Не раз приходилось слышать на разных «круглых столах», что литература сегодня свободна как никогда, издаются любые книги. Но, может быть, дело не только в свободе слова, а в пресности, безобидности так называемой «высокой» литературы, да и беллетристики в целом?
За всё десятилетие мне вспоминается лишь три случая, когда произведения прозы вызывали споры за пределами литературного мира — «Господин Гексоген» Проханова, «Санькя» Прилепина и «Асан» Маканина. К остальному российское общество осталось или совершенно равнодушно, или проявило очень вялый, почти неощутимый интерес. И винить в этом общество, я считаю, нельзя, винить писателей — следует…
Многие дебютанты 00-х за пять — десять лет успели стать успешными авторами. Один за другим выходят, например, романы Андрея Рубанова и Германа Садулаева. Но у меня лично после их первых книг («Я — чеченец!» Садулаева и «Сажайте, и вырастет» Рубанова) последующие вызывают разочарование. Оба писателя выработали свою модель написания умеренно-крупного произведения и запустили станок. В принципе, всё располагает к тому, чтобы эти авторы стабильно выпускали по одному-два нормальных, качественных, в меру серьёзных (у Рубанова), в меру игровых (у Садулаева) романа в год.
Но их первые вещи, написанные ещё непрофессионалами, были по-хорошему злы, честны, отчаянны, как первая и последняя книга. Но книга оказалась не последней, а — отличным стартом для выстраивания успешной писательской судьбы.
Судьбы нынешних молодых писателей в условиях стабильности (сколько она продлится ещё — год, десять или двадцать лет?) наверняка будут благополучны, если, как говорится, не залупаться. Что ж, крыша над головой вроде имеется, и компьютер, кое-какая дописательская жизнь, окно в кабинете, чтобы посмотреть на внешний мир, дар воображения. Пиши на здоровье, зарабатывай на пропитание.
Залупаться никто не хочет, это уже (в отличие от 90-х — начала 00-х) не модно.
«Нас обрекли на медленную жизнь и приковали для надёжности цепями», — пел Высоцкий. Большая часть общества живёт в последние годы медленной жизнью, прикованная к ней цепями у кого ощутимого, у кого мизерного благополучия. Люди приспособились, рвать цепи и ускоряться мало кто хочет. И писатели, конечно, тоже.
Интересно, что сами дебютанты 00-х не раз высказывали мысль о том, что новое поколение очень осторожно, опасливо. К примеру, Захар Прилепин («Молодёжь к выходу на пенсию готова»), Андрей Рудалёв («Двадцатилетние «пенсы»), Герман Садулаев («Поколение трусов»). Но они имеют в виду то поколение, что следует за ними. А вот заметка поэтессы Екатерины Цыбиной (более известной сегодня как Катерина Кюне), опубликованная в газете «Литературная Россия» в середине 2005 года. Примерно двадцатилетняя в то время Цыбина говорит о своих сверстниках:
«Обсуждая некоторые события, мы с другом заподозрили, что труслив он, наш брат современный писатель. И чтобы проверить своё подозрение, поставили небольшой эксперимент.
Сочинили обращение к властям и правительствам с требованием всеобщих «мира, свободы и справедливости немедленно!» и, полные революционного энтузиазма, отправились проводить агитацию. Общежитие Литературного института, вечер, мы всем встречным объясняем свою затею в надежде подсунуть лист с каракулями и получить автограф. Не тут-то было! В лучшем случае, потенциальные писатели, туманно поводя глазами, как Б.Б. Гребенщиков — «Ах, сестра, ты не поймёшь моей вселенской тоски», бормочут какую-то невнятицу, что-то о самосовершенствовании, с которым надо бы разобраться, прежде чем переходить к глобальному. Пускаются в пространные рассуждения о принципиальной невозможности что-либо изменить, за которыми явно видна пара вопросов: «А чё я? А чё мне за это будет?» Кто-то даже про Колыму вспоминает… Вот тебе на! Никто никого на баррикады не зовёт, за идею умирать не предлагает, всё до крайности невинно — подпиши бумажку, где сказано «я хочу мира, свободы и справедливости» — и иди, ешь свои рисовые котлетки, самосовершенствуйся. <…> В итоге подписались двое.
В своё время Велимир Хлебников, не имея на то никаких разумных (в понимании большинства) оснований, не боялся называть себя Председателем земного шара. Эдуард Лимонов (человек совершенно другого уровня таланта) в 60-е годы, едва приехав в Москву из Харькова, гордо декларировал: «Мы — национальный герой!» А оказалось, что сегодняшний потенциальный писатель не просто на что-нибудь этакое не способен, он вообще боится что-либо сделать и даже сказать! <…> Может ли человек, не имеющий смелости сказать, что он выступает за мир, свободу и справедливость (ну или, в конце концов, против них), написать что-нибудь значимое?
Грустно как-то…»
Впрочем, сложно гадать о будущем, да и опасно, тем более о будущем отдельных писателей. Всё может случиться, а писатели (те, что пережили молодость), как правило, живут долго. Льву Толстому и преклонный возраст не мешал быть диверсантом со взрывчаткой.
Дебютантам 00-х сегодня по двадцать — сорок лет. В 70-е в таком возрасте, как правило, к журналам и издательствам ещё не подпускали, а сегодня некоторых из молодых, написавших одну-другую не очень удачную книгу, критики (в основном, их же ровесники) успели объявить исписавшимися, чуть ли не похоронить… В общем-то, такая категоричность имеет право на существование: писателей следует раздражать. Раздражённый писатель способен написать что-то, что раздражит читателей. Нужно раздражаться. Слишком беспробудна сегодня снулая апатия, слишком ничтожна креветочная суета. Но жизнь встряхнёт общество, встряхнёт достаточно скоро, и, мне кажется, очень грубо. Лучше, если литература общество к этой встряске подготовит — не так больно будет, наверное.
Июль — октябрь 2009 г.
Летописец печальных времён
Борис Екимов для меня — образец писателя-летописца. Такие писатели не гонятся за литературной модой, они редко берут для своих произведений (а в основном это рассказы, большинство из которых связаны одной темой, одними героями) какие-нибудь крайние ситуации (драки, убийства, нервные срывы); им редко сопутствует шумный успех. Но они делают, на мой взгляд, очень важное дело: запечатлевают в литературе время, его приметы, его сложность.
Почти вся проза Екимова о современной ему жизни: в 70-е он писал о 70-х, в 80-е — о 80-х… И когда читаешь екимовские рассказы в журналах, газетах, то есть вскоре после написания, относишься к ним, как к пусть талантливой, но фиксации тех или иных действительных событий. Недаром некоторые критики видят в прозе Екимова очерковую основу. Но по прошествии времени, собранные в книгу, рассказы оказываются действительно настоящей, художественной литературой, которая продолжает жить уже вне контекста породившей её действительности. Так живут рассказы Чехова, Шукшина, Казакова… Немного ещё найду рассказчиков, чтобы продолжить ряд.
За долгую творческую жизнь у Бориса Екимова вышло немало книг, правда, тиражи их никогда, кажется, не были огромными, продавались без шума и ажиотажа. И вот новое издание — двухтомник издательства «Время», — появившееся в самом начале этого года, не всколыхнуло литературный процесс. К сожалению, осталось почти незамеченным.
А книги эти должны бы оказаться в каждой городской, районной, сельской, домашней библиотеке. Их нужно, необходимо читать. Прочитавший Екимова больше уже не сможет жить равнодушно — ведь он узнает, что происходит с Россией; человек будет пытаться что-то сделать, исправить, сберечь…
Один том нового издания — «Прощание с колхозом» — отдан очеркам. Другой — «На хуторе» — рассказам.
Сначала об очерках.
Большинство из них я не встречал в центральных журналах, прочитал впервые. Страшное, гнетущее впечатление они производят…
У нас много публицистов, много теоретиков, способных глубоко, умно рассуждать о любых проблемах. В том числе и о судьбе русской деревни, вымирании русского народа. Но без дыхания жизни статьи эти остаются лишь сухим теоретизированием.
У Бориса Екимова — очерки. И это действительно очерки, произведения почти ушедшего в историю жанра. В них есть художественность, есть герои, но и та предельная документальность, точность, которые так ценятся в очерке.
Первая вещь — «Дела «колосковые» — о раскулачивании и коллективизации 30-х годов. Множество цитат из дел арестованных, осуждённых, сосланных. Сотни цитат, сотни дел, сотни человеческих судеб. И это только из архивов Волгограда, где живёт Борис Екимов…
Этот очерк потрясает, как потрясает «Архипелаг ГУЛАГ», но следующие произведения читать ещё тяжелее. Они — о нашем недавнем прошлом и о сегодняшнем.
В 90-е–00-е не сажали за колоски, не отбирали имущество, скот. Да и нет уже колосков, нет почти имущества и скота. И людей на некогда обжитой, цветущей донской земле осталось немного.
