– Поляков, чехов, цыган, гомосексуалистов, свидетелей Иеговы, священников, – вмешался Джейсон. – Членов Исповедальной церкви, которые не признаю́т фюрера своим богом. Христиане не торопятся заменять изображение Иисуса портретами дядюшки Адольфа… как ты его называешь.
– Они сами его так называют, – пожал плечами Элдридж.
– Ты прав… это дерьмо!
Зазвонил телефон, и главный редактор повернулся, чтобы ответить на звонок.
– И… – подтолкнул Джейсон Элдриджа, чувствуя, что тот еще не все сказал.
Элдридж поднял на него взгляд, потом отвел глаза.
– Я слышал, что Гитлер тайно убивает детей и больных стариков в газовых камерах… с тех пор как вторгся в Польшу.
Сердце Джейсона затрепетало. Интересно, из каких источников узнал об этом Элдридж? Но Янг согласился с собеседником:
– По крайней мере, такая участь ожидает инвалидов и психически больных. Он называет их «недостойными жить».
– Быть не может!
– Может. Гитлер называет это планом «Т4» – эвтаназия. Мой источник уверяет, что фюрер не сомневается: на фоне блистательных военных побед исчезновения нескольких сотен детей-инвалидов никто и не заметит, а убийство этих детей поможет рейху достичь еще бóльших высот – освободятся койки для раненых солдат.
– Я не думаю, что кто-то может быть недостоин жизни.
Джейсон уставился на человека, который за последний год соперничал с ним почти за каждую сенсацию, за каждый сданный в срок материал. Он считал, что Элдридж беспощаден и одержим. Но вновь согласился с ним:
– Жизнь каждого человека бесценна.
– Да, каждого. – Элдридж потер трехдневную щетину.
– Мы никогда не убедим американские газеты напечатать об этом на первой полосе.
– Не стоит обижать великого Адольфа – есть риск потерять благосклонность Германии… или, если точнее – ее репарации, – фыркнул Элдридж.
Джейсон проворчал:
– Как будто мы их получим!
– Никогда!
Янг повернулся, чтобы убрать все с письменного стола.
– У меня дома остался младший брат, – произнес Элдридж.
Джейсону даже в голову не приходило, что у его коллеги может быть семья. Элдридж слишком ценил лидерство и одиночество – а эти качества не для семейной жизни.
– Повезло. – Думая о том, что его младшая сестра сейчас тоже очень далеко, Джейсон сунул черновик статьи в папку, но промахнулся, и статья упала на стол. Испытывая смущение и ожидая язвительных комментариев, он нагнулся, чтобы собрать листы.
– Он не слышит… да и видит так себе.
Джейсон замер.
– Но любая мысль в его голове стоит трех в голове безмозглого немецкого солдата, размахивающего плетью и взахлеб рассуждающего об увеличении жизненного пространства. – У Элдриджа вздулись желваки, губы плотно сжались.
– Откуда ты знаешь? – Осознав, что сказал глупость, Джейсон почувствовал, что краснеет. – Я хотел сказать… откуда ты знаешь, о чем думает твой брат?
– Мы разговариваем. – Элдридж смотрел на собеседника как на идиота.
– Ты же сказал, что он глухой.
– Мы используем язык жестов. Я умею читать по лицу, по губам. Мы общаемся через прикосновения – даже используем дактильную азбуку. Я пишу у него на ладони.
– И ты умеешь все это делать? – Джейсон не мог себе этого представить.
– Мама научила этому нас… всю семью. Ничего сложного… только нужна практика.
– А мне ты мог бы показать?
У Элдриджа было такое лицо, как будто он готов содрать с Джейсона маску, чтобы убедиться в том, что коллега над ним издевается.
– Я серьезно. У меня есть приятельница. Я не могу с ней поговорить.
– У тебя глухая подружка?
– Я не сказал, что она моя подружка… просто приятельница. Она знает язык жестов, но я не понимаю, что она говорит. Не знаю, как с ней общаться.
Элдридж натянул куртку, собираясь отправиться домой.
– Почему бы нет? Но на твоем месте первое, что бы я ей посоветовал – держаться подальше от отечества.
И он покинул редакцию, не дожидаясь ответа Джейсона.
«Держаться подальше от отечества – все правильно! Как долго можно прятать ребенка, которого хочет уничтожить рейх?» – Джейсону был известен ответ. Он понимал, что Амели нужно перепрятать.
* * *
Рейчел повернулась вправо, потом влево, стоя перед зеркалом в бабушкиной спальне.
– Платье Лии сидит на тебе идеально! Вы похожи как две капли воды. – Хильда обрадованно захлопала в ладоши.
Но Лия сердилась из-за каждой бабушкиной похвалы.
– Ты правда думаешь, что это сработает? – Рейчел сомневалась, что даже ее выдающийся актерский талант поможет ей превратиться в провинциалку из горного села.
– А почему нет? – ворковала бабушка. – Когда мы изменим твою прическу, вас никто не сможет отличить.
– Бабуль, это неправда, – негромко возразила Лия. – Рейчел должна стоять, сидеть, ходить, говорить так же, как я, если мы хотим всех обвести вокруг пальца и беспрепятственно отвести ее на вокзал.
– Ты права. – Рейчел взглянула на сестру. – Мне нужно поработать над акцентом. По-моему, я говорю похоже, но не совсем так.
– В вашей задумке все не совсем так, – заметила Лия.
Бабушка поджала губы.
– Вы, девочки, все сделаете так, как нужно. Вы должны сделать это… ради всех нас.
– Да, бабуля, – согласилась Лия.
Поведение сестры раздражало Рейчел. «Почему она такая двуличная, тихая как мышь? Очевидно же, что она ревнует. Лия презирает меня, но никогда об этом не скажет – никогда не признается в этом бабушке». Рейчел бросила на сестру-близняшку взгляд, которым хотела поставить ее на место, но когда пылающее лицо и ледяной взгляд дали понять Рейчел, что Лия все осознала, Рейчел почувствовала укол жалости. Она отвернулась, чтобы завязать добротные немецкие туфли (туфли Лии, которые Рейчел находила ужасными), делая вид, будто ничего не заметила.
Но Рейчел прекрасно видела, что бабушку не проведешь. Она еще никогда не встречала такой наблюдательной, сообразительной, терпеливой и милосердной женщины. «Ни одна из нас ее не проведет. И все равно, похоже, она нас любит… любит!»
Для Рейчел Хильда была воплощением баварской бабушки, живущей в старомодном пряничном домике. Но было здесь что-то нетипичное – не такое, как в остальном Обераммергау – в доме и во дворе, в самой природе бабушки. Рейчел не могла бы выразить это словами. Девушке понадобилось бы какое-то время, чтобы разгадать эту тайну, однако времени у Рейчел не было.
Многие строения в Обераммергау были расписаны сценами либо из баварской жизни, либо из немецких сказок, либо из «Страстей Христовых». Домик бабушки был не расписан, а просто оштукатурен и выкрашен в обычный кремовый цвет, ставни – черного цвета – ничем особо не отличались от цвета фундамента остальных домов. Вдоль каждого из окон висели традиционные черные цветочные ящики с буйно разросшейся алой геранью, вьющимся плющом и еще каким-то зеленым растением, названия которого Рейчел не знала, – все в традиционном баварском стиле. Но узкий, обнесенный живой изгородью задний двор густо зарос стелющимися желтыми, оранжевыми и бордовыми цветами, вдоль тропинок были высажены цветы и кустарники, тут и там в саду стояли небольшие скамейки под цветущими или печально склонившимися кустами – скорее это был сад из английской сказки, а не из сказки о Гензеле и Гретель.
Лия хвасталась, что до того, как в деревне – и по всей стране – стали регулярно выключать свет, погружая все в темноту, их бабушка по вечерам зажигала десяток маленьких фонариков, воткнутых то тут, то там вдоль тропинок. Соседка не одобряла такой расточительности, но Хильда их очень любила, утверждая, что эти огоньки оживляют ночь – как будто светлячки летают по саду.
– А в Германии водятся светлячки? – Рейчел не могла этому поверить.
– Их очень мало, – призналась бабушка. – Но ты бы удивилась, узнав о том, где я жила, куда ездила, моя дорогая. Чем занималась… Англия, Ирландия, Голландия… Я не всегда была старой немецкой Hausfrau[32].
Она подмигнула и замолчала, но Рейчел в очередной раз удивилась и в очередной раз осознала, что Лия всю жизнь прожила рядом с их бабушкой, которую знала и любила и которая знала и любила ее.
Рейчел пришла к выводу, что бабушка живет в идеальном месте – позади дома возвышались заснеженные альпийские вершины. Ранний снег окрасил горы в белый цвет на фоне кристально чистого голубого октябрьского неба – это было прекрасно как в сказке.
Но Лия не преминула напомнить, что эти красивые снежные шапки – предвестники ранней зимы; путешествовать станет сложнее, что есть – неизвестно. И чем скорее они помогут Рейчел и Амели покинуть Германию, тем безопаснее будет для всех.
Бабушка рассердилась, явно не желая, чтобы вновь обретенная внучка так быстро уезжала. Но Рейчел понимала, что Лия права: они с Амели должны уехать, как только Джейсон найдет способ переправить малышку сюда, к бабушке в Обераммергау. Согласно их дерзкому плану побега Рейчел должна будет изобразить свою обидчивую сестру, и девушка сосредоточилась на подготовке к осуществлению этого плана.
