— Да Вам бы сказки писать, Александр Васильевич, — Талызин рассмеялся от сказанной генералом нелепицы.
Между тем, русские пароходы подошли на предельную дальность выстрела из новых пушек и споро начали открывать огонь. Бронелодки устремились вперед. Вновь не то слово. Эти корабли не могли быть стремительными, но они двигались по направлению к врагам. Чуть ближе, чем за километр до первого вражеского вымпела, остановились и бронелодки.
Неприятельские корабли, заприметив две цели, что были ближе и до которых хоть и не все, но некоторые орудия могли добить, начали засыпать бронированные лодки ядрами. Скорее всего, внутри этих русских кораблей было неприятно и сильно громко. Могло быть и безумно дымно, благо порох на бронелодках применялся исключительно бездымный, которого очень мало из-за недостаточного производства аммиака. Но пироксилин и бездымный порох накапливался уже более четырех лет кряду, после изобретения этих веществ.
Аммиак — вот главная проблема, не позволяющая снабжать армию хотя бы на треть бездымным порохом. Как не пытается группа ученых, совместно с исследовательским Центром паровых двигателей сделать агрегат для синтеза аммиака, все еще приходится производить и пироксилин и бездымный порох чуть ли не кустарным способом. Но на оснащение артиллерии на бронелодках хватит, как и спецгруппам стрелков.
Тем временем, пять английских фрегатов выделились из состава объединенного шведско-английского флота. Англичане, видимо, хотели, чтобы их ядра имели больше шансов попасть в непонятных и странных чудищ в металле, и не на излете.
— Иван Лукьянович, сейчас же наши пароходы окажутся под накрытием вражеской артиллерии! Я заметил сколь далеко добивают неприятельские пушки, — заметил Суворов, начиная нервно перебирать ногами и ходить по кругу.
— Не волнуйтесь вы так, Александр Васильевич, мне Румянцев Петр Александрович лично поручил вас доставить в Гельсингфорс живым и веселым. А какое тут веселье, если вы так переживаете? В нашем штабе люди не зазря жалование получают. Все просчитано и ранее отработано. Мы предполагали противодействие. Неприятель должен уйти и пытаться бить нас уже, когда станем в построение на конвой. Для того идем ночью, чтобы не били. А туту… так наш боевой флот все еще не вступил в бой, — объяснял Талызин, пребывая, по крайней мере, внешне, в спокойствии.
— Неуютно, признаться, на море. Все же я твердь предпочитаю, — сказал Суворов.
— Становятся на ветер! — выкрикнул капитан «Гангута».
Действительно, пароходы расправили свои немногие паруса, трубы стали выпускать еще больше дыма, корабли рванули вперед, на врага. В этот раз действительно движение пароходов казалось стремительным. Талызин улыбался, понимая, что теперь происходит. Пароходы просто заходят в, так сказать, «мертвую зону», где английские и шведские корабли имели меньше всего возможностей для нанесения урона. Пароходы оказывались более маневренными и эта независимость от ветра, особенно, как сейчас, когда ветер оказывался чуть больше, чем штиль, давала неоспоримое преимущество.
— Поднимайте сигнал на общую атаку, — как бы небрежно бросил Талызин.
Могло сложиться впечатление, что адмирал красовался перед Суворовым. Но как можно подумать на шестидесятидвухлетнего опытнейшего морехода, что он хвастается своим профессионализмом, невозмутимостью и столь подготовленным флотом, что ни о каком сомнении в победе русских быть не может? Да, это так. Смотрите, мол, сухопутные, что морские русские волки грызут львов, что дерзнули нападать.
Игры в догонялки за русскими пароходами стоили и английским фрегатам, и шведским трем линкорам, и двенадцати галерам неприятеля дорого. Если англичане потеряли три корабля, два из которых не затонули, но лишились ходовых, только один вымпел пошел ко дну, то шведам досталось больше. Когда стало понятно, что парусники не способны играть в кошки-мышки с русскими, и то и дело получают попадания, в игру вступили шведские галеры. Видимо противник с одной стороны посчитал, что в условиях слабого ветра галера более маневренная, чем парусные корабли, с другой же галерами неприятель стремился сузить пространство для маневра русских пароходов и подловить их.
Так что игра была в пользу русских. И, когда большая часть Балтийского флота двинулась на противника, а бронелодки отправились в порт Ревеля, шведы рванули врассыпную. Было понятно, что открытого боя с русскими шведский флот не выдержит. Адмирал Талызин выглядел довольным, словно кот возле тазика со сметаной.
Была толика заслуг и Талызина в том, то русский флот стал системой, мощной не только вооружением и новыми типами кораблей, но людьми, которые делают свою работу и уже не понимают, как можно отлынивать от службы. Когда только начиналось возрождение флота, в елизаветинское время, флотским не только не платили жалование, вообще отсутствовала система специального образования, сами офицеры отлынивали от своих обязанностей. Были частыми случаи, когда офицерство откровенно фрондировало в отношении властей.
Сейчас иное дело. И заслуга в том, что выстроилась четкая система во флоте, скорей, Михаила Михайловича Голицына. Однако важно, чтобы каждый флотский офицер гордился тем, что он служит во флоте именно Российской Империи, и не оглядывался на иные морские державы, не имел перед ними пиетета.
Рано утром, как только появились первые признаки рассвета и на востоке забрезжила узкая красноватая полоска, стремительно растущая и освещающая темноту ночи, десант был готов начать высадку.
Ночной переход от Ревеля до побережья у Гельсингфорса прошел без приключений. У шведского города, который мог бы стать столицей финнов, русский флот вновь встретил шведов как раз с рассветом.
Вот, если бы с таким же остервенением и решительностью шведы атаковали русский Балтийский флот ранее, когда он стоял под погрузку, то могли пусть и все сгинуть, но нанести ущерб, не позволяющий в самое ближайшее время совершить высадку на шведские берега. Русскому флоту пришлось бы поставить на ремонт часть кораблей.
Тут же всего пятнадцать шведских кораблей, большей частью шлюпы, три фрегата и два брандера, удачно встали на ветер и с самым рассветом совершили бесшабашную атаку на русские корабли, когда уже казаки-пластуны и егеря расчищали плацдарм для десанта, а часть пехотинцев находилась в пути, напрягая мышцы, гребя к берегу.
Два русских фрегата, которые были на охранении со стороны атаки, были потоплены, пять иных русских кораблей получили повреждения, и один линейный корабль, возможно, даже придется буксировать русскому пароходу. Но, все шведские самоубийцы были либо потоплены, либо захвачены после ожесточенных абордажных боев.
Суворов высаживался на берег в первой волне десанта, сразу после специальных групп пластунов, вместе с егерями. Это было рискованно, но русские встретили только одну роту шведских пехотинцев, с которой вступили в бой казаки и быстро уничтожили, частью рассеяли. Никто за неприятельскими солдатами не погнался, задачи были иными. Но теперь враг точно знал о том, что Гельсингфорс в одночасье превратился из тылового города, в тот, который уже сегодня подвергнется атаке.
— Смелые шведы, но не хватает им духа богатырского и защиты Богородицы, — констатировал Суворов по итогам событий, уже вечером, когда штурмовые русские группы были в городе.
Штурм Константинополя, который выдался некогда кровавым, но героическим, дал тот опыт, который был осмыслен в Генеральном штабе, и теперь все ударные дивизии имели те самые штурмовые группы, каждая в пятнадцать человек, обученных бою в городских условиях и автономным действиям.
— Доложите о потерях! — скомандовал Суворов своим офицерам.
Александр Васильевич отдал приказ подсчитать русские потери и неприятельские еще до окончания боя за Гельсингфорс.
В городе была одна дивизия шведских гренадеров и еще полк кирасиров, которые передислоцировались на театр военных действий, но, узнав о русском десанте, решили сбросить наглых русских в море. И у них были все шансы это сделать, если бы в авангарде русского вторжения на финскую землю была не суворовская дивизия и не те самые штурмовые группы, каждая из которых имела двух стрелков-штуцерников, вооруженных новыми штуцерными ружьями, в том числе и с патронами на бездымном порохе.
