Если повезло, Шейла подбросила паспорт Рейчел на океанский лайнер. Как только власти его обнаружат, они решат, что Рейчел каким-то образом пробралась в Штаты без документов. Еще больше масла в огонь подольет ее неявка на работу на Манхэттене. Штаты и Германия станут обвинять друг друга – до тех пор, пока эта история, как и остальные истории, которые казались Джейсону важными, не окажется на последних полосах газет и всем будет на нее наплевать. Всем, кроме Герхарда Шлика и шайки институтских лжеврачей.
«Если я хочу остаться в Германии, нужно постараться откопать доказательства того, на что готова пойти Германия, но при этом мне не стоит совать нос в эту зловонную клоаку, иначе меня вышлют из страны. – Джейсон сел. – Ладно, это я хорошо умею: ходить по лезвию, домысливать недостающее».
Джейсон завел часы, сверил их с теми, что висели на стене. Поправил галстук, перебросил пиджак через плечо, положил в карман рубашки небольшой блокнотик и ручку. Журналист надеялся, что Бонхёффер не даст ему заснуть.
Два часа спустя, с завтраком в желудке, в свежей сорочке, Джейсон незаметно проскользнул в боковые двери дома по указанному адресу. Какая-то женщина поприветствовала его, пригласила в дом. Джейсон мельком оглядел лица лысеющих мужчин среднего возраста, собравшихся на пороге большой гостиной. Среди них, похоже, был тот, кто ему нужен.
Джейсон много раз слышал о семье Бонхёфферов – все знали отца опального священнослужителя, доктора Бонхёффера, выдающегося психолога. Но священником он не стал. Прихожане переполненной домовой церкви зашевелились, подтянулись. Два гимна они исполнили а капелла, и Джейсон не ожидал, что это пение так на него подействует. Где-то посредине второго гимна позади собравшихся появился мужчина в твидовом костюме. Он направился к самодельной трибуне. Высокий, белокурый, немногим старше Джейсона, спортивного телосложения, широкоплечий, с квадратным подбородком, он больше напоминал футболиста немецкой сборной, чем священника.
Пел он хорошо поставленным баритоном. Когда в зале воцарилась тишина, пристроил на нос очки в проволочной оправе, при этом сделавшись похожим на профессора, и приготовился выступить с речью.
Джейсон подался вперед. Он был решительно настроен ловить каждое слово этого человека, нащупать сенсацию, которую купит его редактор. Но через три минуты Джейсон понял, что не услышит пламенной речи – вернее, не услышит страстной проповеди, которой следовало ожидать от человека, имеющего репутацию бунтаря. Невыспавшийся Джейсон ущипнул себя за руку, чтобы сосредоточиться, и стал мысленно переводить с немецкого.
Этот человек говорил негромко, убедительно, пристально глядя собравшимся в глаза, как будто они просто сидели за чашкой кофе, но ему необходимо было срочно что-то рассказать. Он строил длинные предложения. При этом мысли, которыми он делился со слушателями, были достаточно сложными, как будто он надеялся привлечь людей на свою сторону с помощью одного лишь здравого смысла.
Пастор завладел аудиторией, его проповедь бросала вызов власти, хотя и не была откровенно политической. По истечении часа Джейсон знал, что Дитрих Бонхёффер предвидел: с алтарей в Германии начнут сбрасывать Христа. Он наблюдал за тем, как германская церковь стала нацистской, после того как вместо Христа ее возглавил фюрер. В книге Гитлера Mein Kampf Бонхёффер прочел о намерениях убивать невинных – еще задолго до того, как по обе стороны Атлантики поверили, что этот безумец всерьез говорит об истреблении евреев, поляков, детей-инвалидов и немощных стариков. Разве не было все это написано черным по белому? И разве Гитлер не поступает именно так, как обещал?
– На кон поставлены сердце и душа Германии!
Джейсон едва не присвистнул, не затопал ногами. «Он все понимает!»
Бонхёффер заявил:
– Когда Церковь перестанет защищать евреев – всех людей, – тогда она перестанет быть Церковью. Нам была дарована высшая милость – наш Господь, Иисус Христос, наш Спаситель умер за нас. От каждого из нас требуется такое же самопожертвование. Но мы привыкли к дешевому милосердию – милосердию, которое кажется Божьей милостью, но ничего нам не стоит – и это мерзко! Это смердящая мерзость в глазах нашего Господа!
Джейсон еще никогда не слышал, чтобы кто-то так открыто призывал Церковь Германии к тому, чтобы она восстала против жестокости нацистов по отношению к евреям, против гитлеровской манипуляции Немецкой протестантской церковью – даже за закрытой дверью. За это грозила смертная казнь. И тем не менее казалось, что молодой священник совершенно не боится за себя, – его тревожит исключительно судьба Германии, души его прихожан.
Джейсон оглядел зал, пытаясь понять, какое впечатление произвел пастор на остальных. Женщина, которая впустила журналиста в дом, в ответ на его взгляд улыбнулась и кивнула. Глаза ее горели.
Джейсон не мог петь последний гимн, потому что в ушах у него стояли слова священника. Единственное, о чем он мог думать: «Что теперь? Что мы можем сделать?»
* * *
Ближе к вечеру, когда три женщины пили напиток из жареного цикория и ели несладкий кекс с тмином, Лия призналась Рейчел, что никогда не знала, кто их отец.
– Мою бедняжку Айбин изнасиловали, когда она гостила у друзей в Мюнхене, – объяснила бабушка. – Она никогда не называла имени этого человека. Я даже не уверена, что она вообще знала, как его зовут. Была вечеринка, а на следующее утро ее нашли в кустах без сознания. – По щекам старушки струились слезы. Она глубоко вздохнула. – С тех пор Айбин изменилась. Поэтому до рождения ребенка мы отправили ее к нашим родственникам, которые жили недалеко от Франкфурта, надеясь, что там ей будет легче. Как я ошиблась! Когда начались роды, они отвезли Айбин в Институт. Это было ближайшее медицинское учреждение от их дома. Они даже представить не могли… я никогда и подумать не могла, что моя дочь больше не вернется… и что она родит близнецов.
Лия не стала дожидаться, пока Рейчел переварит информацию, а принялась расспрашивать ее о приемных родителях, о жизни в Америке, об исследованиях отца, узнавать подробности о документах, обнаруженных в портфеле доктора Крамера, об Амели. Она не успела закончить, когда бабушка, немного успокоившись, заговорила об их именах.
– Рейчел-Рахиль и Лия… имена из Библии. Они были сестрами – дочерьми Лавана-арамейца. – Хильда задумалась. – Если моя Айбин не дожила до того… чтобы вас увидеть, кто же тогда вас назвал? Врач или акушерка, которые принимали роды? У вас нетипичные немецкие имена.
Рейчел беспомощно пожала плечами.
– Из Библии… Обе были верными женами патриарха Иакова. – Бабушка кивнула, потом прищурилась, как будто ей в голову пришла мысль.
– Как по-вашему, почему нас так назвали?.. Это некая литературная аллюзия? А может, это что-то означает? – Рейчел переводила взгляд с бабушки на сестру. – Я не знаю этой притчи. Можете мне рассказать?
Лия понимала, что бабушка рассказывать не станет. Поэтому поступила так, как должна была поступить – ведь правду все равно невозможно было бы скрыть.
– Один человек по имени Иаков – родившийся в результате соглашения, которое Бог заключил с Авраамом, – полюбил Рахиль и захотел жениться на ней. Отец ее, Лаван, пообещал отдать за Иакова свою дочь при условии, что тот отработает у него семь лет. Но Лаван обманул Иакова и в первую брачную ночь подослал к нему в шатер старшую дочь, Лию. – Женщина облизала губы и посмотрела на бабушку, которая не сводила глаз с зажатой в руках чашки. – Когда Иаков раскрыл обман, он был настолько разгневан, что потребовал отдать ему в жены и Рахиль. Вскоре Лаван отдал за Иакова и вторую дочь, но заставил его отслужить у него еще семь лет.
Рейчел широко раскрыла глаза, не веря своим ушам.
– Какой ужас! Столько работать, столько лет кого-то ждать…
Лия изо всех сил старалась говорить спокойно.
– Лаван объяснил, что у них такой обычай: старшая дочь должна выйти замуж раньше младшей. Но, возможно, этот срок не показался Иакову таким уж долгим – потому что он любил Рахиль. Младшая дочь была намного красивее, именно ее Иаков желал. – Лия заставила себя взглянуть Рейчел в глаза, готовая увидеть любую реакцию. Затем вновь посмотрела на бабушку, догадываясь, что та прекрасно понимает ее чувства.
– Что ж, по крайней мере, в конце концов у Иакова было две жены, – расхохоталась Рейчел.
– И множество детей, – заметила бабушка, как будто пытаясь вторить оптимистично настроенной Рейчел и вовлекая в беседу Лию. – Совсем как в твоем детском хоре.
– Да, Рахиль подарила Иакову двоих детей, – сказала Лия и заметила, как бабушкины щеки заливает румянец. – По-настоящему он любил только ее.
В животе у Лии, как всегда при мысли о собственном бесплодии, затянулся тугой узел.
