Но, может, это у него такой тактический ход? Как у Кутузова? Сейчас отступить, а потом раз — и на белом коне… Очень похоже на правду. Ну-ка, давай-ка не упускать его из виду… Ну вот, я же говорил, после отставки поехал по регионам. Значит, я прав. Будет бороться.
Декабрь 1990 года. Звонок от Чубайса (он тогда — первый зампред Ленгорисполкома): «К тебе в Сестрорецк едет Явлинский! Будет встречаться с народом. Организуй все там как надо».
Это уж не извольте беспокоиться, милостивый государь! Встретим как родного. Где-то там у меня запрятана баночка красной икры? Жена: «Не дам!» (90-й год на дворе.) Куда там. Забрал и разговаривать не стал. Бутылка армянского (?!) в кабинете припрятана. Так, нарезочки, салями, сырок (сердце кровью обливается). Организуем встречу в кинотеатре, а потом в кабинет, по душам поговорить. Там-то я все и выведаю. Как супостаты сожрали в этой страшной Москве нашего гения реформ. (Вот всегда так в России — талантливых зажимают.)
Секретарша по селектору — подъехал! Ведут. На первом этаже — толпа народу. Здравствуйте, Григорий Алексеевич! Как же так, а? Что они там в Москве думают? Старушки запричитали. Одна, сухонькая: «Дай хоть я тебя обниму, сынок!» Сволочи! Да мы за вас! Ааа! Куда? Да я сейчас, уже через полчаса, в кинотеатре, придете? Конечно, что вы, Григорий Алексеевич!
Заходим в кабинет. Только сейчас заметил — с ним молоденькая журналисточка. Страшненькая, рыженькая. Смотрит влюбленными глазами. Мимолетом в голове пролетает: похоже, между ними ничего нет. Пока? Некогда думать о такой ерунде. Надо же задать главные вопросы. О жизни. Что будет дальше. Вообще. Что вообще? Черт его знает! Но ведь что-то надо спрашивать. Такой человек перед тобой, дубина, а ты молчишь, как идиот.
— Коньячку? (Болван! Умнее ничего не придумал? Лишь бы налакаться! Ему же сейчас выступать.)
— Пожалуй! (О-па. Неплохо!) Разлили, выпили. Закусили. Незначащие фразы: как дела — да ничего, стараемся помаленьку. Вот давеча кур выкинули, так сам с милицией ходил толпу разгонять. Не давали магазин на ночь закрыть. Говорили (резонно) — торгаши ночью все по своим растащат. Выставили ночные пикеты у холодильника: два депутата и милиционер. Толпа поворчала, но разошлась.
Вижу — заскучал. Господи, что это я. Ему, наверное, по всей России одно и то же рассказывают. И я со своей ерундой. Тут же надо о главном. И заодно свою образованность показать. Чтоб понимал: мы хоть в деревне, но тоже не лыком шиты. Ой, времени-то почти нет уже. Ведь уйдет к народу. Ну что ж ты, Алик! Ну, давай! Ведь приду домой — жена спросит: ну как! А я что? Про кур разговаривали? Ну дурак и есть дурак. Так и сидеть тебе городским головой. Ни на что ты больше не годен. Э-хе-хе. Ну вот. Пора идти. Все. Может, после встречи?Допьем. Икра пропадет…
Зал — полный. Гул. Выходит. Красиво освещен. Кудри. Горящий взгляд. Нервный излом линии рта. Умен. Самоуглублен. По-мужски красив. Вскидывает голову. Смотрит в зал. Лицо — правильное сочетание усталости и грусти. Легкая усмешка (тоже к месту: символизирует оптимизм). Овация. Овация. Не прекращается. Овация. Поднял руку. Зал затих.
Зарежь — не помню, о чем говорил. Что-то про помощь обездоленным. Про гуманитарную помощь. Что, мол, нужно создавать специальные комитеты по ее справедливому распределению. Что сначала нужно элементарный порядок навести. Особо — про борьбу с привилегиями. Про привилегии очень подробно. А теперь давайте я отвечу на записки.
В записках опять про привилегии. Потом про огороды — чтобы каждому, как вы считаете, Григорий Алексеевич? Конечно! Это важно. Спасибо за хороший вопрос. Экономика в упадке… Но не все потеряно… Нужно, чтобы каждый на своем месте…
Вдруг шальная мысль: «Он что, за идиотов нас держит?» Тут же прогоняешь: «Это, наверное, так с народом разговаривать нужно. Учись, скотина! А то ведь так и не добьешься народной любви».
Опять овация. Постоял, покланялся. Слова признательности за поддержку. Она помогает мне в моей борьбе. (Опять в голове крамола — какой борьбе?) Это-то и дает силы… Аплодисменты еще сильнее. Старушки полезли за автографами. Девицы в проходах стоят раскрасневшиеся. Глаза прячут. Сразу видно — понравился.
Опять заходим в кабинет. Журналисточка рядом. Ей тоже налил. Накатили. Закусили. Что, отвезти вас? Куда? В Ленгорисполком. К Чубайсу. Думаю: отлично, по пути и поговорим.
Нет, журналисточку садит назад с собой, а меня — вперед, к водителю. Говорит, что надо интервью дать. Гм… Ну надо так надо. Поговорили, блин. Как затылком-то разговаривать. Сижу молчу. Коньяк не допили. Икра — пропадает (надо позвонить, чтобы в холодильник поставили). Во мудак, все со своими курами…
Сзади попискивает журналисточка. Возня. Хи-хи. А как вы прокомментируете последнее заявление Ельцина? Хи-хи. А что его комментировать — пить надо меньше. Ха-ха! Только не оборачиваться! Сижу как аршин проглотил. А может, и показалось вовсе? Каждый ведь в меру своей испорченности…
Доводку до горисполкома. Высаживаю. До свидания. Было очень приятно познакомиться. А уж мне… Ладонь теперь мыть не буду. Может, у Чубайса будет другой разговор? По делу?
Назавтра звоню Чубайсу. Ну как? Поговорили? Ты знаешь, чертовщина какая-то. Он все про гуманитарную помощь да про привилегии. Еще про огороды, чтобы каждому… И у меня… А сколько народу-то было? Да человек пять, все наши. А… Действительно, ерунда какая-то… Может, он нам не доверяет? А кому тогда доверять-то? Тоже верно…
Ну ладно. Ладно. Пока. Пока…
Прочитал мемуары бывшего советского премьера, ныне покойного, Валентина Павлова «Упущен ли шанс». Подробно про все от 1989-го по 1991 год. Про развал банковской системы. Про обмен денег. Про шахтерские забастовки. Про Горбачева (нелицеприятно). Про Ельцина. Про Силаева. Про Фильшина (помните такого — чеки «Урожай-90»?) Про все, про все. В общем — субъективно. Но ~ понравилось. Мужик, конечно, не наш, но с позицией и не бздун. Про Явлинского — ни слова. Как будто его и не было.
Прочитал Костикова «Роман с Президентом». Ни слова о Явлинском. Как будто его не существует. Одно упоминание, и то о том, что во время путча 1993 года Руцкой с Хасбулатовым включали его в состав кабинета, который сформировали.
Российская мемуаристика начиная с 1990 года очень бедная. Но про Явлинского вообще ничего.
Сейчас ему пятьдесят второй год. Уже не мальчик. Уже не молодой и перспективный. Пора подводить итоги, а не подавать надежды. А итогов нет. Резонер. В старом русском театре было такое амплуа. Ездит Дикобразов-младший по России. Все к нему привыкли. Да и он к себе привык. Журналисточки — повизгивают. Старушки — причитают. Кудри черные. Лицо вдохновенное. Но вот мешки под глазами… Грим? Может, побольше? Или нет? Поклонники давно уже ничего не замечают… Любят. И ждут. Талантлив, стервец! Наш еще вам всем покажет! Еще выдаст коленце! Вы его плохо знаете.
Знаем… Знаем неплохо… Уже не выдаст. Все.
Кох: — А теперь ты про себя расскажи!
— В начале года я продолжал заниматься МЖК и издавал отраслевой журнал. «Архипелаг».
— ГУЛАГ?
— Нет, просто «Архипелаг». Как бы такая мысль: МЖК раскиданы по всей стране как острова, но при этом входят в одну систему. Люди придумывают какие-то концепции, школы устраивают экспериментальные. Съезды проводили — в Алма-Ате, к примеру. Мы туда ездили, беседовали, выпивали… Кончилось тем, что, используя комсомольские льготы, люди просто занялись нормальным бизнесом. Кто-то из них после вырос в серьезных бизнесменов. Как, например, Сергей Коротоножкин (Фридман его знает, они вместе в МИСИС учились и промышляли театральными билетами), который при советской власти построил семь домов и ничего с этого не поимел, кроме двухкомнатной квартиры для своей семьи. А два дома он построил уже при новом режиме.
— И все с них поимел.
— Ну, видимо. Это уже бизнес, а не комсомольская работа. Так вот, делал я, значит, журнал. Делал, делал… И так это продолжалось до лета. А летом я подумал: пора уже от отраслевого журнала к более серьезным медиапроектам переходить. И вот лето, значит… Ты курил тогда?
— Да.
— Так ты должен помнить, что курева не было. Очереди…
— Чубайс давил табачные бунты, когда Невский перекрывали. Он был тогда первый зампред Ленгорисполкома.
— А, и на него это взвалили! Я, помню, все стоял в этих очередях… И вдруг приехала к моему товарищу немка знакомая. Она в России училась, у них был роман, потом она с дипломом вернулась домой, поскучала там, взяла отпуск и вернулась к нам любить его дальше. А поскольку у меня семья уехала в деревню, то я ей разрешил у себя пожить.
— Только ты уже женатый человек, не забудь!
— Так это ж была товарища немка, а не моя! Я ее не ебал, разумеется. Честно! Тебе б я сказал, если б что. Ну вот, живет она у меня, готовит, стирает — что очень удобно, — а товарищ иногда приезжает на свидания. А она такая русофилка, язык учила, читала что-то, дико интересовалась русской жизнью. Ну я ей однажды и говорю: «Еб твою мать, ты же русофилка! Так иди быстрей жизнь изучай в чистом виде!» А куда? Как куда? В очередь у табачного ларька. Там и стоит великий русский народ и говорит всю правду, которую обо всем думает. Она пошла в народ с удовольствием. И вот она там стояла, беседовала с мужиками, ей такие истории ломовые рассказывали, — и с каждого захода приносила пять пачек «Беломора». Как раз пять давали в одни руки.
