— Думал, не придешь. Заходи.
— Не-е-е… — я замотала головой и начала пятиться назад. Никак не предполагала, что придется заходить. Считала, мы сразу пойдем гулять. Туда, где нас никто не встретит. Специально оделась потеплее.
— Да входи, не стесняйся. Мать с Лидкой в деревню дернули. А батяня спит. С утра хороший.
Он взял меня за руку и потянул к себе. Я смотрела, смотрела ему в глаза и сама не заметила, как шагнула вперед. Иван сразу же захлопнул за мной дверь и потащил дальше. Мы на цыпочках, чтоб не будить Василия Сергеевича, прошли через большую комнату и очутились в маленькой. Сколько раз я бывала здесь? Миллион, наверное. Но сейчас эта комнатка показалась мне незнакомой. Просто чужая планета. Иван похлопал рукой по дивану, пригласил:
— Садись.
— Ага, — ответила я. Но не села. Отошла к кладовке и осталась стоять там. Прикидывала мысленно, чем мы можем сейчас здесь заниматься? Музыку слушать? Так у него отец за стенкой спит. Чай пить? Это на кухне. Можно фотографии посмотреть. И еще поговорить. Вот только о чем?
— Я соскучился, Катька! — сказал Иван и подошел почти вплотную. Опустил мне на плечи свои тяжелые руки. Я занервничала. Но было уже поздно. Его лицо придвигалось, придвигалось… И удрать некуда.
Через минуту мы целовались. Взахлеб. Почти, как тогда, в подъезде. Сначала я пыталась вырваться. Больше, потому что не хватало воздуха. А потом сникла, подчинилась. И уже сама не могла оторваться. Голова кружилась, и какая-то непонятная слабость разливалась по всему телу.
— Ты будешь меня ждать? — неизвестно для чего шепотом спрашивал Иван между поцелуями.
— Буду, — так же шепотом отвечала я. И он снова тянулся ко мне.
Мы так и целовались. Возле открытой кладовки, где на полках рядами стояли трехлитровые банки с огурцами и помидорами домашнего консервирования. Целовались стоя. Целых два часа. Совсем близко находился диван, но мы почему-то не присели ни разу. И только когда в большой комнате на тахте заворочался Василий Сергеевич, отскочили друг от друга.
Волосы у Ивана были всклокочены, в глазах плавал туман. Я испугалась, что выгляжу не лучше. Но попросить зеркало постеснялась. Руками провела по косам, проверила их.
— Мне пора.
— Я провожу немного? — нерешительно спросил он.
Молча кивнула. Мне тоже не хотелось с ним сейчас расставаться. Но что делать? Прошла в темную прихожую. И лишь тогда обнаружила, что даже куртку не снимала, когда пришла, даже не расстегнулась.
Иван прихватил со стула пиджак и прошел ко мне. Начал было открывать входную дверь, вдруг передумал. Нашарил меня в темноте. И опять мы целовались, потеряв чувство времени. И опять шепот.
— Завтра проводы. Ты придешь?
— Не знаю, Ванечка.
Он перестал меня целовать. Я испугалась. Неужели обиделся? На что?
— Странно, — вполголоса пробормотал Иван. — Когда мать меня называет Ванечкой или Лидка, или Шурка Горячева пытается — мне противно. А вот ты сейчас сказала и, вроде, ничего… Даже приятно.
— А Шурочка Горячева тоже на проводы придет? — вдруг расстроилась я. Как можно было забыть про Шурочку и их многолетний роман с Иваном?
— Конечно, придет, — отозвался герой Шурочкиного романа. — Она мой друг.
— Она твоя девушка, — возразила ему с обидой. Сама стала пытаться открыть входную дверь. Но замок не слушался. А, скорее, руки тряслись.
— Моя девушка — ты. И куда это ты собралась?
Он прервал мои попытки справиться с замком. Развернул к себе. Ждал ответа.
— Домой собралась. Кое-кто меня проводить хотел.
Ну, почему, почему мы стоим в темноте? Конечно, в темноте целоваться и лучше, и приятней, чем на свету. И не так стыдно. Но зато посмотреть в глаза Ивану не получается. Ничего не разглядеть. Вдруг он врет?
— Глупая. Зачем мне врать?
И снова его руки, снова его губы. Только на этот раз все серьезней. Я проваливаюсь куда-то в беспамятство… В омут, названия которому не придумано… Это пугает. Из последних сил вырываюсь. Иван неохотно отпускает меня. Мы оба тяжело дышим. Непонятная сила, темная и страшноватая, задела нас.
На лестнице Ванечка влез в пиджак. Закурил. Смотрел на меня беспокойным взглядом. Я ждала. Наверное, сказать что-то хочет. Он протянул руку и заправил мне за ухо выбившуюся из косы прядь.
— Так ты придешь завтра?
— Меня не пустят.
— А ты на один часок приди. И не говори своим, куда пошла. На улицу, гулять. И все.
— Я постараюсь.
— Пожалуйста, приходи. Это очень важно, — попросил он, неизвестно почему волнуясь. Я смотрела на него и сама начинала волноваться. Закусив губу, кивнула ему головой.
На улице холодно, сыро, неуютно. Мелкий дождик накрапывал. Но мне было так хорошо, что я не шла — летела по прямой, словно в воздухе парила. Улыбалась своим мыслям. И ни о чем не думала, кроме Ивана и его поцелуев. Губы у меня болели. Казалось, они — деревянные. А мне хотелось еще, еще…
В квартиру ввалилась с шумом. Знала, что кроме брата дома никого нет. Родителей на сегодняшний вечер пригласили к себе их знакомые с Кантемировки. Красться не было резона.
Никита вышел в прихожую. Из-за производимого мною шума, надо думать. Может, перепугался? Посмотрел на меня и вдруг нахмурился. Интересно, чем он недоволен? Я пропадала не больше трех-четырех часов. Время еще детское.
Но Никиту, как выяснилось, волновало кое-что другое.
— Не рано ли начинаешь? — голос у брата был сухой и враждебный.
— Что начинаю? — забеспокоилась я, встревоженная его тоном.
— Целоваться не рано начинаешь? — процедил Никита.
— С ума сошел? Думай, что говоришь! — я очень постаралась обидеться, но встревожилась еще больше.
— Это ты думай, что делаешь!
— Да с чего ты взял?
Никита усмехнулся:
— Ты на себя в зеркало взгляни. У тебя губы синие и распухшие. Или считаешь, у брата совсем опыта нет?
Вот чего не знаю, того не знаю. Никита давно не делится со мной. О его личной жизни только догадываюсь. Может, у него и впрямь опыт есть. Может, весьма богатый. Я исподлобья посмотрела на брата и отправилась в ванную комнату, к зеркалу. Точно. Опыт у брата есть. Хотя и без опыта догадаться не трудно. Губы у меня, как у негритянки. Но не синие, лиловые какие-то.
Пока я решала, что предпринять, Никита сунул нос в ванную.
— Полотенце намочи, — посоветовал сурово. — Холодной водой. И прикладывай к лицу. Поможет. Закончишь, приходи на кухню. Разговор есть.
Он прикрыл за собой дверь.
Я приводила в порядок лицо и слышала, как Никита зажигал на кухне газ, гремел чайником. Выходить к нему не торопилась. Нужно было постараться до прихода родителей ликвидировать на лице следы преступления. И, конечно, хотелось оттянуть неприятный разговор с Никитой. Судя по его словам, а главное, по интонации, с какой эти слова произносились, скандала не избежать. Наверное, чайник успел остыть и вскипеть не менее двух раз. Никита грозно покашливал предупредительным кашлем. Но только, когда губы приобрели чувствительность, стали мягкими, я решилась вылезти из своего убежища. Пришла на кухню, по дороге внимательно разглядывая трещины в полу.
