О СМЕРШе надо сказать несколько слов. Эта неуклюжая аббревиатура расшифровывалась как «смерть шпионам», а прикрывалась ею военная контрразведка, которая имела «своих» во всех подразделениях. В полку это был офицер в звании не менее капитана, при нем отделение охраны и конвоя, писарь и пр. — все в отдельных землянках и на довольствии со штабной кухни. «Стукачи» — в каждом взводе, роте. Их весьма «любили», а высвечивались они в боевых условиях довольно быстро. Тех, кто особенно усердствовал, почему-то очень «любили» шальные пули, и попадали они по чистой случайности всегда в спину, и все-таки «стукачи» держали под подозрением практически всех. Неосторожное слово, взгляд, и того и гляди попадешь к такому «на карандашик», а дальше могло дойти и до штрафного подразделения типа того, которым командовал капитан Храбров, или проще — «митькой звали». Отсюда и «теплое» отношение ко всем, причастным к сему ведомству — СМЕРШу.
На одном из привалов Игоря вызвали в штаб корпуса для объяснений по поводу новой должности в дивизии. Он проголосовал на шоссе, подобрал его попутный фургон с радиостанцией, в пути разговорились. Ребята, давно тут воевавшие и державшие радиосвязь с крупными штабами, объяснили старшему лейтенанту, лишь вторые сутки находившемуся на этом участке фронта, существующую обстановку. Дело представилось так. Не умея командовать войсками, тем более в условиях подвижного фронта, смершевцы умудрились на одну и ту же территорию вывести войска Ленинградского, Второго и Третьего Прибалтийских фронтов. Получилась форменная Ходынка, и Игорь вломился именно в эту драматическую неразбериху. Смершевцы накрутили все, что умели, — понаставили сплошные заградотряды, заблокировали передвижения войск, их маневры. Но ни диверсантов, ни шпионов как-то не удавалось обнаружить. Немцы, наверное, сказали смершевцам спасибо за неожиданную передышку в нашем наступлении, в их преследовании. Наши войсковые соединения, наперемешанные смершевцами, пришлось потом почти две недели растаскивать, разбираться, кому куда наступать и с какими задачами. Причина же смершевской активности была проста: война заканчивалась, противник отступал, уплывали возможности наполучать орденов-званий, вот и подсуетились… В. Богомолов явно писал свой роман по материалам, донесениям, отчетам именно смершевцев, не исключено, что и по их заказу, отсюда, как понял из разъяснений попутчиков Игорь, и расхождения в оценке происходящего.
В штабе корпуса, куда он наконец добрался, обещали все утрясти с должностью «как только, так сразу». Заодно определили в полк переводчика лейтенанта Кацмана Исаака Григорьевича, почтенного — для Игоря — лет 40–45 ленинградского архитектора. Как потом выяснилось, во время блокады его, умирающего от голода, подобрали на улице солдаты, накормили, а когда узнали, что он знает немецкий язык, определили к переводчикам. Но в разведотделе корпуса Кацман не сошелся характером с начальством, посему его «опустили» в полк.
Игорь любил людей нетривиальных, именно таким и был Кацман — аккуратен, вежлив, нетороплив — одним словом, петербуржец, они быстро нашли общий язык. Но иногда Игорь клокотал: идет бой, он с переднего края по рации срочно передает обстановку находящемуся при штабе Кацману. Надо быстро нанести на карту данные разведки о противнике. Исаак Григорьевич принципиально не признавал, полагая глупостью, всякие шифровки и коды вроде «огурцов не хватает» или «карандашей перевести в квадрат такой-то» и говорил в эфир прямым текстом, повторяя при этом, как он все понял. И, когда Игорь попробовал на него в сердцах рявкнуть в микрофон, чтобы тот говорил и работал побыстрее, Исаак Григорьевич, игнорируя боевую обстановку, ответил: «Игорь Александрович, я так не умею, и вообще, если будете ругаться, я отключу рацию, пока вы не успокоитесь!». Возьми ты его такого за рубль двадцать, разговаривает в бою, как в ленинградской квартире по телефону.
Для себя Игорь отметил интересное, многократно проверенное наблюдение. В госпиталях, несмотря на длительное лежание рядом, в одной палате, с людьми не завязывались дружеские отношения. Каждый сам за себя, каждый со своими болями, страданиями, при внешне внимательном и даже заботливом отношении друг к другу, взаимопомощи. А вот душевных узелков не получалось. Чаще всего человек как бы замкнут сам на себя. Другое дело на передовой, тут складывались подчас удивительные взаимоотношения сердечности, дружбы, которая потом протягивается ниточками через годы-десятилетия. Наверное, потому, что без взаимопонимания, без надежды на взаимовыручку, поддержку в окопе просто не выжить психологически, там человек на пике своих моральных возможностей. И еще — далеко не последнее обстоятельство в отношениях, особенно для людей с червоточиной в душе, — страх самосуда. Будешь сволочью — пойди, докажи потом кому, что не шальная пуля догнала тебя. На передовой, как нигде, важнее всего чувствовать, что рядом надежный человек справа и не менее надежный — слева. А уж в разведке надежда на каждого, как на самого себя, как на пальцы своей руки. Дрогни один — всем конец, и это создавало спайку сначала чувством взаимоответственности, а потом уж и дружбы.
Прибалтика — не Россия
Жизнь в новой фронтовой обстановке затягивала. Пока «разваривали» смершевскую кашу, переподчиняя снова соединения командармам, полк приблизился к Резекне и вступил в активные боевые действия. В основном преследовали отступающие немецкие части, но кое-где противник закрепился серьезно и уходить намерений не имел. Бои вспыхивали то там, то здесь, а разведка, как всегда — впереди.
«12.9.44… Дорогие мои! Жив. здоров, был несколько дней в боях. Обстрелялся. Позади уже самое главное — первые бои после пребывания в тылу. Сейчас в походе, в Прибалтике, о наших делах вы читали в газетах…»
Подошли к Вилянам в походном порядке, разведка — на своем месте, в голове колонны. На пересечении шоссе и железной дороги обнаружили заслон противника. Немцев — не менее роты, а разведчиков — неполный взвод, в задачу разведки бой не входит, тем более — силы неравны, но пока полк предупредишь, а он — на подходе, можно и не успеть…
Еще по опыту боев под Старой Руссой Игорь всегда таскал в разведку трофейные фаустпатроны. Над ним подшучивали, считали блажью, но он-то знал, что к чему, тем более что наши тут еще фаустпатроны применять не пробовали. Уходить надо было под прикрытием, и Игорь пальнул фаустпатроном по стоявшему у переезда товарному вагону — все равно по чему: патрон должен обо что-то стукнуться, тогда взрыв наделает много шума, и можно будет благополучно отойти. И вот фауст долбанул по вагону, в котором оказались боеприпасы! И начали рваться, да и как! Осколки полетели во все стороны и до небес! Немцы рванули в одну сторону, а наши разведчики — в другую. Шороху навели — будь здоров, своих тем самым предупредили и заслон немецкий разогнали. Авторитет разведчика Бескина в полку утвердился, к нему стали прислушиваться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
