Если бы командующий запретил Климовичу выступить на помощь этим окруженцам, наверное прошедшим сотни километров, а сейчас умиравшим в двух шагах от своих, это был бы самый черный день в военной жизни Климовича, и если б ему заранее предсказали, что, подав им помощь, он сам непременно погибнет, он все равно бы пошел в этот бой, не колеблясь.
И когда это израненное, изуродованное сердце там, посреди немецких позиций, последним отчаянным кровавым толчком толкнулось вперед еще на двести метров, к первой линии окопов, а восемь танков БТ-7 и полтораста бойцов разведбата рванулись ему навстречу, это была не просто смелая ночная атака, а согласное и непреклонное душевное движение всех людей, составлявших поредевший в долгих боях разведывательный батальон.
Замысел Климовича – ударить левей и правей того участка, где прорывались из немецкого тыла наши, – оказался верным и сразу принес плоды.
Немцы стянулись по окопам и ходам сообщения к предполагаемому месту прорыва, чтобы живой пробкой заткнуть его узкое горло. Услышав с двух сторон рев танковых моторов и крики «ура!», они стали вновь поспешно перемещаться по окопам вправо и влево. Такое двухкратное передвижение в ночное время не может обойтись без сумятицы; эта сумятица возникла с тем большей силой, что и прорыв из тыла, и атака с фронта были для немцев двойной неожиданностью.
Бой прекратился через час. Он иногда еще вспыхивал то здесь, то там, потом совсем затихал, и снова где-то в темноте, как в пустое ведро, стучали запоздалые автоматные очереди. Климович потерял два танка, взорвавшихся на немецких минах, и пятнадцать человек, полегших под огнем на обоих берегах ручья. Зато, даже по грубому ночному подсчету, целый батальон – больше трехсот человек – в сумятице боя прорвался через позиции немцев, и сейчас все эти обалдевшие от счастья люди, оборванные и голодные, здоровые и раненые, все еще не выпуская оружия из рук, растекались по окопам и землянкам танкистов.
Радиостанции всего мира следили за тем, как ледоколы и самолеты шести стран спасали со льдин двенадцать человек экспедиции Нобиле, газеты всего мира писали о том, как летчики вывозили из ледяного плена людей с «Челюскина»; десятки миллионов людей затаив дыхание ждали известий, когда сразу три экспедиции шли к льдине «Северный полюс», чтобы снять с нее четырех человек.
То, что произошло в ту ночь на участке разведбата 17-й танковой бригады, заняло всего полстраницы во фронтовой оперсводке и даже не попало в сводку Информбюро, но самая высшая из всех доступных человеку радостей – радость людей, которые спасли других людей, была от этого ничуть не меньше. В каждой землянке танковой бригады Климовича спасенные и спасители сидели рядом, обнимались, перебивая друг друга и бессвязно рассказывая, как все произошло, досыта ели хлеб, кашу, мясные консервы и беспробудно засыпали на койках и нарах, на земляном полу, на колючих лапах хвои.
Командир пробивавшейся группы комбриг Серпилин в последнем бою был ранен в обе ноги. Адъютант и два автоматчика втащили его на шинели в избу Климовича и положили на застланную стеганым голубым одеялом деревенскую кровать. Серпилин лежал, привалясь к высоким белым подушкам, длинный, грязный, небритый, со свалявшимися на лысеющей голове седыми волосами, но одет он был по всей форме, при ордене Красного Знамени на гимнастерке и с ромбами на грязных петлицах: на одной – настоящим, с облупившейся эмалью, на другой – шерстяным, вырезанным из околыша фуражки.
Ноги Серпилина в разрезанных выше колен галифе лежали на голубом одеяле и кровоточили через измазанные кровью бинты. Автоматчики, положив его на кровать, вышли из избы вместе с ординарцем Климовича, который спешил скорее увести их и накормить, а адъютант Серпилина – высокий изможденный политрук – стоял, как ангел-хранитель, над изголовьем своего командира и, облокотясь на спинку кровати, сверху вниз неотрывно смотрел ему в лицо. Климович присел на табуретку рядом с кроватью.
– Товарищ комбриг, я вызвал врача, с минуты на минуту прибудет. Разрешите, прежде чем говорить, сделать вам перевязку.
– Отставить врача, подполковник, – с трудом двигая губами, сказал Серпилин. – Отправишь прямо в медсанбат: здесь все равно операции не сделают. Но сначала свяжи меня с командующим армией. У тебя есть связь?
– Есть.
– Кто у вас командующий?
Климович назвал фамилию командующего.
– Сергей Филиппович? – спросил Серпилин, и на его измученном лице мелькнула тень улыбки.
– Да.
– Мой однокашник по академии, – сказал Серпилин. – Соединяй!
Климович без возражений стал звонить командующему. Ему все равно надо было докладывать, он и так в горячке просрочил десять минут.
– Докладывает подполковник Климович, – сказал он, когда командующий подошел к телефону. – В результате боя в мое расположение с оружием в руках вышла группа до трехсот человек. Командир группы хочет взять трубку.
– Дай, – сказал в телефон командующий.
Обходя стол и вытаскивая шнур из-под его ножек, Климович стал переносить телефон к изголовью. Комбриг закинул голову, увидел над собой лицо адъютанта и сделал глазами движение, которое тот сразу понял, – подоткнул подушки и помог комбригу приподняться.
– Товарищ командующий, – сказал раненый в телефонную трубку уже не тихо, как он говорил с Климовичем, а громко, всем голосом, – докладывает комбриг Серпилин! Вывел в ваше расположение вверенную мне Сто семьдесят шестую стрелковую дивизию... Здравствуй, Сергей Филиппович, Серпилин говорит...
И только тут, при этих последних словах, голос его сдал, спазм рыдания перехватил ему горло, и он отвалился на бок вместе с подушками, которые от неожиданности не успел удержать адъютант. Трубка упала на пол. Поднимая ее, Климович услышал слова, которые говорил командующий, думая, что его слушает Серпилин.
– Серпилин, какой Серпилин?.. Это ты, Федор Федорович? – говорил командующий в трубку, которую сейчас прижимал к своему уху Климович, потому что Серпилин лежал без сознания.
Вбежавший военврач нагнулся над раненым, а сестра торопливо раскладывала на табуретке коробки со шприцами и ампулами.
– Что ты молчишь, Серпилин? Это ты или нет? Какой Серпилин? Что ты молчишь? – кричал в трубку командующий.
Климович смотрел на потерявшего сознание Серпилина, он забыл, что уже давно пора сказать командующему – его слушает не Серпилин, а он, Климович.
– Товарищ командующий, – наконец сказал он, отрывая глаза от Серпилина, которому сестра перед уколом протирала руку ватой с эфиром, – это подполковник Климович, я взял трубку, комбриг ранен, он потерял сознание.
– Какой он из себя? – допытывался командующий. – Высокий, худой, лысоватый?..
– Так точно, – ответил Климович, не глядя в эту минуту на Серпилина.
Он уже и без того запомнил на всю жизнь, что Серпилин высокий, худой и лысоватый, и что у него один ромб с обломанной эмалью, а другой вырезан из околыша фуражки, и что на груди у него орден Красного Знамени, и что он такой человек, с которым армия всегда будет армией, даже если она отступала от границы до Ельни, – такой человек, на которого не надо смотреть два раза, чтобы понять и запомнить, какой это человек.
– Он, Серпилин! – обрадованно крикнул в телефон командующий. – Откуда взялся? Он же... – Командующий с маху чуть не сказал того, что Климовичу вовсе не обязательно было знать, и добавил, что сейчас сам приедет в бригаду. – Врач есть у тебя там? Что он говорит?
– Есть, товарищ командующий, сейчас спрошу. – Климович повернулся к врачу: – Командующий сейчас приедет сюда, спрашивает вас, как состояние комбрига.
Военврач стоял над Серпилиным, держа руку на его пульсе.
– Нельзя сюда приезжать, – сказал врач, даже не повернув головы. – Сейчас наложим еще жгут, и надо везти в медсанбат, прямо на стол. Каждая минута дорога, доложите командующему.
– Товарищ командующий, – Климович снова взял трубку, – врач докладывает, что комбрига надо сейчас же прямо на стол в медсанбат.
Командующий вздохнул в трубку и тихо и горько выругался.
– Тогда скажи врачу, пусть везет. Передай, что сам приеду в медсанбат, – может, поспею еще до операции... Или нет, не говори: еще, чего доброго, будут нервничать, зарежут. Скажи, приеду в медсанбат сразу после операции. Об остальном, когда отправишь, позвонишь начальнику штаба. У меня все.
Через десять минут внесли носилки и уложили на них Серпилина. Климович вышел к санитарной машине проводить. Вслед за ним вышел адъютант Серпилина. Он хотел влезть в машину вслед за врачом и сестрой, но врач сказал, что нет места, да и нет необходимости.
– Как хотите, товарищ военврач, а я поеду. – Адъютант взялся рукой за борт «санитарки».
– Товарищ подполковник! – обратился военврач за поддержкой.
