— Неплюев — этот подлый выкрест, это он моего венценосного брата в заточении держит, — вещал «император во хмели» своим слушателям, из которых только часть была благодарными, остальные же, словно пиявки прососались к пока что удачному «веселью-вольнице».
— Неплюева и его ублюдка убить! — прокричал кто-то, под одобрительное «любо».
— Мне мой брат письмо прислал, где просит освободить его. Славные времена были, когда два брата Петр и Иван правили, сытные, безбожные, — то да, — но сытные. Мы с моим братом Петром Федоровичем исправим и то, что старая вера огнем искореняется. Будут жить все христиане в мире, а также и буддисты и мусульмане и иные, — вещал ЛжеИван.
— Побьем всех поборников веры предков наших, кои крещения получили от праведного Владимира Крестителя! — закричал Федька Акаемов, который был одним из трех таких вот «подпевал» для самозванца.
Систему работы с людьми выстраивал англичанин Джон Сандерс и француз Мишель Дюшон. Должны были быть еще иностранцы, но они то ли сгинули где-нибудь на русско-китайской границе, то ли попали в руки к русским, и тогда проблемы могут начинаться в любой момент.
Еще месяц назад бунт не мог привлекать серьезного внимания властей. В Степи было немало примеров, когда и башкиры и калмыки, да и сами казаки, объединялись в банды и занимались разбоем. Да, в последнее время грабить главные торговые тракты стало опаснее, чем еще пятнадцать лет назад, но за десять-пятнадцать верст от главных дорог, можно было и порезвиться, чем и занимались многие. Особенная охота шла на людей, которые возвращались из Миасса и некоторые, не доверяя банковским распискам, тащили золото, добытое кровью и потом.
— Мы станем править, как правили Петр и Иван Алексеевичи, но справедливо! — заговаривался Лихатов.
— Государь! — в просторную горницу, где происходила попойка влетел один из «гвардейцев» самозванца, «генерал-майор», «граф» Ермолай Челядинов. — К тебе человек прибыл из самого Петерсбургу!
Обчество зашумело. Кто высказывал удивление такому факту, кто отнесся со скепсисом, что никого из Петербурга ждать не приходится, если только не войска. Иные шумно ухмылялись, понимая абсурд всего происходящего.
— Зови! Может брату моему удалось обмануть министра нехристя Неплюева и Петр прислал письмо? — выкрикнул самозванец.
— Нужно что-то срочно делать! — на французском языке сказал своему коллеге Джон Сандерс.
— Это уже началась игра со стороны царя. Нам нужно было самим первыми переговорить с вестовым и… убить его, — задумчиво отвечал второй «посол».
— Всероссийский император, Петр III шлет тебе, брат Его Величества, приветствие и предлагает встретиться, чтобы решить все вопросы престолонаследия и разделить бремя правления Российской империей. Знает Всероссийский император о том, что есть неурядицы на Юге Урала и готов обсуждать, что же делать, кабы людишки жили в мире и богопочитании. А так же государь Петр Федорович уведомляет, что запретил торговлю бумажными деньгами по всему Югу державы, так как подделывают бумагу и пробуют торговать ею, на что и купцы жалуются. И тебя, государев брат, Петр Федорович просит помочь изловить тех татей, кто умыслили торговать бумагой подлой. И тако же император будет ждать тебя, государев брат, в Самаре не позднее конца месяца для разговора душевного и родственного, — фельдъегерь выдохнул, казалось, что столь большой текст он произнес на одном дыхании.
Установилась тишина. Все взоры устремились на самозванца. Все ждали решения. По сути, рушилась вся та, не совсем прочная идеологическая основа, которая объясняла бунт. Теперь, когда сам царь едет на встречу со своим братом, все проблемы должны решиться. И тогда зачем идти на военные заводы, чтобы вооружаться пушками и подымать рабочий люд на неповиновение? Под вопросом остается и осада Оренбурга, которая должна была вот-вот начаться.
— А знаю я, — с места встал Кучукбай. — Что порождение порока, Неплюев, хитер. Он уже два раза заманивал доверчивых людей на встречи и после убивал их. Так от чего он изменит себе сейчас? Не верю я в то, что сам государь наш, Петр Федорович, приедет, не пустит его Неплюев, в крепости император. И пока мы его от цепей не освободим, так и не бывать в России и в башкирских и кайсацких кочевьях мира и правды.
— Да! — самозванец подхватил мысль вождя башкир. — От чего не прийти моему брату сюда, али под Оренбург, когда я выдвинусь к своим войскам? Все по чину встретим, накормим и жинку подберем, не чета шаловливой Катьке.
— Да, почему не к нам? Иоанн Антонович, почитай в старшем родстве, а не от немецкой прачки потомок, — подхватил Федька.
А в конце стола, где сидели «послы», с облегчением выдохнули.
— Месье Дюшон, мы или недооцениваем этих варваров, или это народная смекалка так работает? — спросил англичанин.
— Изворотливость, скорее это именно она. Посмотрите на нашего протеже Иоанна Антоновича! Он же смотрит в глаза и врет, находит оправдания любым сомнениям, — ответил француз.
— Вот только этого мало. Петр, а, скорее, Шешковский, вступил в игру. И тут нужно быть осмотрительными. Никак нельзя отдать инициативу. Восстание еще не столь широко, чтобы говорить о привлечении внимания России и отвлечении войск от основных событий. А скоро зима, которая и тут, на Юге Урала, не щадит никого, — размышлял Сандерс.
— Позвольте я немного проясню для всех присутствующих ситуацию? — Дюшон усмехнулся и уже на ломанном русском языке, громогласно стал вещать. — Не можьет бить такой, что импегатог пхиедит. Я видеть Петга, я есть посол Фганция, и он больной и показывается лишь под пгисмотгом министга. Тгавит его Неплюев, от чьего не может ехать сам имегатог.
— А может пытать его, татя ентого! — сказал самозванец и с силой ударил свой серебряный кубок об стол, скалывая уголок от дорогущей мебели.
Подпоручик Михеев, который и был фельдъегерем, что доставил письмо самозванцу, был не из робкого десятка. Целеустремленный, от природы, разумник, которых еще поискать, он за десять лет безупречной службы и блистательного окончания школы сержантов, сумел получить офицерский чин и заслужить похвалу от командования. Кавалер двух Георгиевских крестов и медали «За Отвагу», подпоручик был уверен, что справится с очередным заданием. Он старался, говорил с почтением, позволил себе даже на словах добавить льстивых выражений, чтобы только самозванец «клюнул» на уловку. Но…
Уже когда двойник императора прибыл в Самару, Демьян Иванович Михеев скончался от полученных увечий. Он сказал только те фразы, которые заучивал специально наизусть и в которые сам убедил себя верить. Ибо под пытками, когда твой разум уже замутненный, и ты перестаешь мыслить, не то, что рационально, а вообще только что и думать, мечтать, о скорой смерти, слова сами вырываются из уст. И у Демьяна вырывались те слава, та полуправда, с небольшой толикой недосказанности. Но именно эта недосказанная «толика» и позволила не провалить операцию.
Не Михеев первый, не он последний, кто умирает во имя империи, оказывающейся столь безжалостной к своим верным сыновьям. Но именно такие жертвы и создают Империю!
* * *
Версаль
13 октября 1762 года
Король Франции Людовик XV в последние месяцы пребывал в крайней озабоченности. Его не веселили балы, как и новые миленькие фаворитки-бабочки. Кто-то сказал королю, что бабочки живут один день, или чуть больше, и Людовику понравился образ, когда его любовницы не задерживались в спальне короля более трех ночей подряд. Эти милые дамы были, словно бабочки, столь изящны, грациозны, в Оленьем парке хорошо готовят будущих фавориток, но больше двух дней ни одна из «бабочек» не жила в сердце короля.
Неизменным положением все еще пользовалась маркиза де Помпадур. Неизменным только лишь потому, что отношение короля к Жанне было уже не как к женщине, но как к верной соратнице и одному из немногих дельных советников.
Вчера Людовик вызывал к себе Помпадур и долго с ней беседовал. То, что говорила фаворитка было иным, о чем судачат королю повсеместно министры и придворные. Маркиза просила короля меньше влезать в дела, которые прежде всего выгодны англичанам. «С Россией можно договориться!» — утверждала фаворитка. «Не хочу! Я этого просто не хочу!» — думал король, не принимая доводы маркизы, уже просто не вникая в их сущность, а слушая лишь потому, что Жанна оставалась единственной, кто, словно бабочка, не погибала в сердце короля.
