоцикл на дорожке и следуя за дядей в дом, Луи злился на такое отношение к жалкому кусочку частной собственности. Через несколько минут прибыл мистер Батлер, а за ним месье Арриго. Когда гости с коктейлями, кроме Луи, предпочитавшего кока-колу со льдом, расселись, месье Рене приготовился объяснить гостям цель этого странного собрания. Его племянник Луи был длинноволос и носил черный кожаный костюм, своеобразную униформу всех мотоциклистов. Он сидел, держа в руках блестящий белый шлем, как будто собирался уходить. Месье Алонсо вертел в руках коктейль, пытаясь разглядеть глубины вдохновения в стакане. Мистер Батлер был англичанином, краснолицым, с резкими чертами и голубыми, постоянно слезящимися глазами. У него периодически тряслись руки, и он прерывисто сопел, как человек, который только что плавал. Месье Арриго, прибывший последним, был неприлично красив, увядающий блондин с североитальянских озер, прямой, как шомпол, с движениями учителя танцев. Хотя все были в сборе, никто не нарушал тишины, настолько поглощавшей их внимание, что никто из них не думал опустошать стаканы и с воодушевлением просить добавки. Поскольку месье Рене, казалось, лишился дара речи, начинать разговор пришлось месье Алонсо.
— Можно поинтересоваться, как продвигается автобиография?— спросил он.
— Идеальный вопрос для начала беседы, — выпалил месье Рене, как будто он горел желанием поделиться информацией, но не знал, с чего начать. — Я забросил ее.
— Не может быть, — недоверчиво сказал Луи. — Я уж думал, эта девушка навечно здесь обосновалась.
— Эту молодую особу прислал издатель, чтобы она облекала мои слова в приемлемую литературную форму, — сухо заметил месье Рене.
— Да, но она не дурнушка, и желание извлекать из диктовки удовольствие мне показалось бы вполне естественным.
— Твоей тетки не стало совсем недавно, а ты уже говоришь такие вещи, — раздраженно перебил месье Рене племянника, который только пожал плечами, как обиженный ребенок.
