Беглая недоумевающая улыбка скользнула по ее лицу.
— Я не возьму тебя сегодня на митинг.
Она противилась, была рассеянна и словно прислушивалась к чему-то.
— Потом мне все расскажешь? — попросила она.
— Как всегда. Только если я задержусь, пожалуйста, не думай, что я встречаюсь с Наденькой!
— Ну сколько ты меня будешь упрекать?!
— Я ушел. Даже позволяю тебе лежа читать, потому что ты отвыкла быть одна…
— А я не одна останусь.
— То есть?
— Я останусь с сыночком или с дочуркой…
— Наташа?! — воскликнул Иван Михайлович, привлекая ее к себе.
— Иди, не беспокойся.
Иван не успел уйти, как в квартиру вбежал Мрачковский:
— Вы с ума сошли, Иван! Стачка принесет нам только вред, усилит корниловщину, она против Временного правительства… Надо мирно взять власть! — Сергей вернулся только что из командировки и не знал последних событий.
Иван строго спросил:
— Ты что в сторону свернул, Сергей?
Тот возмущенно поглядел на него, ничего не сказав, ушел так же внезапно, как появился.
«Неужели закачался? «Мирно взять власть!» Не ужели не понимает, что мирно взять власть рабочим не удастся! Но мы возьмем власть! К нам прибывают новые люди: никогда столько рабочих не вступало в партию. Народ старается сплотиться вокруг нас».
…По гудку к Верх-Исетскому заводу, как всегда потянулись рабочие.
— Денек-то выдался какой! Небушко помогает.
Небо было совсем молодым, точно не стоял сейчас сентябрь, точно не прошли недавно дожди.
Навстречу из завода шли люди с ночной смены и тоже задерживались на площади. Собрались все смены. То один, то другой рабочий вскакивал на тумбу.
— Правители обнаглели, забылись! Долой капиталистов! Долой каторжные законы! Долой смертную казнь!
И кто бы ни говорил, каждый приветствовал Советы, мир, пролетарскую революцию.
Малышев вглядывался в лица собравшихся: ни одного меньшевика, ни одного эсера! Спрятались, голубчики, притихли!
Он говорил о политике Временного правительства, о соглашателях-меньшевиках и эсерах, о необходимости как можно скорее взять и передать в руки Совета власть.
Взметнулись над головами руки: проголосовали. Все требовали смены правительства, кричали:
— Охрану труда! Рабочий контроль!
— Мир! Требуем мира!
Лозунги провозглашались только большевистские. Даже Мрачковский выкрикнул, стоя у трибуны:
— О созыве Всероссийского съезда Советов надо требовать!
Иван усмехнулся:
«Так-то лучше! Не-ет, тебя ни на шаг отпускать нельзя, чтоб не завихрило…»
XXIV
Октябрьские ветры мели по взъерошенным улицам сухой лист и щебень, задирали подолы, сшибали с ног. Мятежное небо, казалось, кружилось, бежали свинцовые облака, обгоняя друг друга, менялись местами, как в бесовском хороводе. Деревья протягивали к ним голые ветки. И люди тоже бежали, бежали, — все в одном направлении, к комитету большевиков.
Малышев на крыльце, взволнованный решительной минутой, которую ждали, говорил:
— Ненавистное Временное правительство свергнуто! Пришла на смену ему новая, действительно революционная власть! Да здравствует мир между народами! Предлагается местным Советам взять власть в свои руки. Всякое сопротивление подавлять оружием!
Почти одновременно по всем площадям над каждой толпой, перед которой выступали большевики, вспыхивали над головами рабочих красные флаги; город весь трепетал заревом. Здания правительственных учреждений немедленно были заняты рабочими дружинами. На груди у каждого дружинника красный бант.
В доме Поклевского необычайная суета. Слышны голоса, стук дверей. Лица то радостно-оживленные, то недоверчивые.
Кобяков в коридоре кричал:
— Они думают, так и взяли власть! Да ведь большевистская партия изжила себя! Маркс тоже изжил себя! У кого учиться?
— Не у тебя! — отозвались из комнаты большевики. Спорить с ним в эти дни было некогда.
Над толпой ветром разносились листы бумаги: с чердаков притихших особняков чьи-то руки бросали листовки:
«Революция разгромлена! На Урал движутся эшелоны с войсками Керенского».
Листки падали и падали над городом, над каждым митингом.
— Меньшевики и эсеры действуют… — сказал Иван в комитете. — Но если эти сообщения о Керенском и окажутся верными, то мы все равно свалим под откос эшелоны, которые будут против нас двинуты!
В комитет приходили все новые группы рабочих. Говорили громко и нервно. Смеялись отрывисто.
Дня через два у комитета прекратилась связь: ни звонков, ни газет, ни сводок о событиях в стране. Бастовали почтовые и телеграфные работники, не желая признавать правительство рабочих. Петр Ермаков поехал за газетами на вокзал. Такое больше терпеть нельзя.
Дружинники Ермакова и матросы Хохрякова осадили здание почты. Малышев направил туда Мовшензона с комсомольцами. Вооруженные и строгие, ребята стали у аппаратов.
Чиновники молча рвали телеграммы, вывинчивали из аппаратов детали, выключили электричество. Они ходили по зданию крадущейся походкой и делали свое черное дело. Слышался спокойный голос Ваганова:
— Вверни обратно…
— Зажги свет! — вторил ему Саша Медведев.
Не умея соединять линии, молодежь связывала их как попало.
Директор телефонной станции не выдержал:
— Испортите телефоны!
Кто-то из ребят с винтовкой подвел директора к аппарату.
— Показывай, как нужно…
Под страхом наведенных на них дул чиновники все поставили на места.
Комсомольцы сели за аппараты. Связь была восстановлена. И сразу же и в Совете, и в комитете телефонные звонки. Бесконечные звонки. Новости из Петербурга и Москвы. Закрылся еще один завод. Нет топлива. Нет денег. Нет продовольствия. Администрация саботирует. Администрация разбежалась… В приютах дети умирают от голода. Здания приютов не отапливаются.
Малышев звонил сам:
— Конфисковать дрова для приютов… для заводов… Мобилизовать подводы. Администрацию, которая саботирует, гнать. Назначить свою, рабочую. Да, да! Свою!
Между звонками писал листовку:
«Двадцать первое ноября — День Советов! Смотр нашим силам! — демонстрация тесного единения рабочих и крестьян!»
На улицах собрались обыватели, слышался говор:
— Большевики погром будут устраивать!
С утра со всех окраин к пустырю между городом и Верх-Исетским заводом торжественно шли колонны рабочих и солдат. Работники Совета и комитета большевиков со знаменами шагали под оркестр. По одну сторону пустыря-площади разместились воинские части: четыре вооруженных полка Екатеринбургского гарнизона, полторы тысячи революционных солдат старой армии, по другую — рабочие заводов. Раздавались крики «ура», пение «Марсельезы».
Площадь вздымалась флагами. Четко отпечатывая шаг, шли отряды красногвардейцев железной дороги, вагоноремонтного завода — Монетки, злоказовской текстильной фабрики. К Верх-Исетскому отряду присоединился отряд спичечной фабрики. Им командовала Мария Куренных.
— А эта куда еще?! — крикнул кто-то в толпе.
— Молчи! У Марии Куренных мозолей больше, чем у тебя волос!
Она очень изменилась, Мария Куренных. Прибыло выдержки, речь стала грамотней, движения спокойные, уверенные.
«Вот это и пугает Кобякова и компанию. Вот эта сила, которая вдруг проснулась!» — подумал Малышев.
Объединенный отряд вел стройный, подтянутый Петр Ермаков. Малышев любовно смотрел на друга: ссылку и тюрьмы прошел Петр Захарович, черные волосы его седеют, а волнуется, даже спутал шаг и тут же поправился.
Падал мягкий снег. В открытом дворе визжали дети, играя в снежки. Но тут же бросились к воротам, чтобы посмотреть на солдат.
Отряды молодежи маршировали с самозабвением. Бежал от одного конца площади на другой мощный гул голосов.
В строгом порядке все двинулись по городу.
Малышев размышлял с гордостью: «Это наши усилия! Зрел гнев. Зрели мысли. Передавались от одного к другому. Незаметно, исподволь пробуждалось сознание людей, а за этим — кружки, явки, тюрьмы, ссылки, каторга. Разбуженная сила окрепла, стала грозной».
На улицах неспокойно. Красногвардейцы оцепили кварталы. Облава: кого-то ищут.
— Хохряков Паша действует, — отметил Иван. — Вчера семьдесят грабителей захватили.
Нет-нет да раздавались выстрелы: за кем-то бежали матросы.
Кричала простоволосая женщина:
— Ограбили! Что мне делать?!
Пронесли на руках, полуволоком только что подстреленного бандита. Он отплевывался кровью, хрипел:
— Подождите, красная сволочь!
…Враги. Кто-то, дыша откровенной злобой, выворачивал душу в брани, кто-то притаился.
Сергей Мрачковский, словно подслушав раздумья Малышева, взволнованно произнес:
