Остренко забывает о том, что у него рыба, всплескивает руками и кричит Жилину:
— Стреляй, Жила! Чего медлишь?
— Стреляй! — кричат болельщики с правого борта.
— К черту такого гарпунера! Пусть Чубенко идет к пушке! — раздается возглас с левого борта.
— Ты что, оглох, Жила? — не унимается Остренко, прижимая к груди выскальзывающего лосося.
— Бей! Бей!.. Упустишь! Бей, батьке твоему лучшего сына!..
27Киты, казалось, не обращали внимания ни на судно, ни на крики китобоев. Они деловито зажимали в кольцо косяк сельди, двигавшийся шумно и бестолково, как стадо обезумевшей в жару скотины. Рыбы вспрыгивали вверх, падали плашмя, посверкивая серебристыми боками, трепетали в верхних слоях воды, бросались из стороны в сторону. Над косяком крикливой тучей металась стая птиц.
С отвратительным, каким–то утробным писком птицы падали на косяк, затем взмывали вверх, бились между собой. В воздухе мелькали ослепительно белые крылья, красные клювы и хищные, будто скрюченные от холода, сизые ноги. Поднятая рыба лишь на секунду мелькала в воздухе и затем исчезала в прожорливой утробе; птицы пожирали селедку судорожными глотками в два приема.
Изредка птичий гомон заглушался гулом, похожим на орудийный выстрел. Это горбачи глушили рыбу.
Китобои называют этих китов горбатыми или длиннорукими. Ни то, ни другое не точно: нет у этого кита ни горба, ни рук. Горбач, так же как финвал, сейвал и самый гигантский представитель морских млекопитающих — блювал, относится к семейству полосатых китов. Отличается он от своих сородичей но форме: у него короткое туловище, огромная голова и длинные, до четырех метров, грудные плавники, отдаленно напоминающие руки. Когда этот кит ныряет, он круто изгибает туловище, как бы горбится. Это и дало повод китобоям называть его горбатым. Китобои обнаруживают горбача, однако, не по длинным грудным плавникам и не по «горбу», а по хвосту. Ныряя, кит высоко выбрасывает хвостовой плавник, похожий издали на бабочку в полете. Очень опытные марсовые узнают «милого по походке», то есть по широкому фонтану. Китобои называют горбача хитрым, умным и даже веселым китом. Не больше ли тут поэзии, чем наблюдений, которые наука все же предпочитает поэзии?
Вот уже полчаса, как я, «выключившись» из шума, вызванного охотничьим азартом китобоев, наблюдаю за Megaptera nodosa Bonn, или, как называют его коряки, «лагыйя–ау». Я успел сделать несколько фотоснимков, сосчитать и занести в свой дневник количество выпускаемых горбачом фонтанов, время пребывания под водой. Мне удалось зарисовать форму фонтана, «горб» и хвост — «бабочку».
Горбач погружается на пять — семь минут и, выйдя к поверхности, выпускает четыре — шесть широких фонтанов высотой до шести метров с промежутками пять–шесть секунд.
Как жаль, что у нас нет киноаппарата! Мне очень хотелось заснять несколько сцен.
Горбач заслуживает того, чтобы его называли умным. Когда Жилин выдержал «атаку» болельщиков, то есть не поддался соблазну стрелять по горбачам с сомнительной, по его мнению, дистанции, мы увидели восхитительную картину. Войдя в косяк сельди, горбачи начали выпрыгивать из воды. С растопыренными в стороны плавниками, они были похожи на гигантских общипанных птиц. Находясь в воздухе, они чуть–чуть заваливались на бок и тяжело падали. Раздавался пушечный удар. Тысячи брызг широким веером рассыпались вокруг. Какая же нужна мускульная сила, чтобы вытолкнуть вверх из воды сорокатонную тушу! И как эта туша выдерживает, не разбивается при свободном падении? Человек, упавший плашмя в воду, нередко выходит оттуда лишь с помощью товарищей.
Напрыгавшись, горбачи захлопали по воде плавниками и хвостами. Вокруг всплыла оглушенная сельдь. Завалившись на бок и широко распахнув пасть, киты, тихо двигаясь, загребали свою добычу. Они делали это спокойно, не обращая внимания на наше присутствие. Больше того, один из них даже проявил любопытство: он вынырнул у борта «Тайфуна», потерся о стальную обшивку, затем задиристо помахал хвостом — «бабочкой» и скрылся в пучине. Мне удалось заметить на безобразной голове горбача наросты — шишки величиной с куриное яйцо. Но боже мой, пока я занимался своими наблюдениями и почти стенографическими записями, что делалось на китобойце!
Болельщики опять накинулись на Жилина и Макарова за то, что они «прозевали» кита, хотя ругать гарпунеров было не за что — кит вынырнул у самого борта «Тайфуна», далеко от бака. Но болельщики не унимались. Особенно усердствовал Жора Остренко. Он сорвал с головы белый колпак, швырнул его на палубу и начал яростно топтать, приговаривая:
— Маралы! Стоят как статуи!.. Корми таких хлопчиков! А за шо? Да еще молять: «Жора, нельзя ли добавочку?» От я вам дам добавочку!..
Когда Остренко «вытоптал» на своем колпаке весь заряд гнева, Жилин, стоявший к нему спиной, повернулся и сказал:
— Вахтенный, уберите мусор с палубы!
Раздался такой хохот, словно гром грянул. Жора растерянно посмотрел по сторонам, затем поднял колпак и, прижимая его вместе с рыбой к груди, побрел разбитой походкой на камбуз. У дверей камбуза он остановился и повернулся лицом к баку. Красный как помидор, он хотел что–то сказать, но неожиданно для всех подкинул вверх чавычу, ловко поймал ее и запел:
Надену я черную шляпу,
Поеду я в город Анапу.
Там сяду на берег морской
С своей непонятной тоской…
Это вызвало новый взрыв хохота… Между тем «Тайфун», по знаку Жилина, круто лег на правый борт. Чубенко не успел договорить, что слева по носу он видит двух горбачей, идущих на всплытие, как Жилин пригнулся, прищурил глаз и стал сосредоточенно целиться.
Капитан Кирибеев, заметно волнуясь, сжимал обводы мостика. Китобои — и те, кто был занят делом, и те, кому на этот раз выпала роль зрителей, — смотрели то на Жилина, то на всплывших китов. Жилин не выстрелил — киты были мелковаты. Как видно, он ждал третьего — самого крупного, который занырнул одновременно с этими двумя.
Но китобои, облепившие ванты и надстройки, решили, что гарпунер просто растерялся. И снова раздались крики:
— Стреляй!
— Чего медлишь?
— Кит не привязан, уйдет!
В это время на переходном мостике появился шеф- гарпунер Олаф Кнудсен. Он был в высоких сапогах и толстом шерстяном свитере. На голове — вязаная шапочка с помпоном. Шеф–гарпунер держал руки в карманах и, щурясь от дыма, который сивой струйкой тянулся из его старого «донхилла», казалось, спокойно и безучастно смотрел на спружинившегося Жилина, на сверкавшее под лучами утреннего солнца море. Кто–то крикнул:
— Господин Кнудсен! Станьте к пушке! Что же это, горе, а не охота!
На крикуна набросились несколько человек:
— Ты что, не слышал, что он отказался выйти на работу?
— Да я что, — оправдывался тот, кто позвал Кнудсена. — Киты ведь уходят! Жалко.
Олаф Кнудсен поднял руку:
— Не надо делать шум. Ви говориль, я молчал. Я будет говорить, ви будет молчат. Гарпунер нервный — мушка видеть нет!..
Он хотел еще что–то сказать, но его заглушил голос Остренко, и на палубе снова поднялся такой шум, что ничего нельзя было понять.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы Жилин не поднял пушку вверх.
— Жилин, в чем дело? — спросил Кирибеев спокойным голосом, как будто все происходившее на китобойце не волновало и не касалось его.
Позже мы все сумели оцепить спокойствие капитана. Он внимательно наблюдал за морем и действиями гарпунера, видел, с какой затаенной радостью взирал на разгоравшийся скандал Небылицын. Штурман держался правого борта и не вмешивался ни во что. Однако на лице его сияла довольная улыбка, которую, сколько он ни старался, никак не мог спрятать.
Олаф Кнудсен стоял в прежней позе, глубоко засунув руки в карманы, он усердно посасывал трубку. Глаза его были мутны и красны. Он сосредоточенно следил за всеми движениями Жилина.
Выждав, когда наступила относительная тишина, Жилин поднял руку.
— Я, — сказал он, — не буду стрелять до тех пор, пока не прекратится шум.
Жора Остренко подмигнул матросам:
— Скажите пожалуйста!
— Я гарпунер! Я знаю, когда мне стрелять! — закончил Жилин.
— Жилин верно говорит, — сказал капитан Кирибеев. — Я думаю, товарищи, что все мы заинтересованы в одном — в добыче китов… Так по крайней мере я понял вас?.. Если так, то прошу всех свободных от вахты покинуть палубу! Кто хочет остаться на условиях полной тишины, пусть остается.
Первым покинул палубу штурман Небылицын. Затем Жора Остренко и Кнудсен.
Жилин выровнял пушку, поднял руку и попросил застопорить машину.
— Кит справа по носу! — крикнул Чубенко из бочки.
Я приготовил фотоаппарат. Кита еще не было видно, но из–под форштевня вдруг донесся характерный звук, и вслед за тем вырос фонтан.
Жилин долго целился. И опять не выдержали болельщики:
— Стреляй же! Чего медлишь?
Жилин словно не слышал выкриков — он, казалось мне, спокойно следил за китом. Это был крупный, жирный зверь. Тот, третий. Он поспешно уходил от китобойца. Жилин скомандовал:
