В городе неспокойно. На заводах поддерживали порядок члены дружины из Союза молодежи.
У станков около молодых рабочих стояли винтовки. Ермаков записывал дружинников, распределял между молодыми оружие, вел обучение.
Летучий отряд Хохрякова много снимал оружия у проезжавших через Екатеринбург казаков, которых для чего-то везли в Омск. Их разоружали, чтобы они не смогли создать ударную силу против Советов.
Верх-исетские мальчишки караулили Малышева на улице и кричали:
— Иван Михайлович, дайте и мне револьвер. Пойду за Советскую власть.
— Просите у Захарыча.
— Он с нами не разговаривает. Он все выбирает поядренее.
— Так и я выбираю поядренее. Вам надо подрасти. А борьбы у нас будет много, успеете. На вас надеемся.
— Мы хотим сейчас…
— Айда, ребята, в Центральный штаб Красной гвардии, к товарищу Хохрякову!
Им доставляло удовольствие произносить эти новые слова: «комитет партии», «Центральный штаб Красной гвардии».
Иван, поднимаясь на крыльцо городского комитета, проводил их любовным взглядом. За ним следом шел в отдалении Савва Белых.
— Чай у тебя есть? — спросил Иван Хохрякова, войдя в комнату.
— Прессованный, земляничный.
— Есть новости?
Хохряков, строгая перочинным ножом в кружку чай, сказал:
— Полно́… Царь сидит в Тобольске. При облаве взяли военного специалиста флота. Говорит, что едет в Тобольск осмотреть готовность судов для плавания Северным морским путем. Признался, что с открытием навигации они намерены выкрасть в Тобольске царя и переправить его в Обдорск, оттуда на английском судне — за границу… Это тебе не новость? — Прихлебывая чай, Хохряков продолжал: — Уголовные шайки налетчиков напали на составы с продовольствием. На Северной улице[11] вчера двух девушек зарезали — это тебе не новость? В Ревде, в Шадринске, в Ирбите мародеры из кулаков, из купеческих сынков и эсеров разгромили магазины и военные склады. Пришлось отправить туда красногвардейцев. В Перми, в Челябинске эсеры учинили погромы, это тебе не новость?
— Да, больно новости-то тяжкие…
— Сюда сейчас стягивается вся контрреволюция… заговоры… заговоры… Нельзя допустить бегство Романова. Закрыть надо дороги, чтобы на Восток его не увезли.
Декабрь выл метелями, заметал дороги.
Вместе с завыванием пурги неслась тревога: казачий атаман Дутов организовал контрреволюционный мятеж, захватил власть в Оренбурге и Верхне-Уральске, арестовал руководителей партийных комитетов и Советов.
Цель атамана Дутова была всем ясна: овладеть Челябинским железнодорожным узлом, не пропускать эшелоны с хлебом из Сибири в Центр и на западный фронт, захватить Тюмень. Дутовцы налетали на железнодорожные станции, разворачивали рельсы, обрывали телефонные провода. Заготовка хлеба для рабочих центров остановилась.
Именно в это время Советское правительство начало переговоры о заключении мира с Германией и Австрией.
Ровно сутки собирались красногвардейцы Екатеринбурга в поход на Дутова. За три дня до Нового года, вечером, Малышев провожал от Верх-Исетска отряд по всему городу. В окнах иных домов виднелись расцвеченные елки. Стекла окон, затянутые морозным узором, переливались радужными огнями. Это было красиво и мирно и почему-то наполняло сердце Ивана стыдом.
Всякий может думать: «А почему же ты, председатель партийного комитета, с нами не едешь? В городе елки зажигать остаешься?»
На вокзале красногвардейцам выдавали теплую одежду и валенки. У складов, где шла раздача, стоял шум: теплых вещей не хватало, многие остались в сапогах, в пальто.
«Я бы и в пальто пошел… и спорить бы не стал…» — подумал Иван. Около него остановился Савва Белых, смущенно улыбаясь.
— Чего ты зубы скалишь?
— Вас приятно видеть, Иван Михайлович!
Иван замолчал, вспомнив, что все последнее время Савва неотступно ходил за ним. Шел ли он домой ночью, Савва брел за ним по сугробам. На всех совещаниях и митингах сидел близко и, озираясь, следил за всем, что происходит. Он сиял, когда Иван Михайлович встречался с ним взглядом. Сейчас Иван сказал ему:
— И чего ты таскаешься за мной? Ты же сам член областного комитета Союза молодежи!
— В этом все и дело, Иван Михайлович: учусь.
И вдруг Иван понял: Савва решил охранять его.
Отгрохотали кровавые бои, в столице сменилось два правительства, кончился семнадцатый год, год двух революций.
А заводчики продолжали бороться против рабочего контроля, не признавали декрета о нем, закрывали предприятия, отказывались их финансировать.
«Вопрос на Урале очень острый, — писал в те дни Ленин Дзержинскому. — Надо здешние (в Питере находящиеся) правления уральских заводов арестовать немедленно, погрозить судом (революционным) за создание кризиса на Урале и конфисковать все уральские заводы».
Горнозаводская промышленность национализировалась. Техническая интеллигенция саботировала. Большевики метались от завода к заводу, создавали комиссии, которые накладывали арест на имущество хозяев для погашения задолженности рабочим, защищали семьи тех, кто боролся с Дутовым, поручали фабзавкомам управление предприятиями. На заводах неспокойно.
— Торговки кричат, что все голодом живут, кроме комиссаров! — сообщали Малышеву.
— А вы что, поверили? Нет? А если нет, так чего вы ко мне всякий слух несете? Научитесь убедить их, что они ошибаются…
— В Шемахе купец Ситников восстание поднял!
Слухи об этом восстании оказались верными. Немедленно сформировали отряд на подавление мятежа.
Встретил на улице Иван верх-исетского рабочего паренька Сашу Медведева. Совсем еще мальчик, худенький, одетый в старый полушубок с отцовского плеча, с наганом на поясе, в серых подшитых валенках и в мохнатой папахе, он брызгал радостью и не мог стоять ни минуты на месте. Снял папаху, помахал ею. Черные волосы на его голове были так густы, что казалось, он и не снимал папахи с головы.
Иван взял у него из рук разорванную косматую папаху, рассмотрел внимательно.
— Ага, навылет… Чуть бы пониже пулька прошла — и пели бы теперь над тобой «Вы жертвою пали», Саньша Медведев! Как это случилось?
— Да как, Михайлыч… Мы крикнули ему: «Сдавайся, мол, сволочь!». А он — ни в какую, понимаешь? Ну, я кулаки сжал, поднял их над головой и пошел на него… Он и пальнул… Наши-то вверх стреляли, а он в меня ведь целил… Жаль — скрылся…
— Кто он? Ситников?
— Враг, — посерьезнев, ответил Саша. — А красногвардейцы на дутовском слыхал что делают, Михайлыч?
Иван знал: Дутов бросил Оренбург, части его разбежались. Дружинники Екатеринбурга возвращались домой.
XXVI
У заборов толпы людей. Читали листовки:
«Всем, всем, всем!
Социалистическое отечество в опасности!
Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть землю помещикам, заводы фабрикантам и банкирам, власть — монархии… Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности… Священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита Республики Советов против полчищ буржуазно-империалистической Германии».
В толпе говорили:
— Что толковать? Надо! А то ведь расшатают Советы-то!
— Раз наша революция в опасности, все пойдем в ряды Красной Армии!
— Красная Армия теперь из народа, и командиры свои…
Разбитые, но недобитые белоказачьи отряды Дутова, вновь собрав силы, появились в районе Верхне-Уральска и Троицка, создавая угрозу Челябинску.
Большевики начали формировать особую молодежную сотню.
— Что только делается! Ребята наши целыми организациями вливаются в красногвардейские отряды! Мартеновцы всем цехом требуют включить их в отряд… — сообщил Ивану Похалуев.
— Нет, нет… Уговорить их надо. Иначе завод остановится! — Малышев немедленно направился на Верх-Исетский завод.
Снова по улицам города маршировали рабочие дружины: члены Союза молодежи обучались военному делу.
Шапки у парней решительно надвинуты на уши, за плечами торчат винтовки, серые холщовые сумки поверх рабочих пиджаков.
Ребята жили в восторженном полусне.
На пустыре бравый Петр Ермаков упругой походкой расхаживал перед рядами своей сотни. Завидя Малышева, весело крикнул:
— За комиссаром дело у нас!
— Будет комиссар! — ответил тот, невольно поддаваясь общему возбуждению.
Пожилой рабочий с черными повисшими усами спросил:
— Как, Захарыч, поступите с теми, кто в хулиганку в походе ударится или воровать научится?
В рядах бойцов гневно загудели.
— За кого нас принимаете?
— Мы сами таких расстреляем!
