— И Слабый Ум видела, как отпирали сундук? — спросил Чингачгук с выражением особенного любопытства.
— Да! Это, впрочем, ты слышал от нее и сам! Не доверяя старшей дочери, старик Гуттер, как видно, вполне полагается на скромность простодушной Гэтти.
— Стало-быть, ключ спрятан только от Дикой Розы? — спросил Чингачук, окрестивший с самого начала этим именем Юдифь.
— Конечно, конечно. Старик Гуттер доверяет одной и сомневается в другой. На это, разумеется, у него есть свои основательные причины.
— Где же лучше укрыть ключ от взоров Дикой Розы, как не между грубыми платьями Слабого Ума?
Во всех чертах лица Зверобоя выразилось самое наивное изумление, и он проговорил, обращаясь к проницательному могикану:
— Не напрасно племя делаваров прозвало тебя Великим Змеем, любезный друг. Ты заслужил это прозвище и умом, и делами. Да, Чингачгук, твоя правда: особа, влюбленная в наряды, не захочет рыться между скромными платьями, и я уверен, например, что нежные пальчики Юдифи никогда не дотрагивались до этой грубой юбки, по крайней мере с той поры, как она познакомилась с офицерами. Впрочем, как знать, ключ может висеть как на этом гвозде, так и в других местах. Сними юбку, и сейчас увидим, точно ли ты искусный предсказатель.
Чингачгук сделал то, чего от него требовали, но не нашел ключа. На ближайшем гвозде висела пустая сумка. Сняли и ее. Внимание Юдифи было обращено на обоих собеседников, занятых, как ей казалось, совершенно бесполезными поисками, и она живо сказала:
— Зачем вы роетесь в этих платьях бедной нашей Гэтти? Разумеется, здесь мы ничего не найдем.
Едва она проговорила это, как Чингачгук вынул из сумки ключ. Юдифь немедленно догадалась, почему приятелям вздумалось обыскивать грубые платья, и лицо ее покрылось ярким румянцем. Она закусила губы и не сказала ни слова. Зверобой и его товарищ, по врожденной скромности, воздержались в свою очередь от всяких шуток и неприятных намеков. Когда все трое вышли опять в большую комнату, где находился сундук, Зверобой, взяв ключ из рук могикана, легко убедился, что им можно отпирать все три замка. Положив ключ на крышку сундука, он сделал знак своему приятелю, что им не следует более оставаться в этой комнате.
— Это, Юдифь, фамильный сундук, — сказал он, — и в нем, вероятно, скрыты семейные секреты. Чингачгук и я уйдем в ковчег, чтобы осмотреть лодки и весла, а вы откроете сундук и увидите, есть ли в нем какие-нибудь ценные предметы, которыми можно было бы выкупить наших пленников. Когда вы кончите эти поиски, позовите нас, и мы вместе обсудим ценность ваших находок.
— Погодите, Натаниэль! — вскричала молодая девушка, когда приятели хотели уйти. — Я не тронусь с места и не подойду к этому сундуку, если вы не будете здесь. Отец и Гэтти сочли нужным скрывать от меня свои заветные вещи, и я не хочу к ним прикасаться одна. Оставайтесь здесь со мною и будьте моими свидетелями.
— Хорошо, Юдифь, мы останемся с вами; но все же прежде позвольте нам взглянуть на озеро и на ковчег, потому что не сразу, вероятно, мы опустошим этот громадный сундук.
Они оба вышли на платформу. Зверобой, вооруженный подзорной трубой, осмотрел берега, пока индеец озирался по сторонам, отыскивая на озере следы хитрого неприятеля. Не открыв и не заметив ничего, способного возбудить какие-нибудь подозрения, приятели опять вошли в комнату, где ожидала их Юдифь.
С того времени, как стала себя помнить, Юдифь всегда сохраняла какое-то странное уважение к этому сундуку. Ни ее отец, ни мать никогда не говорили о нем в ее присутствии, заключив, повидимому, тайное условие не делать на него никаких намеков, даже когда речь заходила о вещах, которые лежали около или на его крышке. Это обстоятельство в силу продолжительной привычки совсем перестало казаться странным, и Юдифь только недавно обратила на него внимание. Притом между Гуттером и его старшею дочерью никогда не было особенной откровенности и полной искренности. Случалось, что он был снисходителен и благосклонен, но вообще казался в отношении к ней строгим и суровым. Молодая девушка почти всегда держалась в стороне от отца, и скрытность между ними увеличивалась с годами. С самого младенчества загадочный сундук сделался для нее чем-то в роде фамильной святыни, о которой не следовало даже говорить. Теперь наступило время, когда тайна его должна была объясниться сама собою.
Заметив, что приятели с безмолвным вниманием следили за всеми ее движениями, молодая девушка сделала усилие, чтобы приподнять крышку, но без всякого успеха: крышка не приподнялась ни на волос.
— Я не могу, Бумпо, приподнять крышку, — сказала она. — Не лучше ли нам совсем отказаться от этого намерения и поискать других средств для освобождения наших пленников?
— Нет, Юдифь, нечего об этом и думать. Если не дать хорошего выкупа, пленники останутся навсегда во власти наших врагов. Крышку вы не можете открыть, разумеется, потому только, что она слишком тяжела для вас.
Сказав это, Зверобой сам принялся за дело, и через минуту крышка уступила его усилиям. Юдифь задрожала, когда бросила первый взгляд на содержимое сундука. Мало-по-малу она успокоилась.
— Вот все богатство перед нашими глазами, — сказал Бумпо. — Мы должны теперь осторожно перебирать и пересматривать каждую вещь, а это отнимет довольно много времени. Змей, потрудись принести скамейки, а я пока выложу на пол это полотно.
Чингачгук повиновался. Зверобой поставил один табурет для Юдифи, взяв другой для себя, и начал с большою осторожностью развертывать полотно. Первыми предметами, бросившимися в глаза, были мужские платья из тонкой прекрасной материи, сшитые, очевидно, по современной моде и богато украшенные. Особенно замечательным показался верхний малиновый кафтан с вышитыми золотом петлицами. Это, однако, был не мундир, а скорее часть костюма человека, принадлежавшего к высшему обществу. При виде такого пышного и блестящего кафтана Чингачгук не мог удержаться от невольного восклицания, и было ясно, что глаза индейца слишком разгорелись на эту вещь. Зверобой с негодованием взглянул на своего друга и, не обращаясь ни к кому в особенности, сделал замечание такого рода:
— Индеец всегда индеец, будь он даже проницателен, как Змей. Всякая блестящая безделушка его отуманит и выведет из себя. Впрочем, и то сказать: кафтан удивительный и, должно-быть, очень дорогой. Ну, Юдифь, если это платье было в свое время сделано для вашего батюшки, я не удивляюсь вашей чрезмерной склонности к нарядам.
— Нет, нет, — отвечала с живостью молодая девушка. — Мой отец никогда не носил этого платья; оно слишком длинно и, очевидно, сшито не для него.
