В летописных источниках и в прочих письменных памятниках мы найдем очень немного скудных упоминаний о крупном землевладении в древней Руси и то не ранее X в. Это, с одной стороны, объясняется и самим характером памятника, оставляющего подобного рода вопросы в тени, а с другой стороны, еще и тем, что сколько-нибудь крупных земельных владений, больших промысловых и сельских хозяйств, принадлежащих одному лицу, было еще не так-то и много, и в своей работе Б. Д. Греков собрал все известные нам указания источников на подобного рода явление.[443]
Складывающаяся в IX–X вв. общественная верхушка чрезвычайно пестра и разнообразна. В этот период древняя сельская община выделяет в процессе своего разложения господствующую прослойку. Последняя предстает перед нами в древнейших письменных источниках под наименованием «огнищан», «старой чади», «нарочитой чади», «старцев градских», а, возможно, иногда и «лучших мужей». «Огнище» означает и огонь — домашний очаг, и род, родство,[444] и, наконец, рабов,[445] что указывает на чрезвычайную древность термина. «Старая», или «нарочитая» чадь, — туземная знать, выросшая из семейных общин, некогда управлявшая и распоряжавшаяся «простой чадью» — членами общины, родственниками между собой, а затем захватившая в свои руки лучшие угодья, земли-выгоны, охотничье-промысловые и рыболовные участки, «бортные ухожаи» и т. п. «Старая», или «нарочитая» чадь, — рабовладельцы, хозяева «челяди». Но «лучшие мужи» не удовлетворяются эксплуатацией труда челяди. Они захватывают общинное имущество, запасы, закабаляют своих сообщинников. Здесь уже складываются отношения феодальные, и бывший общинник предстает перед нами в качестве закабаленного человека, положение которого часто мало отличалось от положения раба.
Не говоря об XI–XII вв., мы уже в X в. встречаем упоминания о феодальном землевладении. В 947 г. Ольга устанавливает перевесища по Днепру и Десне, «и есть ее село Ольжичи и доселе».[446]
Феодосий Печерский, живший в Курске, ходит в села своих родителей, где работает наравне с рабами. О селах, как частной собственности, мы узнаем из его же «Жития», где он рассказывает о том, как спокойно ожидал заточения, мотивируя свое спокойствие тем, что «еда ли детей отлучение или сел опечалует мя».[447] Всем нам известно весьма скудное количество указаний о феодальном землевладении в X в., не говоря уже о IX в. По отношению к IX в. таких указаний нет, но то, что мы видим в XI, а особенно в XII в., т. е. развитая феодальная земельная собственность, заставляет искать ее зарождение во второй половине IX в. и в X в., и это вполне естественно, так как внутри древнерусского общества уже действуют силы, подготавливающие феодальный способ производства.
Главное население сел — смерды. Часть их, сравнительно небольшая, также должна была работать в хозяйстве князя, боярина, как и «челядь», и тогда они, собственно, по существу, только по происхождению были «смердами», превращаясь в крестьян того времени, когда «крепостное право раннего средневековья»… имело в себе «много черт древнего рабства».[448] Большинство же смердов еще только платило дань. Когда в среду данников-смердов проникало феодальное землевладение, что было результатом захвата или дарения со стороны князя, дань превращалась в оброк.[449] Б. Д. Греков указывает, что «в различных редакциях Печерского Патерика терминами «рабы» и «смерды» переписчики пользуются альтернативно. В «Слове о преподобных отцах Федоре и Василии» рассказывается о том, как Василий заставил бесов работать на братию. Униженные таким образом бесы «аки рабы куплены, работают и древа носят на гору». В этом месте другой вариант Патерика заменяет слово «рабы» словом «смерды»».[450] «Русская Правда» указывает на существование не только свободного смерда-общинника, но и на появление смерда феодально-зависимого. Смерды в тот период времени, собственно, уже далеко не однородная масса. Существуют еще смерды-общинники, даже не обложенные данью, но их немного. ВIX–X вв. основная масса смердов во всяком случае уже «подданные» в том смысле, что состоят «под данью», платят дань. Одновременно с этим из числа главным образом смердов пополняется контингент «челяди». В IX–XII вв. число смердов, платящих только дань, все время быстро сокращается. Вначале князья раздают своим дружинникам не столько земли, сколько дани с земель, а затем уже сама земля смерда захватывается князьями, дружинниками, дарится и раздается. Сидя на земле феодала, смерд превращается в его собственность, передается по наследству, продается, дарится, как дарится и передается любая вещь и в том числе прежде всего столп частной собственности феодальной эпохи — земля. Смерд в таком случае платит уже не дань, а оброк, в какой бы примитивной форме он ни взимался. Такой смерд из свободного превращается в феодально-зависимого, сохраняя свое старое название «смерд». Кроме того, такой путь превращения в зависимых смердов связан с экспроприацией и дарением земли князем, когда подобная участь постигает смердов целого района или хотя бы села, общины.
Если вначале господствовала раздача дани с земель и существовал «вассалитет без феодов или феоды, состоящие исключительно из дани»,[451] то с XI в., а быть может и несколько ранее, ценность стала представлять не только дань, но и сама земля, обрабатываемая челядью.
Но был и другой путь превращения смердов в зависимых — это путь их закабаления. В. И. Ленин указывает, что «землевладельцы кабалили смердов еще во времена Русской Правды».[452]
Такой закабаленный смерд, в результате разорения (что могло быть обусловлено неурожаем, голодом, стихийными бедствиями, нападением врагов, грабежом дружинников и т. п.) прежде всего выходил из общины. Закабалившись, он становился закупом, рядовичем и т. п. и уже не именовался смердом. Он входил в число зависимой «челяди», выступая под этим или под более точно определяющим его положение названием.
Мы не будем специально останавливаться на положении и роли холопа, закупа, рядовича, изгоя, так как не сможем ничего прибавить к тому, что написал в своей работе Б. Д. Греков.[453] Следует только еще раз подчеркнуть, что те памятники, которыми пользовался Б. Д. Греков, особенно «Русская Правда», в значительной мере, если, конечно, какое-либо данное определенное явление не приурочивается строго к известному району, относятся и к Северской земле, что в свою очередь дает возможность считать все эти категории населения существовавшими в то время на территории Левобережья.
В развитой форме феодальное общество «Русской Правды» складывается в XI–XII вв., но уже IX–X века характеризуются зарождением феодальных отношений. Феодализм XI–XII вв. будет служить еще предметом нашего рассмотрения, а пока мы можем уже сделать некоторые выводы.
Распад родовой организации в VIII–X вв. создает поземельную территориальную сельскую общину, которая, в силу своего дуализма при начавшемся разделении труда, усилении парцеллы и росте торговли, начинает разлагаться и выделять господствующую группировку. Эта выросшая из родовой аристократии группировка не только потому, что она — родовая знать, а в силу своего экономического могущества создает первую форму угнетения человека человеком — рабство. Рабство усиливает процесс распадения общины, социальной и имущественной дифференциации и укрепляет положение господствующей верхушки, начинающей эксплуатировать окрестное население феодальным путем. В то же время отношения рабства не создали в древней Руси рабовладельческой формации. Что способствовало этому явлению? Обычно считали необходимым привлечь для объяснения подобного рода исторического процесса материалы из области внешних влияний, внешних факторов и только ими объяснить подобный диалектический скачок.
Переход от доклассового общества к феодальному в древней Руси обусловлен прежде всего существованием сельской общины. В условиях созревания рабовладельческого общества в Средиземноморье община не успела сложиться к тому времени, когда родовые отношения, под влиянием торговли и развития денежного хозяйства, разлагались и на основе патриархального рабства возникало классовое общество, общество рабов и рабовладельцев. В древней Руси торговля, ростовщичество, денежное хозяйство в период складывания классового общества, в конце VIII–IX и в начале X в., несмотря на свое абсолютное развитие, не играли столь существенной роли, как в древней Греции и Риме в стадиально ту же эпоху.
Ф. Энгельс указывает: «Для того же, чтобы рабский труд сделался господствующим способом производства в целом обществе, общество должно достигнуть гораздо высшего развития производства, торговли и накопления богатств».[454]
